С виду решительная, даже заносчивая, той твердой походкой, которой направлялась обычно в класс, на занятия, пошла в свою комнату. Шаги там почти сразу же затихли, чиркнула спичкой, подвинула гнутый, с фанерным сиденьем стул, на котором любила сидеть, и все стихло. Похоже было, что села-таки за стол проверять тетрадки.
Проверка тетрадок, знала Ганна, долгие хлопоты. Если только она будет взаправду читать, это надолго. Надолго или ненадолго взялась она за тетрадки, Ганна почувствовала облегчение. Можно наконец побыть одной, передохнуть.
Прибрала со стола, перемыла посуду, через коридор вышла в класс, стала прибирать там после дневных занятий. Делала все быстро, нетерпеливо, как бы хотела сбросить, сбыть с души ту тревогу, что неотступно томила ее. Посреди класса вдруг кинула мокрую тряпку, которой мыла пол, с отчаянием села за парту, бессильно опустила руки на колени. «Завтра… Как стемнеет…» — било в виски.
Жарко стало. Задыхалась будто. Аж поверить невозможно. Как сказка: «К тебе приехал… Завтра. Как стемнеет…» Мысли рвались в то завтра, на дорогу. Голова туманилась от этих дум. Радость заливала всю. Радость и тревога. И радость, и тревога были сильные, гремели просто, казалось, на всю комнату. Первое время не могла совладать с ними, не могла думать ни о чем. Потом уж определилось тревожное: что это все значит? Что будет? Наконец совсем собралась, взглянула утомленно и, как бы отрезвев, присудила себе: «Ничего не будет. Ничего!»
Когда успокоилась, стала больше досаждать виноватость, которую чувствовала перед Параской. Какое-то время мысленно горячо доказывала не то себе, не то Параске, точно та стояла перед ней, объясняла, что не делала ничего для того, не старалась никак. Кончилось тем, что она решила: смело пойти к Параске, выложить все, как оно есть и как было, пусть знает. И пусть не думает чего не надо. Не думает пусть, что она, Ганна, такая, как ей, может, показалось.
Встала из-за парты, вытерла руки о фартук, пригладила волосы. В коридоре, перед тем как открыть дверь, приостановилась, услышала тишину в Параскиной комнате. Не поверила тишине. Не проверяет, конечно, тетрадей своих. Не до проверки ей. Сидит, не иначе, и думает: кого пригрела?..
Уверенной рукой толкнула дверь, решительно шагнула. Знала, будет неприятный, тяжелый разговор, но готова была к нему. Выложит всю правду. Пусть не думает. Шагнула и удивилась, охватило разочарование: Параска склонилась над столом, читала. Глаза внимательно бегали по страницам, карандаш раз за разом поспешно делал пометки. Знакомый красный карандаш.
Не оглянулась даже на Ганну. Ганна видела, не прикидывается, вся в хлопотах. В тетрадках своих.
В такие минуты Ганна раньше выходила из комнаты. Теперь твердо подошла к столу, села рядом на табурет. Выложить все сразу, сбросить с себя.
— Параска, — промолвила строго, тоном приказа.
Та, не отрываясь от тетради, кивнула головою: подожди. Побежала глазами дальше по строкам, поставила быстро несколько значков.
Ганна разозлилась.
— Дак послушай ты!
— Подожди, потерпи!.. — снова крутнула головой. — Видишь же…
Только дочитав, поставив в конце последнее — оценку, подпись, подняла голову. Взглянула на диво добродушно, с улыбкой.
— Ну, что?
— А от что! — Ганна нарочито зло говорила. — Не знала ты, кого брала к себе!
— Ты чего это? — удивилась Параска. Удивилась, видела Ганна, искренне.
— А того! — Ганна бросила задиристо. Точно подбивала Параску на спор. С напором, со злостью произнесла: — Попрощайся со своим Башлыковым!
Параска ничего не поняла.
— Попрощаться… Зачем?
Ганну подмывало.
— А потому! — Резать, так резать сразу. — Отбила я его у тебя!
Параска, право же, все не могла понять как следует то, что ей говорили.
Может, подумалось Ганне, это оттого, что она сказала как бы с насмешкой над собой. Будто несерьезно.
— Когда ж ты управилась? — засмеялась Параска. — Вот и не подумала б!
В голосе Параски звучало восхищение. Словно хвалила Ганну.
— Ты не смейся. Свидание назначил, — сказала Ганна строго.
Как ни решительно настроена была, нехорошо ей стало. Лицо горело, сжимало дыхание. Виноватой перед Параской, навек виноватой считала себя.
— Свидание? — не поверила Параска.
— Свидание.
Параска наконец поняла все, перестала смеяться. Но огорчения своего не показала. Просто, спокойно произнесла:
— Что ж, поздравляю.
Было недолгое молчание.
— От кого ты приютила! — не выдержала Ганна. Параска долго смотрела на тетрадь. Неподвижно уже. Тихо, почти шепнула:
— Не думай об этом. Обо мне.
Надо было уйти — главное же сделала. Но не могла встать. Не сразу спросила:
— Что у вас было?
Параска все смотрела на тетрадь.
— Что было? — Неторопливо, твердо повторила: — Ничего не было.
— А говорили… Слыхала я…
— Раза три заехал. Весь и грех.
— А говорили… — В Ганнином голосе был упрек.
Параска подняла глаза, поборола грусть. Пошутила даже:
— Гляди, чтоб про тебя говорить не стали…
Ганна видела, тоска поселилась в Параскиных глазах. Не отозвалась на шутку.
— Ни на что мне все ето, — сказала твердо, открыто. — Да и не пара мы. Что дуб и лоза… Не дотянешься… Кеб и можно было…
— Ну, это ты глупости, — задумчиво возразила Параска. — Неизвестно, кому до кого тянуться.
— Сказала!
Параска молчала. Ганна добавил напоследок:
— Да и ни на что все ето.
Когда Ганна поднялась, Параска сразу взяла следующую тетрадь, развернула ее, побежала глазами по строчкам.
А Ганна не могла успокоиться. Вернувшись в класс, попыталась снова мыть полы и не смогла. Бросила тряпку в ведро. Сидела за партой, ходила по комнате, потом вышла на крыльцо, на холодный ветер. Думала, что, может, на холоде поспокойнее будет.
Вечерело. Даль — болотный кустарник — окутал печальный полумрак. А ей наперекор всему радостно. Теперь, когда высказала Параске все, когда Параска как бы позволила, радость словно вырвалась на волю, окрепла. Забирала еще сильнее.
Она не вспоминала, она жила предчувствием необычного. Такого чудесного, что хоть сама видела и слышала, а просто не верилось. Как это могло случиться с ней, которой всегда не везло? Как могло свалиться на нее такое счастье? Как сказка.
Одно вырывалось из всего, колотилось, загоралось, пело: «К тебе приехал… тебя увидеть хотел… Завтра, как стемнеет… На дорогу… Завтра… Как стемнеет». Завтра. Завтра.
Нет, и теперь радость длилась недолго. Не такая сейчас уже Ганна, чтоб легко поверить в счастье, да еще такое. Какое и представить себе нельзя и какое так внезапно свалилось на нее. Внезапно и как бы не по праву.
Стояла в кофточке, без платка. Рукава были еще засучены. Ветер сжал всю. Сдерживая дрожь, нарочно подшучивала над собой: нашла счастье, дурная! Само в руки влетело! Держи крепче! Холодный ветер выдувал одурь из головы, думалось ясней. Трезво внушала себе: ничего не будет из всего этого. Пустое! Не пара ему! Уборщица!.. Не такую ему надо!
Параска — от кто ему пара!
«Пара не пара, а от выбрал! — запротестовало все ее существо, очень уж не хотелось разменивать радость. — Выбрал! Не Параску, а ее, Ганну, выбрал!» — «Выбрал! — подшутила она над той доверчивой дурочкой. — Захотелось потешиться мужику. Подурачиться малость: молодая кровь! Посмотрел — одинокая, свободная!..» — «Одинокая, свободная, — сразу подхватила та, которой так хотелось счастья. — А Параска — не свободная?..» — «Свободная, да не такая, не простая. К этой так не подойдешь, не позовешь так сразу!..»
Учила себя уму-разуму, а не умнела, Не слушалась все же сама себя. Не доходили никак, не брали верх трезвые предостережения. Когда оглядывалась на случившееся, представляла и его, когда сказал «к тебе», «завтра», верила, не просто и у него. Не так себе сказал. Выбрал. Видела, не слепая. Понравилась.
Держался, правда, важно, пожалуй, даже слишком. Но это, видать, нарочно — гордость свою мужскую помнил. И начальственную гордость не забывал. Задается он чересчур, видать. Из-за гонора, не иначе, так упорно молчал, будто не смел подступиться. И сказал всего несколько слов, и то не сразу и не как-нибудь. Удивилась, вспомнила с одобрением: деликатный какой, не дотронулся даже, не то что полез, приставал, как наши деревенские. Понятно, культура.
