Дурная мысль толкнула мою руку. Сейчас-сейчас мои голубки! Я осторожно снял со спинки одного из кресел драпировку с кисеей и накинул на голову. Лучшее в мире приведение без мотора, готово вторгнуться в частную жизнь!
Я подкрался поближе к двери, прикидывая тональность холодящего в жилах кровь "Уоооаа!!!"
— …Мелодия и сам сонет весьма милы. Совсем-совсем в духе Мажоре — похвалила исполнение барда маркиза. — И в знак моего расположения к вашим талантам дозволяю поцеловать мою руку.
— Смею ли воспользоваться такой привилегией, — голос Амадеуса сбился на вздох.
— От чего же нет? — кокетничала маркиза.
— Признаться я…
— Медля, рискуете остаться без награды.
— Ваша рука…
— И что вы находите в моей руке.
— Она так нежна… и тепла.
— Только рука?
Ох, нарывается маркизка! Ох, нарывается, — укорил я за подвох Югоне, выпустив из виду, что в роде как минут назад собирался ворваться в комнату с шумом и воем.
— Вы сами… сами…
— Ну, же! Сеньор бард. В поэтическом арсенале должно хватать слов достойных капризной женщины!
— Вы так обворожительны…
— Всего лишь? Никуда не годится! Встаньте на колени сеньор бард! Представьте, я владею вашим сердцем. Что вы скажите мне? Какие признания подарите своей повелительницы?
Амадеус не нашел ничего лучшего как ударится в поэзию.
— Сравнить бы вас с розой, но роза лишь блеклый цветок. Сравнить бы вас с терпким вином, но оно лишь безвкусная влага. Сравнить бы вас с музой возвышенной рифмою строк, Но слова…
Я заволновался за Амадеуса. Ведь он получил образование под знаком харабе[63], а не под красным фонарем.
— Нет-нет! — перебила маркиза юношу. — Не прячьтесь за ваши бардовские штучки. Ни каких аллегорий и метафор. Признайтесь как простой смертный! Приказываю вам!
— Вы прекрасны, как ни одна женщина на свете! — попробовал говорить прозой Амадеус, но сбился на поэтику. — Все в вас без меры: порок и красота…
— Вот как! И порок и красота?! — голосок маркизы, показался мне мурлыканьем весенней кошки. — И в чем же красота?
— Красота… красота…, — замямлим бард.
Вот те раз! Не знает в чем у бабы красота, — разочаровался я в барде. — Скажи ей про волосы, глаза, лицо. Про сиськи, наконец!
— Тогда, мой ослепленный красотой рыцарь, откройте мне мой порок.
— Я хотел… Я не так выразился…
— Не увиливайте, не увиливайте!
— Вы… Ваше платье, оно… оно такое…
— Ха! Ха! Ха! Мой юный провинциал! Это пеньюар! Из редкого муслина, поставляемого из Мейо.
Из марли что ли? — мне захотелось одним глазком взглянуть на чудесный наряд на Де Лоак.
— И так мой рыцарь, — продолжала маркиза терзать бедного юношу, — вы не ответили. Мой порок…
— Нет, — с горячностью ответил Амадеус, не выдержав пыток. А кто бы выдержал?! — В вас нет порока! — До меня донесся барабанный глухой удар. Наивный юноша грохнул себя в грудь на манер Кинг-Конга. — Я обожаю вас! — захлебывался он сентиментальными соплями. — Вы идеал! Мое сердце пленено вами!
Совсем дурачок! — посочувствовал я.
— И скольким вы говорили то же самое? — ела страдающее сердце маркиза. — Признайтесь, Амадеус.
— Клянусь Святой Троицей! Вы… Вы, первая, которая их слышит!
— У вас не было дамы сердца?
— Нет!
— Ни одной?
— Ни одной! — совершенно разнюнился бард. — Ни одной достойной моих слов и чувств!
Собака брешет, ветер носит, — заподозрил я Амадеуса в обыкновенной ловле дур. Как оказалось, я ошибался.
— Лгунишка! — посмеялась над бардом маркиза. — Так уж и ни одной!
— Пусть Святая Троица покарает меня, коли, я обманываю!
Ага! Делать нечего Святой Троице как регистрировать, кто там валандается с тобой под одеялом, — презрел я барда за банальность клятвенных заверений. — Тут надо призывать в свидетели Громы Небесные и Кары Вселенские, а не Святую Троицу.
— И ты никогда не знал женщины? — выпытывала Югоне у Амадеуса сокровенные признания.
Не осрами!!! — воззвал я к куплетисту.
— Ни чьей любви я не познал до срока, — спрятал смущение за строфу Амадеус. Оно понятно, когда перед тобой мадам в марле, хочешь, не хочешь, задекламируешь.
— И не касался женского тела?
Стыдобушка, какая! — переживал я "за кулисами" за подопечного, припоминая недавний разговор с Маршалси. — Похабным куплетом потакали, пить научили, а жизненно важное оставили за бортом школьной программы. А я еще ругал идальго за излишнюю опеку! Кабы знатье! Попрактиковали бы мальчонку на барышнях из обоза.
— Нет, — кололся по всей подноготной бард. — Я даже не видел ни одну сеньору так близко как вижу вас.
Так близко в марле, — дополнил я Амадеуса.
Жар от его покрасневших ушей и щек, почувствовался даже здесь, в будуаре.
— Не видел!? Мой целомудренный рыцарь хочет сказать, что не видел…, — маркиза засмеялась. — Что скажешь на это?
— Я… Вы… Я…
— А так? Я нравлюсь тебе больше?
Взглянуть на стриптиз маркизы я бы тоже не отказался. Зря, что ли придумано, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
— Э..у..о… — у барда перехватило горло от избытка слюны. — Я… Вы разбиваете мое сердце!
— Но не разбила.
— Я… мне, — невнятно мычал бард.
Шоу продолжается, — определил я по доносящимся до меня звукам. — Слабонервных просят не хватать инвентарь руками.
— Как видишь, осталось совсем немного, мой дорогой певец любви и страсти…
Але-ап! — скомандовал я, маркизе прислушиваясь к реакции Амадеуса. Её не последовало. Должно бедняга лишился дара речи и остолбенел.
— Покровы сорваны, — завораживающе, в полголоса объявила маркиза. — Тайны явлены на суд поэтов.
— Я… Я… — заикался бард. — Это самые прекрасные тайны! Я воспою их в балладах…
— Дай руку… Я открою моему рыцарю последнюю тайну, — голос Югоне понизился настолько, что я еле расслышал. — Самую важную из всех тайн!
Задний ход! — скомандовал я, ретируюсь от эротических баталий. При таком душевном педагоге воспитанник Нихарской Школы муз живо восполнит лакуны в образовании.
Я так разволновался, что выходя из комнаты, совсем не подумал снять приведеньческий наряд. Притворив неслышно дверь, я развернулся и… столкнулся нос к носу со служанкой, миниатюрной милашкой, не набравшей подобающих женскому полу форм. Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Меня как будто окатили прокисшим пивом. Рубаха прилипла к вспотевшей спине, голова сама собой втянулась в плечи. Приведение я сейчас уж точно не напоминал. Скорее пациента из палаты номер шесть.
— В чем дело, дорогуша? — оторопело спросил я, блуждающую в неурочный час деву и сбросил маскировку на пол.
— Ваше сиятельство мы не можем найти Машеля, — склонилась в поклоне служанка.
— Что за тип, что его ищут? — Ко мне вкралась мысль о слежке. Штучки Гартмана или какая другая контрразведка?
— Машель один из слуг. Он помогал собираться в дорогу сеньоре Эберж.
Скажите, пожалуйста, Машель! Имя то, какое бабье. Уж коли, тебя так нарекли, выбери достойный псевдоним. Моше Даян, например. Мордехай неплохо звучит.
— Подозреваю, он уехал с ней, — от "фонаря" брякнул я и приплел для достоверности. — Надо знать Бону Эберж. Что бы она оставила здесь такое сокровище как Машель?!! Одно имя чего стоит!
Служанка подначку не поняла.
— Это все? — голос мой прозвучал строго.
— Вас просит зайти Её Сиятельство, — передала служанка приглашение.
Момент истины, — не порадовался я приглашению.
— Марш вперед! — скомандовал я.
Девушка едва поклонилась, гордо тряхнула белобрысой головкой, приосанилась королевой и поплыла впереди меня. Что-что, а задом крутить она умела.
Мы перебрались в другое крыло. Перед дверью, а вернее сказать перед сандаловым порталом, супружеских покоев служанка остановила меня, предупредив.
— Я доложу Её Сиятельству.
Провожатая звякнула в колоколец и пропала за вратами святая святых. Я немного сконфузился. Вообще-то мужьям не принято переминаясь с ноги на ногу торчать у спален своих жен.
