Принесли списки. Я наскоро пробежал его глазами. Имена, фамилии, вердикт судьи, то есть меня, по существу дела, отбытые срока. У многих на месте записи приговора стоял прочерк. Сучий Гонзаго держал в кутузке без суда трех из пяти. Совсем как наша родная прокуратура.

— Прости сын мой, — спохватился викарий, — забыл спросить тебя о Его Сиятельстве графе Гонзаго. Как он? Как его самочувствие?

Тяжек крест лицедея! Врешь что сивый мерин!

— Благодарю. Милостью Троицы ему лучше, — вежливо ответил я, и, желая проявить чуточку набожности прибавил. — Я привлек на помощь одного из столичных светил лекарской науки. Сеньора Букке.

По лицу викария скользнула тень недовольства.

— Не будь сеньор Букке, столь прекрасным лечителем хворей, сколь и вздорным искателем еретических истин, я бы счел услугу весьма сомнительной.

— Я доверил ему только немощную плоть графа. Дух старого война так же тверд, как и раньше, — успокоил я викария. — Но, давайте вернемся к списку, святой отец. Иерг Гуг?

Битый час мы с викарием разбирались, за что томился в застенках честной люд. А сидел люд честной за всякое. За долги, за оскорбление графского достоинства, за браконьерство, за укрывательство доходов, за неуважение к закону, и прочую херню, за которую в иных пределах давали условный срок. Ну, год химии максимум.

Закончив подушную перекличку, я вернул список викарию.

— Святой отец, возьмите сержанта, сеньора Трейчке, с его чернилами и папками и всех в бумаге поименованных постройте перед казармами для личной встречи со мной.

Когда сержант и викарий удалились, Маршалси со скептицизмом ранее отсутствующим, спросил.

— Думаешь, они оценят твою милость и пойдут за тебя сражаться?

— За меня, нет, — разделил я неверие, но предположил. — За себя? Может быть…

В молчании допили бутылку. За столом стало скучно, как в цирке, где львы съели клоуна и издохли от несварения.

— Пойдем, прогуляемся, — пригласил я Маршалси. — Да! И прихвати Печаль Святого Странника…

С бокалами в руках, по тенистой аллее, продефилировали к розарию. Оттуда, в глубину дубравы, к укромной ротонде, укутанной в дикий хмель.

— Ты действительно надеешься уговорить кандальников драться? — вернулся к прерванному разговору Маршалси. Его можно было понять. Как полководца. Ему нужны солдаты.

Притулив седалище к перильцам ограждения, я не отвечал, наслаждаясь птичьими голосами, зудением летающих вокруг букашек, пряным ароматом трав, к которому примешивались нежнейшие флюиды благородного муската.

— Вирхофф! — призвал идальго меня к ответу.

Я ответил.

— За штандарты Гонзаго не будет драться ни один из списка, даже если я стану на колени и попрошу прощения. Но я не стану и просить нечего не буду. Просящий получает только то, что дадут, — я глотнул для облегчения души и продолжил. — Потому предложу им службу в обмен… на то, что предложу.

Глубоко и сладко вздохнул. Сижу, потягиваю винишко, мух отгоняю, да еще кривляю из себя топ-менеджера.

— Маршалси, — со спокойствием удава, объяснил я переживающему за порученное дело идальго. — Вам нужны копейщики? Я не волшебник и не могу из подвальных крыс наколдовать роту бравых вояк в амуниции и с горячим желанием подраться. Мы оба подцепили бредовую идейку. С той лишь разницей, что за отсутствием видимых перспектив ты готов от идеи отказаться, а я все-таки попробую организовать из проштрафившихся холопов заградительный штрафной батальон. Возможно, подчеркиваю, возможно, у нас будет полсотни копейщиков, возможно двадцать или не одного. Все зависит, захотят ли они заглотить то, что я им положу в рот. Одним словом…

Я протянул пустой бокал Маршалси.

— Либо ходишь удалой, либо в яме под горой, — закончил он и разлил по бокалам остатки вина. Мы дружно и красиво выпили. Бывает парное катание, а у нас парное выпивание с исполнением тройного королевского глыка.

— Что ж, сеньор лейтенант, — поднялся я, прерывая пикник, — пойдем собирать бойцов под наши стяги.

Аллея вела через парк. Мимо фонтанчиков в окружении цветников; мимо фазаньей лужайки; по аллее гранитных воинов и аллеи мраморных дев; мимо пруда с золотыми зеркальными карпами; мимо посадок какой-то гадости пахнувшей, что пролитая цистерна французских духов; мимо паркового караула тянувшегося в стойке смирно и от того еще больше шатающегося от выпитого вина; мимо копошащегося на клумбе садовника, и его молоденькой дочки, вызывающе согнувшейся над кустом роз; мимо павильона Флейт в коем уединилась влюбленная парочка слуг, где она играла, но отнюдь не на флейте, а он млел, но отнюдь не от музыки; мимо парковой сторожки, рядом с которой, в песке, возилась веселая конопатая ребятня. Мы поднялись по лестнице, уставленной по бокам скульптурами страхолюдной нечисти, и прошли задним двориком за чудо-часовенкой. Через узкую калитку попали на площадь с еле живым фонтаном, чей струй мотался и прерывался, что напор у столетнего дедули. Прямо за фонтаном, к стене замка приткнулось здание казарм, столь же могучее и древнее, как и стена. На плацу, под конвоем рейтар с обнаженными клинками, в колонну по трое, для компактности, выстроились сидельцы пенитенциария Эль Гураба. Перед строем в сопровождении сержанта быстро прохаживался викарий, отдавая последние наставления. Заключенные слушали его в пол уха и переговаривались друг с другом. На чумазых лицах нельзя было прочесть иных чувств, кроме злой обреченности. Чуть в сторонке, с пухлой папкой подмышкой, испуганно мялся сеньор Трейчке, непонимающе крутил головой, не зная к кому, обратится с вопросом, зачем он здесь.

Мое появление вызвало недобрый гул в среде оборванцев. В задних рядах выкрикнули грубость, кто-то смачно сплюнул, но передняя линия ничего такого себе не позволила. Рейтары с бесстрастными харями сфинксов не собирались церемониться и запросто могли полоснуть железом. Я подошел к строю. Гул в рядах утих.

— Сеньор викарий подал мне прошение на ваше помилование, — начал я вступительное слово. — Мы обсудили и отобрали достойных, ради кого стоит убивать мое драгоценное время. — Я махнул Трейчке подойти. — Списки!!!

Клерк трясущимися руками подал мне бумаги и поспешил отступить подальше. Его благородный нос оскорбляли вонь, идущая от заключенных, не знавших воды и мочалки с эпохи динозавров. Для значимости я еще разик пробежал список. Викарий дописал пару фамилий, посчитав его не достаточно полным.

— Предположим, я сейчас всех скопом отпущу. (В рядах оживление и нарастание гула.) Я сказал, предположим! (Гул добавил децибел, в основном из-за возросшего излияния отрицательных эмоций) Дальше что? Вернетесь к близким, у кого они есть. На землю, у кого она не конфискована. Займетесь честным трудом, если будет к чему приложить руки.

— На кой хер вытащил тогда из подвала? Речи послушать? — зло буркнул, стоявший левея меня худощавый оборванец.

— Кто это? — ткнул я пальцам в говорливого.

— Иерг Гуг, — ответил викарий. Я помнил, имя заключенного стояло первым в списке на амнистию.

— На такой, pojillero[53] Иерг Гуг, — не постеснялся я крестьянского сленга, — что бы предложить тебе, двойной земельный надел в пойме Мут, либо Озерном крае, либо по берегам Лаи и Рин, по твоему выбору. Освобождение от налогов на год и последующий год на треть. Беспошлинную продажу произведенного товара на ярмарках в пределах Эль Гураба и половину пошлины за пределами манора. Обучение детей, если имеются, за счет твоего сюзерена, то есть меня, в школе, под патронажем сеньора викария.

Гул в одночасье смолк. Было слышно, как на флагштоке трепыхнулось знамя, третьей рейтарской роты, охранявшей стены замка.

— А взамен? — спросил стоящий сразу за Гугом, босяк, худой, что обглоданный зайцами осиновый прут.

— Что взамен? — повторил за ним Гуг, находившийся в прострации от сделанного ему предложения.

— Взамен, — пояснил я тощему и Гугу, повышая голос, — отслужите копейщиками ровно три дня.