В 1553 г., через шесть месяцев после того, как судно покинуло Лиссабон, показался Гоа – португальская твердыня, основанная д’Албукерки и населенная ста тысячами жителей. Оттуда Камоэнс отправлялся в военные походы, чтобы приструнивать мелких прибрежных царьков – индусов и мусульман. Он плавал с армадой, вернувшейся в Аравийское море, чтобы затем подняться по Красному морю и Персидскому заливу, где следовало обуздать пиратов, которые на протяжении всей истории оставались настоящим бичом тамошних вод. А следующая охота на морских разбойников привела Камоэнса к Африканскому Рогу, в Аденский залив и восточноафриканский порт Момбасу. Ненадолго вернувшись в Индию, поэт опять ступил на корабельную палубу: теперь было приказано плыть к востоку, к Молуккским островам и Макао. Жизнеописание Камоэнса можно читать как отчет о полицейских действиях португальцев в незадолго до того созданной океанской империи. Все, что довелось пережить Камоэнсу, вплетается в последнюю песнь «Лузиад», напитанную духом экзотических приключений и глубочайшей тоски по дому – той неповторимой печали, общей всем португальским морякам, что зовется у них saudade.

Значительную часть поэмы Камоэнсу пришлось переписать заново. Текст пострадал в 1559 г., когда поэт, взятый соотечественниками под стражу, возвращался из Китая в Индию. Корабль потерпел крушение в устье реки Меконг (территория нынешней Камбоджи). Камоэнс доплыл до берега, прижимая к груди уцелевшие листы рукописи, все свои пожитки и деньги оставив на борту.

Как и почему он оказался узником, так и не выяснено. Скорее всего, это было итогом какой-то интриги; а возможно, Камоэнс, вынужденный жить среди людей задиристых и неугомонных, допустил какую-нибудь оплошность. Он сумел возвратиться в Гоа через Малакку. Там, оправданный и освобожденный из-под стражи, Камоэнс разжился деньгами взаймы и направился в Мозамбик, где провел еще два года, будучи не в силах возвратить свой долг. И пропитание, и одежду, и деньги на дорогу в Португалию поэту пришлось просить у друзей. Единственным сокровищем, которое он привез домой после семнадцатилетних скитаний, была завершенная рукопись «Лузиад». Покинув лиссабонскую пристань, Камоэнс первым делом отправился посетить могилу Катарины. Рыцарскую верность своей возлюбленной он сохранил до конца.

«Лузиады», напечатанные в 1572 г., принесли Камоэнсу королевскую пенсию, но беды его и невзгоды не закончились. Поэма призывает возродить имперский дух, ибо вторжение короля Себастьяна в Марокко закончилось разгромом португальских войск и последующим их уничтожением. Несколькими годами позднее, в 1580-м, Камоэнс умер в Лиссабоне от чумы – неженатый и одинокий. В доме не нашлось даже простыни, чтобы накрыть покойника. Обернули Камоэнса заемным саваном, а похоронили в общей могиле. Три столетия спустя предполагаемые останки поэта перенесли в португальский национальный пантеон – причудливый, увенчанный многими шпилями монастырь иеронимитов (Белен, западный Лиссабон). Здесь останки Камоэнса покоятся в каменной, украшенной изваяниями гробнице, залитой желтым солнечным светом, струящимся сквозь цветные стекла величественных витражей. Бок о бок с Камоэнсом лежит Васко да Гама, получивший бессмертие благодаря поэту.

Великое воодушевление, с которым написаны «Лузиады», приводит на память и другой великий иберийский эпос – «Дон Кихота», вышедшего в свет спустя три десятка лет, в 1605-м и 1615-м. Оба произведения были выплавлены в тиглях почти невыносимых испытаний и страданий, выпавших на авторскую долю. Мигель де Сервантес, подобно Камоэнсу, вступил в войско и сражался в морской битве при Лепанто (1571), неподалеку от западных берегов Греции. Из битвы Сервантес вышел с навсегда изувеченной левой рукой. Четырьмя годами позднее, по дороге домой, в Испанию, он угодил в лапы берберийским пиратам, стал рабом и собственностью владыки Алжира. Проведя в рабстве пять лет, несколько раз неудачно пытавшись бежать, Сервантес волей-неволей уплатил за себя выкуп, дотла разоривший его семью. Хотя предметы обоих эпосов полностью различны – «Лузиады» страстно воспевают имперские завоевания, а «Дон Кихот» пародирует рыцарские романы и высмеивает странствующее рыцарство, – обе книги являют собой великое и дерзкое, деятельное путешествие по карте земного шара.

В зачине поэмы Камоэнса утверждается, что португальцы намного выше древних греков и римлян, ибо португальцам «поклонились и Марс и Нептун» [46]. Но все же автор отдает должное древним на всем протяжении поэмы уже одним тем, что использует классические античные образы. Древние божества – исполненные красоты, очарования и блистательных противоречий – помогают предрешить исход морского странствия. Вакх пытается помешать португальским корабельщикам, а Венера и Марс благоволят к ним. Эта глубокая связь со средиземноморской мифологией, согласно оксфордскому ученому Боуре, дает возможность отнести поэзию Камоэнса к светской словесности Возрождения – даже при том, что «Лузиады» можно толковать как утверждение христианства после долгого мусульманского засилья на Средиземном море и Леванте.

Камоэнс, как и сама Португальская империя, полон противоречий. Он – первый из новых авторов, последний из средневековых. Вслед Боуре его можно назвать гуманистом, поскольку поэт осуждает злодеяния некоторых португальских завоевателей, хотя и мусульман зачастую изображает красками черными и едкими. Он говорит о «гнусном Магомете» [47]. Ислам для Камоэнса – нечто варварское и растленное, сочетающее в себе «хитрость и притворство» [48]. Добродетельны только те мусульмане, что помогают португальцам, ибо столкновение, изображаемое Камоэнсом, – ни больше ни меньше как борьба света против тьмы [49]. Камоэнс порицает Реформацию за то, что она разделила христиан именно тогда, когда им следовало объединяться против исламской угрозы. Вместо того чтобы сражаться с папой римским, намекает поэт, им следовало бы драться с турками.

Поэма славит имперские португальские захваты, но отношение самого Камоэнса к этим захватам бывает двусмысленно. Он негодует по поводу честолюбия и тщеславия, признаёт, что насильственное насаждение христианской религии может привести к новым ужасам. Как он пишет:

В том, как португальцы силой заставили Индийский океан войти в соприкосновение с Европой и Западом, немного прекрасного или романтического. Это были чудовищные и многотрудные деяния, полные мук, потрясений и свирепости. Камоэнсовы «Лузиады» – прекрасная тому иллюстрация. Поэма напоминает: сердца завоевателей почти всегда оказываются надорваны. Чем больше португальцы захватывали, тем меньше они могли удержать за собой. Индийский океан довольно мал в культурном отношении, однако чересчур велик в отношении пространственном, чтобы даже в нынешний век реактивных самолетов одна-единственная держава могла подчинить его себе. Португальские завоевания – подобно последующим голландским и английским – отражают как динамизм, так и безрассудство, присущие всем империям. Португальцы преподают урок, а Соединенным Штатам следовало бы его выучить.

Географические карты завораживают по самой своей природе, а поэзия Камоэнса кроме всего прочего прекрасна еще и тем, что властно притягивает читателя к ним. Часто, когда мне требовалось вдохновение или хорошая мысль, я обращался к географической карте. Возьмите карту Макранского побережья в Пакистане, протянувшегося от иранской границы к востоку, вдоль Аравийского моря и до самого Карачи, близ границы с Индией. Слово «Пакистан» указывает, казалось бы, на Индийский полуостров, или субконтинент. Но с точки зрения географической или культурной тут можно и возразить. Собственно субконтинент начинается лишь на берегах реки Хаб, в нескольких километрах западнее Карачи, неподалеку от устья реки Инд. Поэтому, глядя с географической и культурной точек зрения, почти 650-километровое Макранское побережье, тянущееся в пределах Пакистана, составляет обширную «переходную область». Повсюду заметен отчетливый средневосточный отпечаток – особенно аравийский: ибо напротив, на другом берегу Оманского залива, расположен Маскат. Арабы впервые вторглись в Макран в 644 г., всего лишь через 22 года после Хиджры [1]. Эта «переходная область», пограничная с Аль-Хиндом – Индией, – включает в себя Макранский берег, сопредельные внутренние области и зовется Белуджистаном. Именно по этим исхлестанным волнами, щелочным пустошам шагало к западу 18-тысячное войско Александра Македонского, двигаясь от поречья Инда к Персии – во время катастрофического отступления из Индии в 325 г. до н. э.