Однако миссис Г. была не в состоянии что-либо замечать. Впервые я видела ее в таком смятении, от которого ее акцент настолько усилился, что я едва разбирала слова. Мне пришлось влить в нее две порции скотча из запасов Тома, прежде чем она слегка успокоилась и с грехом пополам сумела объясниться.

Мое письмо привело Рэндоллов в бешенство, и они избрали невообразимый, чтобы не сказать преступный, образ действий. Не прошло и суток с получения письма, а они уже кого-то наняли, чтобы этот кто-то разнюхал всю подноготную самих жильцов и их финансов. Этот проныра (по словам миссис Г., низенький, толстенький, похож на морскую свинку) пристает с расспросами к родственникам, копается в полицейских досье и в прямом смысле слова роется в помойке, силясь отыскать способ «уговорить» жильцов выехать. Тем, у кого обнаружилась хотя бы неоплаченная вовремя парковочная квитанция, пригрозили страшными карами; люди перешептываются о непонятных встречах в подземных гаражах, о жутком сиплом голосе, угрожающем высылкой и штрафами. Похоже, морской свин припугнул жильцов, что если до миссис Г. дойдет хоть словечко, он напустит на них ФБР. И ЦРУ. И Министерство внутренней безопасности. А бедная миссис Г. понять не могла, отчего ее друзья бросились вон из инициативной группы, как лемминги со скалы, — с воплями, что они, пожалуй, все-таки согласятся на первоначальное предложение Рэндоллов и не лучше ли оставить это дело, пожалуйста?

Миссис Г., честь ей и хвала, отвечала, что нет, не лучше, и вообще, что происходит? Пусть морской свин и мастер нагонять страх, но миссис Г. мастер похлеще. Вчера вечером она насела на одну пожилую пару и расколола-таки стариков. Их невестка три месяца работала официанткой, не имея на то разрешения. Было это пять лет назад. Свиное рыло внушило им, что стоит шепнуть кому надо одно словечко, и не видать ей ни грин-карты, ни годовалого сынишки: он родился в Нью-Йорке, а потому — истинный гражданин Америки. Старики не выдержали и сломались. По словам миссис Г., вчера они уже были готовы подписать договор на аренду квартирки в четыре раза меньше теперешней и в пятидесяти кварталах отсюда.

— Так нельзя! — взволнованно восклицала она. — Так быть неправильно!

И я с ней согласна. Так нельзя.

Уставившись в окно, я слушала ее сбивчивый рассказ и лихорадочно соображала. «Кримпсон» защищает интересы Рэндоллов, пусть не в плане выселения, но их строительные интересы — точно. Если в этом деле я поддержу миссис Г., если с ней вместе попытаюсь вывести Рэндоллов на чистую воду, мне придется выступить против Тома — против его фирмы, против его клиента, против, если угодно, его мировоззрения.

— Вот что, миссис Г.! — начала я, пока не передумала. — Я буду вам помогать, идет? Я вас не брошу, даю слово. Я все разузнаю и выясню все ваши законные права до единого. Мы зададим жару этим подонкам! Не могу обещать, что жилье останется за вашими друзьями, но будь я проклята, если не добьюсь, чтоб Рэндоллы получили по заслугам, а ваши друзья — то, что им причитается: деньги и необходимую правовую защиту.

Миссис Г. с облегчением кивнула, горькие складки вокруг рта разгладились.

— Ты добрая девочка, — сказала она. — Очень хорошая девочка.

Я тронула ее за плечо, меня переполняло теплое ощущение сотрудничества, сплоченности. Я нужна ей, я помогу.

Но лишь дверь за ней закрылась, меня с головы до ног окатило волной ледяного ужаса. Я только что ввязалась в войну с клиентом моего собственного мужа. И когда! Мы практически не разговариваем, я на сносях, прикована к постели. Что я натворила! Боже мой, что я натворила!

Ладно хоть малыш хорошо себя вел и на «нестрессовом тесте», и на УЗИ. Доктор Вейнберг заметно повеселела.

— Теперь я ему даю десять из десяти, — радостно объявила она. — Оглянуться не успеете, как он у вас с отличием закончит Йель. Или ваш муж учился в Гарварде? В Гарварде, верно, теперь припомнила, в Гарварде. Ой-ой-ой, парнишка таки будет истинным сыночком своего папаши, — добавила она с веселыми искорками в глазах.

Я сухо улыбнулась и промолчала. Дождавшись в вестибюле, когда Элисон поймает такси, я с трудом поднялась и выползла на первое по-настоящему весеннее солнышко. Ковыляя к такси, щурясь от яркого, слепящего света, я вдруг увидела себя в ветровом стекле. Шесть недель без движения не пошли на пользу: шея расплылась, лицо обрюзгло, грудь и живот слились в одну сплошную гору. У меня защипало в глазах, щеки вспыхнули. Боже правый, кто это? Я себя не узнавала.

Меня всегда называли «стройненькой». Этим словом принято описывать других, а о себе самой как-то странно говорить «стройненькая», если, конечно, не составляешь объявление для сайта знакомств. Да и «привлекательная» тоже странновато звучит. Говорят, я такая и есть, «привлекательная».

Подружки в университете диву давались: высокая, стройненькая, привлекательная — и почти всегда одна. А что тут такого? Ну да, я хорошенькая, но нет во мне эдакой — как сказать? изюминки? сексапильности? Может быть. Как там в поговорке: что это, не знаю, но встречу — узнаю. У моей школьной подружки Линн это было. Скобки на зубах, угри на подбородке, но видали бы вы ее в танце! Что только она не вытворяла со своим телом! Владела им в совершенстве, знала все его секреты. А я к своему всегда относилась с некоторой опаской, его загадочный механизм приводит меня в замешательство.

Но хоть я и не из тех, по ком сохнут мужики, Том не первый запал на меня. Все-таки высокая и стройная. Оценив преимущество второго, особенно в сочетании с первым, я приложила массу усилий, чтоб держать в узде страсть к сладкому. И очень многие называли меня «привлекательной». Не красавицей — это мнение одного только Тома, — но определенно привлекательной.

А теперь? Эх… Где моя былая стройность? Дело не только в беременном пузе и не в щеках, которые за последние недели вспухли как опара. Страшно прожорливой я стала с первых дней беременности. Прежде мне удавалось усмирять аппетит, но стоило моему телу почуять новую жизнь, как оно стало нахально требовать печенья, тортов, жареной картошки и прочих ведущих к ожирению излишеств. Килограммы накапливались; появляясь раз в месяц у доктора Вейнберг, я отводила глаза от весов, затыкала уши, когда медсестра бормотала «70 килограммов», «73», «77». Потом грянул постельный режим и положил конец послеобеденным променадам, прогулкам в парке по выходным, не говоря уже о походах в гимнастический зал с Пэтти, раз в год по обещанию. Теперь я вешу на 22 килограмма больше, чем в начале беременности, и привлекательной меня не назовешь — нечего и глядеть на свое отражение в окне такси. На руках и лице кожа стала дряблой и грязновато-серой, от бесконечного лежания в постели волосы на левой стороне уже не вьются, а свисают патлами. Я необъятна, и ребенок, к моему стыду, — лишь незначительная часть моего объема. Если так и дальше пойдет, к тридцати годам моя талия сравняется в диаметре с покрышкой внедорожника.

Стоит ли удивляться, что в последнее время муж днюет и ночует на работе?

Приходил Марк. Вот уж кого никак не ожидала увидеть. Я лежала на тахте и, выпростав руки из-под колючего серо-голубого шерстяного пледа, печатала эти строки, когда в дверь постучали.

Элисон разонравилось платье, которое она отхватила у «Бенделя», и сестрица помчалась менять его («Мне определенно нужен четвертый размер. Ты только взгляни, дорогая, оно же на мне висит!»), так что пришлось открыть самой.

— Кью, я… э-э, надеюсь, я тебе не помешал, — смущенно промямлил Марк, стягивая черную кожаную куртку и разматывая желтый кашемировый шарф. Разоблачившись, он опустился в кресло.

— Все нормально. — Мысли еще витали вокруг моей писанины, и я не сразу сосредоточилась на госте. К тому же Марк не мой приятель, а Тома. — Ты что-то хотел?

— Я тут шел мимо… решил заглянуть… — начал было он, но умолк и тяжко вздохнул: — Неправда. Я пришел специально. Понимаешь, я должен кому-то рассказать…