Напротив дома — берёза. У неё такой ствол, будто замер человек, я отчетливо вижу берёзину голову… Я уверена, что это заколдованная женщина. Вот красавицу Насто в сказке заколдовывали! Вредина Сюоятар! Это у них Баба-Яга так называется. Уж такая противная тётка эта Сюоятар! И в белую уточку красавицу Насто превращала, и дочку свою пыталась жениху вместо неё подсунуть! А главное — у неё и имя такое ужасное — не выговоришь! Наверное, она где-то тут поблизости бродит, рядом с дачей! И эта берёза — её рук дело! Когда мама должна приехать, а её долго нет, я очень беспокоюсь. Как бы её не украли и не заколдовали. И за папу я тоже волнуюсь.

Однажды мы ездили все вместе в Прибалтику, на море: мама, папа и я. Ехали долго — почти два дня. Ночевали в машине. Спать было ужасно неудобно, к тому же меня так больно укусил под лопатку какой-то жучок! А утром мы приехали в кемпинг и там жили в деревянном домике. И купались в море! И ездили в Ригу!

Рядом с кемпингом был сосновый бор, а в нём малинник. Папа ушёл за малиной, а мы с мамой подождали немного и пошли его искать. В кустах кто-то громко хохотал. «Мама! Наверное, это Бармалей! Съел нашего папу и теперь хохочет!» — и я заплакала. Мне казалось, я уже вижу зловещее его лицо, перемазанное малиной. Мама засмеялась и принялась меня утешать: «Это молодёжь веселится!» И правда, папа вскоре нашёлся, живой и здоровый, с малиной в эмалированной посудине в виде цилиндра. (Мы посудину эту купили в Риге. Там же купили и полосатые красно-чёрно-белые банки — для нашей кухни. На них было прямо написано, что в них хранить: рис, крупа, мука, сахар. Я сама прочитала — я умею уже!) Ела я тогда малину и радовалась, что папа на месте. Вот и на даче — я всегда рада, когда мама и папа рядом, невредимые и незаколдованные.

На даче мы живём на втором этаже. Ещё его называют «чер-дак». Там потолок скошенный, ужасно неудобный. В серединке он высокий, а по краям низкий. И я об него даже стукаюсь головой. Ну это оттого, что снаружи у чердака — крыша. А крыша должна быть треугольной. Так во всех домах. Подниматься на чердак нужно по лестнице. Это страшно, потому что лестница не внутри дома, а снаружи, на улице. И расстояние между ступеньками большое, нужно высоко ноги поднимать. Но мама крепко держит меня за руку, и тогда не так страшно. Из чердачного окна видно всё вокруг: наш двор, забор, берёзу (ту самую, заколдованную), поле, речку, рощу, а по бокам — соседние дачи. Весь мир!

Вечерами мы с мамой сидим на чердаке, вдвоём, как друзья, и смотрим диафильмы. Например, про Золушку. Там есть одна очень красивая картинка, где Золушка крупно нарисована. А слова такие: «Она была такая хорошенькая, милая и приветливая — совсем как её покойная мамочка». И однажды я обняла маму и говорю: «Ты моя покойная мамочка!» Я-то думала, что покойная — это значит спокойная. Ну и какая-нибудь особенно хорошая. А оказалось, что это значит мёртвая! Ужас! Я совсем не хочу, чтобы моя мамочка была мёртвая! И, конечно, она будет жить всегда-всегда!

А ещё мама мне читает по вечерам всякие книжки. Недавно читала «Маленького принца». Но мне не очень понравилось. Никаких там нет приключений и волшебников. Одни разговоры. Я не очень поняла, про что. И почему маленький принц умер в конце из-за какой-то змеи. Я вообще не люблю, когда кто-то умирает. Плохие концы не люблю в книжках. Но я запомнила и про розу, и про барашка, и про «удава, проглотившего слона». Мама мне про них объясняла, объясняла… Я люблю, когда мама мне рассказывает и читает. Она старается с выражением читать. А папа читает не то чтобы без выражения, просто он часто засыпает. Я бунтую, а он говорит, что на работе очень устаёт. На дачу папа иногда приезжает на электричке, а иногда — на машине.

А, вот я ещё про кого не рассказала — про нашу машину. Она называется «Запорожец». Такой, знаете, кругленький. И цвета приятного — голубовато-зеленоватого. И фары у него круглые, как глаза. Немножко грустные глаза. Вообще у него совершенно человеческое лицо. Может, он когда-то был добрым, милым дяденькой, вроде дедушки Лёни, а его заколдовала Сюоятар? Деда Лёня — это бабы Лидин муж, он хороший. Когда я приезжаю на дачу, всегда берёт меня на руки и улыбается. Деда Лёня — полковник, у него есть военная рубашка, китель и серая каракулевая шапка — папаха. А мой дедушка Миша — подполковник. И у него такой шапки нет. Зато он самый лучший. Хотя и лысый. А у дедушки Лёни, кроме папахи, есть ещё машина «Волга» и дача. Машина серая, как и папаха. Может, их специально по цвету подбирали? Деда Лёнина «Волга» большая и умная. А наш «Запорожец» маленький и милый. Он наш друг. Папа недавно начал его водить, сильно устаёт от этого. И если я что-то спрашиваю его, когда он за рулём, мама меня ругает. Если человек ведёт машину, он должен думать только о дороге.

Вот на «Запорожце» мы и ездили в Прибалтику. Ещё мы иногда ездим на нём в Калинин, к папе на родину.

Когда-то у Калинина было другое имя — Тверь. Мы с папой собираем значки, у нас большая коллекция. Так там есть значок, переливающийся: то на нём одна картинка, то другая. Бывают ещё календарики такие и открытки. Так на том значке то старый город с подписью: «Тверь», то — новый с подписью «Калинин». Калинином его назвали не в честь ягоды, а в честь человека. Папа сказал: был такой всероссийский староста — Михаил Иванович Калинин. Я запомнила.

Папа мне много всякого интересного рассказывает. Например, поэму «Сын артиллериста» — прямо наизусть! Написал поэт Константин Симонов. Я уже тоже выучила — на слух.

«Они были друзья настоящие, — думаю я. — самые-самые крепкие…»

«Тоже Лёнька! — радуюсь я. — Как мой дедушка!» Лёньку этого мне очень жалко, потому что он сирота. Без мамы ребёнку очень плохо. Любому ребёнку, даже большому, которому уже даже лет десять, например! Зато у Лёньки у этого получается почти два папы. И родной, и друг его — майор Деев. Он учил его на коне скакать. А когда Лёнька падал и плакал, Деев ему всегда говорил:

Я понимаю, чувствую как-то, что это не только про лошадь. Это вообще про жизнь. Лёнька этот потом вырос и во время войны вызвал огонь на себя. Папа мне объяснил, что он пробрался на позиции немцев, сообщил по рации, где находится, и свои же, наши, советские, по нему стреляли! Точнее, не по нему, по немцам, конечно. Но и он же там был! И потом его нашли, раненого, но живого. Живого! Как хорошо! «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла»… Я это запомнила. И когда мне будет трудно, я про это буду вспоминать. Когда меня обидят, например. Или когда мамы рядом нет. Или — вдруг опять война начнётся?

Вот папе, когда война началась, четыре года было. И бабушка Аня, его мама, взяла его, брата его Витю, двухлетнего, и Риту, шестилетнюю, одела потеплее, и они пошли, куда глаза глядят, чтобы от немцев убежать. Малыш Витя сидел на санках, а папа — то на санках, то пешком… Они шли и смотрели, как горит маслобаза. Её наши сами подожгли, чтобы немцам не досталась. Так вот шли они, шли. И с ними ещё другие мамы с детишками. Они были — беженцы. Потому что бежали от врага. А на дороге им немцы встретились. И велели домой возвращаться — не пустили никуда. Они вернулись. Стали жить при немцах. Мой дедушка Виля ушёл в партизаны. И за это бабушку Аню чуть не расстреляли! Но один добрый немец за неё заступился, показал рукой, что у него дома тоже маленькие детишки остались. Немцы не все были злые, были и добрые иногда. Папа с другими детьми ходил к их полевой кухне и ему давали еду: капусту с мясом. Он не ел — домой нёс, чтобы на всех хватило. А однажды его немец напугал, так папа больше туда не ходил. А потом у них снарядом крышу снесло. И Борьку, двоюродного брата, в голову ранило. А ведь Борька совсем ещё не большой был. Тоже лет пяти… Потом немцев из Калинина выгнали. Прошло немного времени, летом папа и маленький Витя стали за грибами в лес ходить. Всю семью кормили.