Да, так вот пианино. Называлось оно «Красный октябрь». Я сначала думала, что — потому что из красного дерева. Потом оказалось — нет. Но дело не в том.
— Это — «Красный октябрь»! — говорила бабушка. — Это самое лучшее! Самое!
Это красное пианино бабушка покупала ещё для мамы в пятьдесят каком-то году. Стояла в очереди целый день и целую ночь. А когда пианино наконец попало в дом, выяснилось, что маленькая мама к игре не слишком способная. И пианино стало кровожадно дожидаться маминых детей. И дождалось! Меня!
Собеседование я прошла. Надо было зачем-то прохлопать: «Та-та! Та-та-та!» Я прохлопала. Трудно что ли!
— Чувство ритма у неё есть, — сказала тётенька с длинными волосами, которая принимала учеников в музыкальную школу.
Потом велели спеть что-нибудь. Я спела «В траве сидел кузнечик». Наверное, фальшивила… Но меня приняли. Сказали что — ничего! Кое-что есть, остальное — разовьётся. Ну и стали развивать. Учительницу звали Марина Михайловна. Она была молодая, и глаза у нее были зелёные. И — длинные волосы. Ну, про это я уже говорила, потому что именно Марина Михайловна и принимала меня в музыкальную школу.
Так начались мои мучения. Я долбила по клавишам, потому что так было нужно. Я старалась правильно сидеть «за инструментом» и правильно ставить пальцы. И правильно поднимать руку от клавиш. Но музыки я НЕ СЛЫШАЛА. Ну не слышала — хоть умри. Гаммы — это ладно. Но всё остальное — это был какой-то кошмар. И я не понимала — зачем. Когда рисуешь, получается картинка. Когда читаешь, узнаёшь интересное. Когда гуляешь, просто хорошо. А когда играешь, получается только «Бом-бом-бом!» Мне все говорили: «Ты вырастешь, и тогда поймёшь. И спасибо нам скажешь, что научили». До того времени, когда я вырасту, нужно было ещё дотерпеть! А мне казалось — я не дотерплю. Минуты тянулись так долго, так бесконечно! А до «вырастешь» сколько ещё оставалось?
— Мне сейчас восемь, — подсчитывала я. — Взрослой я буду в шестнадцать. Значит, мне ещё столько же прожить надо, сколько я уже прожила. Полжизни. Это уж-жасно много! Восемь лет, состоящих из таких длинных минут над «инструментом». И почему так чудно называют: «инструмент»? Вот у папы пассатижи — это инструмент. Или вот паяльник. А это — просто пианино. Или, если хотите, фортепьяно.
Но я опять увлеклась. Я хотела — про Димку. Я так мучилась над клавишами «Красного октября», а Дима играл на скрипочке! Он даже однажды пришёл к нам домой — настраивать свою скрипочку под наше пианино. Он нажимал на клавиши, слушал, а потом что-то такое таинственное делал с этой своей скрипочкой, чтобы она издавала нужный звук. Это было очень удивительно. В самом деле, Димка — совсем особенный мальчик. И его в женихи, наверное, можно было бы… И я даже, кажется, сказала тогда вредной Светке, что Димка — тоже мой жених. Жених номер два. Как будто бы запасной. Потому что Вовка — первый, конечно. Ну а этот — на всякий случай.
Всё это глупости! Не нужно было никого выбирать. Потому что Светка взяла и написала в лифте: «Таня + Вова = ЛЮБОВЬ». И мне стало так стыдно! Почему-то эта надпись обличала меня, словно я что-то ужасно плохое натворила. Вовка ведь друг! Зачем это написали? А не назвать жениха тоже было нельзя. Будто я неполноценная какая: у всех — есть, а у меня — нет! И вот теперь надпись на салатовой (или на салатной — как правильно?) стене лифта.
Мама взяла тряпку, взяла соду и пошла надпись оттирать. И оттёрла. Почти до конца. И этим мама меня защитила и спасла. Нет надписи и стыда нет! И можно сделать вид, что и не было. И можно дружить с Вовкой, как раньше, и ни о чём таком дурацком не думать.
Мы и дружили до тех пор, пока я с мамой и папой не переехали на другую квартиру. А они все остались там: Вовка, его родители, Вадик, баба Ива, Димка со скрипочкой, Зоя Николаевна, вредная Светка… Да все! Все! Как будто откололся кусок льдины, и я на этой льдине уплываю в океан, куда-то к новым местам. Как в книжке «Дед Мазай и зайцы». И было бы мне на этой льдине совсем одиноко. Но мне повезло! Рядом со мной на льдине оказался Колька Подгорнов. Помните, я обещала про него рассказать? Ну вот, я и рассказываю. С Колькой мы учились в одном классе. И даже почему-то, у и не знаю, почему, Зоя Николаевна посадила нас за одну парту. Сначала, правда, я сидела с Иркой. Ирка — это моя самая близкая подружка. С самого глубокого детства. Когда-то наши мамы соревновались, кто из нас больше слов может сказать. Ну, когда мы были совсем ещё маленькими и учились говорить. Ирка была старше на 4 месяца. Но я, как мама говорит, от Ирки не отставала. Ирка жила над нами, на 7 этаже. И мы всё время ходили друг к другу в гости. А когда нам было года по три, Ирка вдруг стала дружить с Наташей из пятиэтажки. А я ревновала. Я рыдала. Это же моя подружка! Моя! Какая здесь может быть Наташа? На моё счастье, Наташа переехала. Ирка опять стала моей!
В школе мы сидели за одной партой, но время от времени дрались. Из-за чего, я уже не помню, но, видно, Зое Николаевне наши драки надоели, и она нас рассадила. И посадила меня с Колькой. Потому что он был очень спокойным. Колька оказался очень хорошим соседом. Мы с ним никогда не ссорились. Он помогал мне, а я ему. Как-то с ним было легко.
Почему-то помню солнечный весенний день и урок рисования, и лучик в банке с водой, и кружочки акварельных красок на столе. А потом — перемена. И мы с Колькой носились, и разлили эту злополучную воду, а потом пришлось вытирать, и нам, конечно, влетело…
А после лета, осенью, мне сказали, что скоро мы переезжаем. Мы только-только перешли в третий класс, а тут — этот переезд. Мы съезжаемся с бабушкой. Потому что тогда бабушка сможет забирать меня из школы. И мне не нужно будет сидеть целый день на продлёнке. И будет кому приготовить мне обед. Так мама сказала. Ничего не поделаешь, раз уж переезжаем, так переезжаем. И тут выяснилось… Если бы мне кто-то рассказал, я бы ни за что не поверила, что так бывает. Но так бывает! Выяснилось, что именно Колька тоже переезжает с родителями. И не куда-нибудь, а в соседний дом! То есть наш новый дом и Колькин новый дом стоят рядом! А ведь это совсем-совсем другой район Москвы! Мы с Колькой будем ходить в одну школу! И, конечно, в один класс! И снова сядем за одну парту!
Переезжали мы в конце октября. Уже выпал ранний снег. Мой родной, такой привычный двор стал совсем белый, только там, где проложены горячие трубы теплоцентрали, снег растаял. Я с грустью прощалась со двором. Вот вишня, под которой мы с Иркой хоронили дохлого голубя: накрыли картоночкой, сирени положили и крестик из палочек… А с этой вишни мы собирали клейкую тягучую смолу и жевали вместо жвачки. А это — качели, с которых я свалилась. Раскачалась изо всех сил, чтобы достать ногами до неба, и тут одна палка железная, за которую я рукой держалась, как вдруг выдернется из верхней перекладины! И я на всем лету ка-ак вылечу с качелей головой назад! Как грохнусь спиной о землю! Ужас! Больно! И домой идти страшно — мама испугается. Хорошо, рядом Ирка оказалась. Сели мы с ней на лавочку и стала Ирка мне зубы заговаривать. Будто бы есть где-то в нашем районе дворик такой, где всем детям бесплатно игрушки поиграть дают. И кукол во-от таких огромных, и пупсят малюсеньких (с одёжками!), и медвежат, и собачек, и мячики, и прыгалки, и… Ну ВСЁ! ВСЁ!
«Представляешь, какая наглость? — добавляла Ирка каждую минуту. — И мороженое им дают. Тоже — бесплатно! Абсолютно бесплатно! И конфеты! Представляешь, какая наглость?!»
Почему, спросите, наглость? Потому что у них есть такое чудо, а у нас нету. А мы чем хуже? Но я про наглость не думала. Я представляла, как это всё интересно устроено в этом дворе, какие там куклы-собачки, какое мороженое… И — Ирка сказала — даже мармеладные лимонные дольки! От этих мыслей даже и спина меньше болела. И ужас от того, что мама обнаружит содранную кожу на спине, как-то мельчал и затихал на время. Мы сидели так очень долго. Боль из спины потихоньку уходила. Голова гудела меньше. И когда я пришла домой, мама даже не так уж испугалась. В общем, я удачно упала — отделалась ушибами да царапинами — ерунда! А про чудесный дворик я поверила. И только потом, потом, гораздо позже, я поняла, что Ира это всё придумала. Чтобы как-то отвлечь меня.
