Сибил записала имена тех девушек, но приятельница, от которой она все это узнала, сказала, что они были так напуганы, что тут же уехали и в академию вряд ли вернутся.

– Чарли, Герман, Виктор, Мартин, Камилла, – я загнула все пальцы на руке и посмотрела на получившийся кулак. – Разные факультеты, разный возраст, разное социальное положение, интересы и проблемы. Но что-то общее у них должно быть. Что?

Подруги синхронно пожали плечами.

– Может… – Сибил потерла переносицу, словно хотела разгладить появившуюся между бровей складочку. – Может, все состояли в каком-нибудь тайном обществе? Герман точно в каком-то состоял.

– И Камилла? – со скепсисом уточнила Мэг. – К тому же с тех пор, как их официально разрешили, эти общества уже не популярны. Детские игры!

Провидица надула губки. Тут и без дедукции понятно, что сама она числится в десятке подобных условно тайных организаций.

– Проверим, – пообещала я, чтобы ее успокоить. – Что еще? Что объединяет все случаи? Время? Нет. Фазы луны?

– Нет, – откликнулась Сибил.

Но что-то должно быть! Одна группа крови? Какая-нибудь редкая, четвертая отрицательная с повышенным содержанием мидихлорианов?

– Ничего общего, – покачала головой Мэг. – Разве что… Перед исчезновением все были чем-то расстроены. Правда, насчет Виктора не уверена, но в лечебницу по радостному поводу только дамы в положении ходят.

Оно? Что, если похититель использует какую-то ловушку, настраиваясь на определенные эмоции жертвы?

Я поделилась догадкой с подругами, и они согласились, что такое возможно. Отчасти единодушие обуславливалось поздним временем и общим желанием поскорее лечь спать, и, приняв мою версию как основную, мы пожелали друг другу спокойной ночи и неизменно хорошего настроения. На всякий случай.

В понедельник наставница проводила семинар у старших курсов, а меня отправила к профессору Эррори, пожилому гоблину, слушать со второкурсниками лекцию по паразитологии. И там выяснилась интересная вещь: на Трайсе существовала латынь. Я и прежде обращала внимание на специфические названия, общие для двух разных миров, но, когда зазвучали один за другим медицинские термины, знакомые мне по книгам из родительского шкафа, ошибиться стало невозможно: латынь. Правда, называлась она здесь «альс» и считалась языком древней, но развитой цивилизации. Возможно, драконов. Был бы рядом Мэйтин, я расспросила бы его, как из мира в мир мог попасть целый язык, но бог не появлялся, и вскоре я перестала ломать голову по этому поводу. Было о чем еще думать, ведь после познавательной лекции о богатом внутреннем мире человека, населенном занятными и не всегда дружелюбными существами, меня ждало испытание стократ серьезнее – встреча с Оливером.

Ровно в двенадцать я сидела в его приемной и раздражала и без того какого-то нервного сегодня мистера Адамса, щелкая крышкой часиков-кулона. Секретарь сказал, что ректор освободится через несколько минут, а я со страхом и нетерпением считала секунды.

Наконец, щелчке на пятидесятом дверь кабинета распахнулась, и оттуда вышел инспектор Крейг.

– Доброго дня, мисс, – кивнул он, проходя мимо.

– Здравствуйте, мисс Аштон, – выглянул в приемную провожавший посетителя ректор. – Проходите.

Если случившееся с Камиллой его и взволновало, внешне это никак не проявлялось. Милорд Райхон был как всегда спокоен и неотразим. В глазах ни тоски, ни следов бессонных ночей, подбородок выбрит, и вороная грива, которой я-автор его наградила, не задумываясь о практической стороне вопроса, причесана волосок к волоску и заплетена в тугую косу, змеей спускающуюся по широкой спине.

Ректорскую спину я разглядывала долго: впустив меня в кабинет, Оливер подошел к окну и почти минуту высматривал что-то на крыше соседнего корпуса.

– Я думал о вашей проблеме, Элизабет, – сказал наконец. – Не скажу, что нашел решение, но можно кое-что попробовать. Какую технику медитации вы обычно используете?

Память Элси на этот вопрос не отозвалась, а в моем мире техникой для медитации был телевизор: включаешь и думаешь о чем-то далеком под бессмысленную болтовню с экрана.

– Концентрация на внутренних ощущениях или на внешнем объекте?

– Наверное, лучше на внутренних… или на внешних… иногда…

– Вы нечасто это практикуете, – понял Оливер. – Не страшно, разберемся. Но не сегодня. Сегодня у меня есть еще дела, а вы одеты не лучшим образом для таких занятий. Подберите что-нибудь поудобнее, ничто не должно стеснять движений. И отнеситесь к этому серьезно, пожалуйста.

Он говорил со мной сдержанно и отстраненно, но в последней фразе прорезались царапнувшие слух нотки. «Не вздумайте выкинуть новый фокус, мисс Аштон, – слышалось в вежливой просьбе. – Я и от старых еще не отошел».

– Заберите в конце концов пальто, – сказал он при прощании. – Висит там который день, а гардеробщицы уже шепчутся о пропадающих в главном корпусе студентках. Будто у нас без этого пропаж мало.

На следующий день в то же время я снова была в ректорате. Тренировочные штаны, свободная темная блуза и жилет из тонкой шерсти – не подходящая для официальных встреч одежда, и другие посетители смотрели на меня с недоумением, а секретарь кривился больше обычного. Но Оливер мой наряд одобрил.

Он привел меня в зал на первом этаже, где вдоль стен стояли гимнастические снаряды, а пол был устлан толстыми мягкими ковриками, и велел разуться.

– Располагайтесь, – указал на пол.

Разулся сам, снял и повесил на брусья сюртук, развязал галстук… Сними он рубашку, на медитации можно было бы ставить крест ввиду моей чрезмерной концентрации на внешнем объекте, но на галстуке сеанс разоблачения закончился. Однако, когда ректор сел на пол напротив меня, я на всякий случай закрыла глаза, потому как моей фантазии рубашка не помеха.

– Не торопитесь, мисс Аштон. Сядьте удобнее. Расслабьтесь. Пусть позвоночник удерживает ваше тело, он для того и предназначен.

Не открывая глаз, я чувствовала, как он переместился ближе. Его ладонь скользнула по моей спине от шеи до поясницы, заставляя выгнуться…

– Подумайте о чем-нибудь приятном. Представьте себе место, где хотели бы оказаться. Место, где вам было хорошо и куда вы желали бы вернуться…

Его голос околдовывал. В ином, не связанном с чувственными томлениями смысле. Перед глазами промелькнула моя квартирка, старый диванчик со свернувшимся на нем клубком Графом, мамин клетчатый плед… Промелькнула и пропала, стоило подумать, что Оливер может подсмотреть мои видения. Нет, нужно другое место – то, которое помнила Элси, а не я.

– Ищите, Элизабет. Пусть память приведет вас туда, где вы были счастливы…

Была? Разве?

Возможно, когда-то давно. Когда деревья были большими…

Деревья…

Старая яблоня. Качели на толстой ветке.

Вверх-вниз, вверх-вниз.

Дух захватывает от страха и восторга. В животе перекатывается щекочущий шарик – вверх-вниз. Ноги в потертых синих сандаликах взлетают выше головы… Ноги в атласных туфельках… Нет, в сандаликах. На левом оторвался ремешок, и теперь их можно носить только на даче… А туфельки розовые, под цвет развевающегося на ветру платья и лент в волосах…

Вверх-вниз, вверх-вниз…

– Маришка, смотри, улетишь!

Улечу.

Раскачаюсь еще сильнее, аж до неба!

– Элси, осторожнее! Не нужно так высоко.

Нужно! Нужно еще выше!

Выше кустов сирени, выше яблони, чтобы ноги в розовых туфельках касались облаков… Ноги в синих сандаликах…

Память – моя? чужая? – словно на тех качелях отбросила на много лет назад, а после резко швырнула вперед, на мягкий пол гимнастического зала… Но не удержала. Уронила на полпути, то ли вниз, то ли вверх. Замелькали перед глазами картинки прошлого, закружились опавшей листвой и потускнели, рассыпались серым песком…

– Все хорошо, – голос Оливера звучал на грани слышимости. – Вы прошли. Теперь идите ко мне.