Карталон смягчился.

— Конечно, ты не предатель, — сказал он. — Непохож на предателя. Но ты слишком много думаешь, много размышляешь, поэтому и не похож на всех нас.

— Это возможно, — согласился с ним Силен.

По дороге в лагерь Силен несколько раз пытался втянуть Карталона в разговор, но тот оставался замкнутым. Зато в палатке Карталон говорил со мной до поздней ночи: о войне и о римлянах, о римлянах и о войне.

— Пусть твой греческий друг расскажет тебе обо всем, на что способны эти римляне! — твердил он мне. — Спроси его, не нападали ли они на нас в Сицилии, объединившись с разным сбродом. Ударили нам в спину! Спроси его, не отняли ли они у нас Сардинию, когда наши руки были связаны мятежом наемников — после первой неудачной войны! Спроси его, не повышали ли они в мирное время свою дань, чтобы задушить Карфаген долгами! Если бы Барка не превратил Иберию с ее серебряными рудниками в Новый Карфаген, мы задохнулись бы от долгов, как этого хотелось Риму! Но теперь мы им за все отплатим! Все опять будет как вначале: ни один римлянин не посмеет ополоснуться в море без нашего разрешения! Войну начали не мы, а римляне, — заверил он меня и стал перечислять разрушенные римлянами города… И вдруг запнулся: — Ты думаешь о Сагунте, — огорошил он меня своим предположением.

— Да, — ответил я.

— Его разрушил Рим, — сказал он без колебаний.

Я посмотрел на него с удивлением. Он перешел на шепот:

— Ты думаешь о красном плаще. Ты думаешь о метательных снарядах, о скорпионах и слонах, штурмовавших Сагунт…

— Но это же были карфагеняне! Они окружили, а потом разрушили Сагунт, — растерянно возразил я.

— А что было до этого? — спросил он. — Разве не сбросили с городских стен тех, кто выступал за Карфаген?

Я знал, что так было, поэтому не стал спорить.

— Почему до этого дошло? — выпытывал Карталон.

— Не знаю, — сказал я.

— Зато я знаю, — продолжал он тоном, который заставил меня насторожиться. — Римляне настроили жителей Сагунта против нас. Рим хотел, чтобы Ганнибала вынудили напасть на Сагунт. Рим связался с Сагунтом только в пику Новому Карфагену. Рим довел дело до того, что Сагунт стал для Ганнибала занозой в глазу! Разве можно упрекнуть его в том, что он выдернул занозу? И когда он это сделал, разве шевельнул Рим хоть пальцем, чтобы спасти Сагунт? Рим спокойно смотрел, как Сагунт погибает. Сагунт послушно делал все, что требовал Рим, а Рим дал ему погибнуть.

«Он прав, — подумал я, — ни один римлянин не пришел нам на помощь. Из развалин меня вытащил не римлянин, а карфагенянин Карталон. Карфагеняне пригрели меня, когда я остался круглым сиротой. Слон Ганнибала — вот кто спас мне жизнь…»

— Рим тебя предал, — Карталон произнес это как приговор. Он нагнулся ко мне: — Мой маленький карфагенянин! Ганнибал отомстит за Сагунт!

Он стал стелить мне постель — как тогда, когда вытащил меня из развалин. После того как Карталон погасил светильник, я еще долго лежал с открытыми глазами, уставясь в темноту палатки. Я видел перед собой Ганнибала; его красный плащ уже не пугал меня.

В последовавшие за этим недели главным в нашей жизни стало оружие. Обычно я просыпался от лязга железа, топота коней, громких приказов, и всегда в эти ранние часы Карталон уже бодрствовал и каждый раз смеялся, когда я спросонья не понимал, что уже начинается день, хотя вокруг было темно.

— Разбей свой сон, как скорлупу ореха! — приговаривал он и так широко зевал, что его челюсти трещали. Карталона радовала новая жизнь, которую принес с собой Ганнибал. — Оружие наточено, — убеждал он меня. — Теперь мы отшлифуем людей, и тогда пусть начнется!

Карталон повел меня в поле между лагерем и рекой, где муштровали наемников.

— Постепенно они понимают, откуда дует ветер. Глянь, как они тебе нравятся? — спросил он и рукой, затянутой в кожаную перевязь, указал на облако пыли.

Там — в пыли — были люди, но видел я только рога и оскаленные черепа хищных зверей — устрашающие шлемы на головах полуголых воинов. Они с воем набрасывались друг на друга.

— Наши бешеные! — гордо объяснял Карталон. — Это кельты![29] Они дерутся как львы! Смерти они не боятся, и она становится их союзником.

И хотя оружие наемников было обмотано тряпками, многих, когда рассеивалась пыль, уносили с поля на носилках. Я даже видел следы крови.

— Без крови дело не пойдет, — говорил Карталон со свирепым выражением на лице. — Кровь тоже относится к нашему ремеслу.

С вершины холма хорошо видно было все поле. Иногда оно принадлежало одним только всадникам.[30] С быстротой перелетных птиц носились по полю конные отряды, все время меняя направление. Они поднимали за собой тучи пыли, и, когда во главе шести тысяч всадников появлялся Магарбал, пыль вставала стеной. В тихую погоду стена пыли двигалась по полю словно призрак. Вдруг стена разрывалась с быстротой, от которой захватывало дыхание, всадники окружали воображаемого врага, осыпая его градом коротких, звенящих молний. Под двадцатью четырьмя тысячами копыт гудела земля.

Вначале эти сухие бури производили на меня жуткое впечатление, но вскоре я с нетерпением стал ждать того дня, когда на поле опять появятся всадники.

И слоны все более привыкали к тому, что призваны сюда для войны. В тяжелых доспехах выходили они из лагеря, действуя по приказу, и все время на их пути встречались препятствия, которые им нужно было преодолевать. Один раз слонов погнали в небольшой лесок, в котором скрывались наемники. Они стали дразнить слонов громкими выкриками. Я сидел на Суре впереди Карталона, пристегнутый к вместительному седлу. Вдруг Карталон перегнулся вперед и что-то закричал в ухо Суру. Это был «большой клич» — звериный вопль, приводивший слонов в бессознательное бешенство. Другие погонщики тоже раздразнили своих слонов, и они бросились на лесок, который тем временем уже опустел. Слоны стали топтать и вырывать с корнем деревья. Каждый слон вытоптал в лесу целую просеку. Большие деревья, падая, вырывали с корнями подлесок. Карталон и я прикрывались щитами, но с нами ничего не могло случиться, потому что деревья падали вперед — туда, куда двигался слон.

— Так будет и с римлянами! — восторженно орал Карталон.

Я тоже орал, потому что сидел на слоне, который валил перед собой деревья.

На широком поле, за лесом, серая лавина остановилась. Слоны успокоились. Мы оглянулись: маленькогб лесочка как не бывало!

— Так мы растопчем Рим, — сказал Карталон, и я поверил ему.

Карталон решил, что мое обучение на этом закончилось. Всем командам, к которым привык Сур, Карталон обучил меня за один прием, словно сам он хотел отстраниться от дальнейшего. Сур понимал двадцать две команды. Я легко выучил все слова этих команд, и вскоре Сур стал отлично меня слушаться. Труднее было с теми знаками, которые погонщик передает слону ударами своих ног или перемещением туловища. Я весил наполовину меньше Карталона, и мои ноги не были такими длинными, как у него. Но в конце концов Сур стал понимать и меня: когда я нагибался вперед, Сур опускался на колени, когда я откидывался назад — Сур вставал; он поворачивал в ту сторону, куда я перевешивался. Он поднимал хоботом камень, когда я называл камень по-финикийски. Когда я ронял палку, Сур доставал ее; если я несколько раз ронял ее, Сур на третий раз сначала почесывал себе палкой бок, потом вручал мне, и тогда я оставлял его в покое. Мы понимали друг друга почти без слов. Со временем мне стало казаться, что Сур с большим удовольствием носит на себе меня, нежели Карталона. С Карталоном он то и дело спорил, пытаясь сделать что-нибудь по-своему, чего Карталон, конечно, не разрешал. Надо сказать, что каждый слон, несмотря на одинаковую дрессировку, сохранял свои особые привычки, спорить с которыми не следовало.

Были слоны, которые злились, когда к ним подходили не с левой, а с правой стороны, а слон Тембо не разрешал своему погонщику залезать на себя, если тот не садился перед этим сначала на землю. Со всем этим необходимо было смиряться; погонщики хорошо знали повадки каждого слона, а наемники получили строгий приказ оставить серых великанов в покое.