В самом начале восьмидесятых в ФРГ была закуплена лицензия на оборудование для энергетического комплекса. Мне было поручено принять документацию, опытный образец, следить за изготовлением на фирмах, а также принимать станочное оборудование для освоения этой лицензии.

В восьмидесятые годы я часто бывал в ФРГ, посетил многие фирмы. Пришлось поездить по всей стране от Любека до Шварцвальда. Переговоры велись всегда примерно по одной и той же схеме. Мне, как прибывшему из-за «железного занавеса», задавали множество разных вопросов, большей частью о нашей жизни. Такие разговоры обычно начинались во время «кофейного перерыва» – когда подавали кофе. Задавали самые разные вопросы: на одни было интересно отвечать, на другие же отвечать не хотелось, потому что уж слишком они были провокационными, а приезжал я один. Поэтому приходилось делать вид, что я недопонял вопроса.

Обязанности переводчика у нас выполнял немец по имени Гюнтер, хоть он и был записан в протокол как дипломированный инженер, а не переводчик. Немец отлично говорил по-русски, без акцента. Я даже сказал ему однажды: «Как хорошо вы русский знаете!»

– А у меня что русский, что немецкий – оба родные, – ответил он мне тогда.

– Как так? – удивился я.

– Я родился в Бобруйске, а в тридцать седьмом году, когда немцам разрешили из России вернуться в Германию, мы с родителями уехали. Мне тогда было пятнадцать лет, так что русский язык мне все равно что родной.

Кто-то спросил меня, где родился я. Я ответил, что на Кубани.

– А что такое Кубань? – последовал вопрос.

– Кубань – это район на юге, где протекает река Кубань. Краснодарский и Ставропольский края называются Кубанью.

Последовали вопросы о том, что такое край, значит ли это «край Союза»? Я рассказал немцам немного об административном делении нашей страны, объяснил им, что Кубань – это и есть Краснодарский край, в котором я родился, и что там небольшой городочек есть, который называется Новокубанск. Это и есть моя Родина.

Когда я произнес слово «Новокубанск», Гюнтер, переведя, вздрогнул, а после внимательно на меня посмотрел. Я не придал этому значения; закончили пить кофе, приступили дальше к делам. Гюнтер до конца рабочего дня внимательно смотрел за мной, как будто напряженно пытался что-то припомнить…

На следующий день с утра у нас планировались переговоры, затем посещение завода в другом городе. День прошел в делах, а в конце этого рабочего дня Гюнтер пригласил меня в гости к нему домой. Я принял приглашение.

– Если вам удобно будет, в двенадцать часов я заеду, – сказал он мне.

– Хорошо, к двенадцати часам я буду ждать.

На следующий день к двенадцати часам он приехал за мной на шикарном белом «Мерседесе» с кожаными сиденьями…

Дом у Гюнтера – трехэтажный особняк, вокруг растут березки, елочки. Подъехав, перед нами автоматически открылись железные ворота, и мы въехали во двор. Во дворе стояла еще одна машина.

Когда зашли, появилась фрау, он представил – это его жена. Она извинилась, что не может составить нам компанию, сослалась на неотложные дела и сказала, что все необходимое для нас сделает Марта. Гюнтер пояснил, что это домработница, и мы отправились смотреть дом.

Конечно, в восьмидесятые годы о таких домах русским вообще и мечтать не приходилось. На первом этаже располагались просторная кухня, гостиная. Второй этаж – большущая спальня, библиотека, она же и кабинет, а также детская. Попутно Гюнтер рассказал, что несмотря на то, что дочь уже выросла, комнату продолжают называть детской. Санузел, ванная, душевая кабина – в то время редкость для русского человека. Третий этаж он назвал гостевым. Здесь было три спальни, причем в каждой спальне свой санузел, без ванн, но с душевыми кабинами и уборными.

Далее мы спустились вниз и пошли в правое крыло. Здесь, как объяснил Гюнтер, у них располагались сауна и бассейн. Бассейн – три на пять, а перед ним громадное окно, выходящее в сад. Сад, правда, небольшой – несколько деревьев и газон.

– Здесь сауна, а это вот – хозяйственный этаж – там прачечная и прочее, – продолжал показывать Гюнтер.

Пройдя дальше, я увидел помещение, в котором находились непонятные емкости довольно большого размера.

– Это солярка и дизель-генератор, – пояснил мне Гюнтер, – я могу целый год здесь жить автономно, не пользуясь внешней электроэнергией.

Показав мне дом, хозяин пригласил меня за стол, который Марта уже накрыла. Гюнтер налил шнапса, а бутылку «Столичной», прихваченную мною из гостиницы, спрятал в шкафчик.

– Давай за знакомство! – громко сказал он.

Мы выпили. Я взял вилку, примерился, какой бы кусочек наколоть, чтобы не нанизать сразу половину закуски, но вдруг услышал, как Гюнтер сказал: «Я знал твоего отца».

Вилка, которой я уже почти подцепил закуску, выпала у меня из рук. Откуда он мог знать моего отца, когда мой отец вообще никогда не выезжал за границу?

– Извини, как ты мог знать моего отца? – сказал я, подняв вилку.

– Я знал его. Когда ты сказал, что родился на Кубани, в Новокубанске, я на тебя посмотрел и сразу вспомнил одного человека, а потом подсчитал и понял, что это твой отец. Если тебе интересно, могу рассказать.

Естественно, мне было интересно, я положил вилку и приготовился внимательно его слушать.

– Как я говорил, я родился в Бобруйске. В тридцать седьмом году, когда немцам разрешили выезжать в Германию, мы с родителями уехали. В сороковом году меня призвали в армию. Но меня и еще некоторых «русских» немцев, знающих русский язык, стали не только военному делу обучать, но еще и технике перевода. Мы стали с документацией работать, техническую литературу, банковские документы переводить…

…Началась война, естественно, мы стали служить переводчиками. Работа первое время была сущим кошмаром! Надо было переводить военные документы, архивные записи, множество перехваченных телеграмм и служебных писем… Работы было невпроворот, а документы приходили целыми эшелонами. Служба моя была, можно сказать, вдалеке от фронта. К чинам я не стремился, хотя какие-то звания и присваивали постепенно…

И вот однажды я был срочно вызван на допрос. Следователю необходим был переводчик. Мне в первый раз пришлось быть на допросе, и знаете, мне даже дурно стало в какой-то момент, потому что слишком уж условия экстремальные, но я должен был переводить…

Через какое-то время меня опять вызвали на допрос. Допрос этот я по сей день помню. Допрашивали девушку, почти ребенка, а допрашивал садист самый настоящий. Это был не допрос, а издевательство. Я не знаю, что со мной случилось… Короче, дал я тогда офицеру прямо по морде. А в военное время это трибунал. Не знаю, кто там за меня поручился, но закончилось тем, что меня просто разжаловали до рядового. А мне даже было и лучше – на допросы меня больше не приглашали.

В плен попал рядовым к американцам. Мы радовались, что к американцам, а не к русским, потому что много мы бед, конечно, русским принесли… Зря радовались. Оказалось, что наш лагерь отошел к русским. Американцы нас по списку передали… Нас построили в колонну, посадили в ужасные вагоны, и мы поняли, что нас везут в Сибирь. По вагону ходили разные рассказы о Сибири, говорили, будто там мороз, медведи и больше ничего нет. Думали, что на погибель нас везут. Долго пришлось ехать в этих вагонах. Иногда нам что-то давали есть, а иногда забывали давать и воду. Привезли нас не в Сибирь, а в какую-то станицу. Позже я узнал, что эта станица называлась Новокубанская. А ты сказал: «город Новокубанск»…

– В 63-м году станицу переименовали в город.

– Я так и понял. Нас там поселили, офицеров, конечно, отдельно, а нас, солдат, заставляли работать на кирпичном заводе, а иногда на спиртзаводе. Мы на спиртзавод с удовольствием шли, потому что кормили нас плохо, а на спиртзаводе можно было иногда, не скажу, что украсть, но подобрать кукурузу, или пшеницы горсть, или еще чего-нибудь. Потому что русские все-таки не очень, надо отметить, аккуратные, и это мы наблюдали. Нас заставляли ящики перетаскивать, разбирать оборудование, а рядом зернохранилище было. Вот с этого зернохранилища возили зерно и кукурузу. Иногда везли в драных мешках, из мешка сыпется пшеница, а возница, видя, что сыпется, не обращает никакого внимания. Но этого-то мы и ждали. Позже мы в пыли выбирали эти зернышки, естественно, если охранник позволял. А когда возили кукурузу, то падали целые початки, а возница их не подбирал. Если нам удавалось подобрать, мы их прятали, приносили в лагерь, измельчали кукурузу в ступке и варили себе что-то вроде каши.