— Я вас слушаю…

— Вы могли бы и не отсылать абагая. Вам с ним придется держать постоянную связь. Не знаю, как вы, но я считаю, наши усилия нужно объединить.

— А что у вас, собственно, есть?

— Есть люди, есть оружие… А у вас?

— То же самое, — буркнул Виктор Николаевич. — Пошли в дом. Рассказывать я вам ничего не буду. Соберем надежных мужиков, послушаете, все станет ясно.

Он почти сразу же отправил Федота Андроныча за мужиками. Через час в горнице собрались Савостьян, уставщик Лука Осипович, три мужика с верхней улицы, Захар Кравцов… И сразу же закипел разговор о реквизиции хлеба. Савостьян стыдил Захара:

— Докатился… По чужим амбарам шастаешь. Тьфу! Глаза-то обморозил, аль как?

Захар угрюмо отбивался:

— Не по своей воле я был-то. Гужевая повинность… Это понимать надо…

— Не винти хвостом. Каторжнику в глаза заглядывал, ждал, что и тебе перепадет из награбленного.

— Отвяжись, Савостьян, ну тебя к черту. Прямо как баба: тебе — стрижено, а ты поперек — брито! Совет какая ни есть — власть. Должен я ей подчиняться? Думал я…

— Индюк думал да в суп попал, — вставил Федот.

— Вы что на меня окрысились? — сдерживая гнев, спросил Захар. — Вы Климу это скажите, учителю.

Виктор Николаевич сидел рядом с Доржитаровым. Оба курили и молча слушали.

— Скоро твоему учителю каюк будет. И Климке тоже… Хватит, помотали душу! — неистовствовал Савостьян. — В гроб сойду, не прощу им сегодняшнего! И ты, Захар, не юли возле них. К нам прислоняйся.

— Куда это еще к вам?

— К тем, кто хочет взять за гортань Советы! — зло выкрикнул Савостьян, растопырил и сжал крючковатые пальцы, словно сдавливая кому-то горло.

— Перекрестись, Савостьян! Зачем я полезу в эту кашу, мне жить пока не надоело. Да и не мешают они мне, Советы-то. Мое дело телячье: насосался — и в стайку. Вы можете так и сяк, а я — никак.

Захара взяли в оборот Лука Осипович и Федот Андроныч. Он поворачивал голову то в одну сторону, то в другую. На лбу у него набрякла жила. Он встал, оглядел всех, удивленно спросил:

— Да вы что, мужики, с ума сходите? Что вы затеваете-то?..

Все притихли, будто только сейчас задумались над тем, к чему каждый втайне готовился. Захар стоял, ждал ответа. Никто ему ничего не сказал. Он надел шапку.

— Доносить побежал? — прохрипел Федот Андроныч.

Захар отрицательно покачал головой.

— Никуда я не пойду, не бойтесь. Бог вас рассудит. Но и помогать не стану. Ни вам, ни советчикам. Твердый зарок даю в этом.

Поднялся Виктор Николаевич, подошел к Захару.

— Верим твоему зароку, но чтобы он крепче был, посмотри на эту штуку, — он вынул из кармана револьвер, крутнул барабан. — Сразу же получишь гостинец.

Захар побледнел. Отступил к двери.

— Ты, парень, не махай этой штукой. Я давно напуганный… Спрячь ее и не хорохорься. Так-то… — Он вышел, громко хлопнув дверью.

Виктор Николаевич опустил револьвер в карман, спросил с тихой яростью:

— Какой идиот его привел сюда?

Артем без малого две недели пробыл в Кударинской станице. Вместе с другими красногвардейцами охранял обозы хлеба, отобранного у богатых казаков. Зерно переправляли в Троицкосавск. Отсюда большой обоз под усиленной охраной красных казачьих дружин и красногвардейцев благополучно дошел до Верхнеудинска.

Встречать обоз пришли рабочие железнодорожных мастерских и типографий. Цыремпил Ранжуров встал на возу, произнес короткую речь. Люди несколько раз прерывали его одобрительным гулом. Рядом с Артемом стоял низенький мужчина в латаной, грязной блузе. Темными от мазута руками он гладил тугие мешки с зерном. Шея у него была худая, с глубоким желобом на затылке.

Артем смотрел на этот затылок, на руки в мазуте, на мешки с зерном… Вспомнилась ночь в Кударинской станице. Он стоял на посту у нагруженных подвод. В станице пропели вторые петухи. И вдруг в конце улицы зацокали копыта, хлестнули выстрелы. Со звоном лопались стекла. Пронзительный, хватающий за душу свист резал воздух. Цокот копыт, зловещий свист стремительно приближались. На дорогу выскочил Ранжуров, за ним высыпали красногвардейцы, залегли. Засверкали частые вспышки ответных выстрелов…

Артем тоже стрелял, положив винтовку на воз с зерном. Бандиты повернули коней и ускакали, оставив на дороге два трупа. В этой перестрелке был убит Артамон Чуркин.

Бандиты ушли. Но Артем знал, что они будут приходить снова и снова. Они будут убивать, как уже убили Кузю и Артамона. Они будут убивать до тех пор, пока их не уничтожат. Они ничего не дадут даром, они не дадут строить города с широкими улицами и большими каменными домами…

После митинга красногвардейцев отпустили домой, отдыхать. Артем должен был вечером заступать на дежурство у Совета.

Сдав винтовку и подсумки с патронами, он пошел на квартиру. Дом был на замке. Артем пошарил рукой за косяком, нашел ключ, открыл дверь. На пороге разулся, снял пропыленную рубашку, умылся на дворе у колодца.

Причесывая перед зеркалом мокрый чуб, увидел подоткнутый в раму белый конверт. Письмо было адресовано ему. Разорвал конверт, и на пол упала квадратная фотография. Артем торопливо поднял ее, вспыхнул. На фотографии была Нина. Она сидела у круглого столика, подперев голову ладонью, смотрела на него серьезно и строго.

На обороте он прочитал: «На добрую память Артему». Письмо было короткое, написанное в полушутливой форме. Артем бережно его свернул, положил в карман. Не обманула. Сдержала свое слово…

Походил по избе, снова развернул письмо, прочел второй раз и сел писать ответ. За этим занятием его застала тетка Матрена.

— Отец-то у тебя при смерти… — промолвила она.

— Что с ним? — Артем бросил недописанное письмо, поднялся.

— Не знаю, сынок. Беги на постоялый двор, узнай у мужиков. И домой собирайся.

— Отпустят ли… Слух был, на фронт нас отправят…

Ему представилось, что дома отец лежит худой, с ввалившимися щеками. При нем неотлучно находится мать. А поля остались недосеянными, пырей и повилика закрыли пустующую пашню. Осенью в закромах не будет ни зернышка. Лошадей придется продать, потом ходить по богатым мужикам, горбиться за кусок хлеба.

Он обулся и пошел на постоялый двор. Мужиков там не было, уехали…

Побежал в штаб Красной гвардии, но Жердева не застал.

Из штаба помчался в Совет. Время было позднее, светилось только одно окно — в кабинете Серова. Но и в этом окне, когда Артем подходил к зданию, свет погас. На крыльцо вышли Серов, Ранжуров и двое в шинелях нерусского покроя — пленные интернационалисты, вооруженные короткими кавалерийскими винтовками.

— Жердева тут нет? — спросил Артем у Ранжурова.

— Был, но ушел.

— Какая досада! Домой мне надо во что бы то ни стало.

— Ты откуда? — Серов наклонился, вглядываясь в его лицо.

— Из Шоролгая. Есть такая деревня…

— Ну как же, знаю! Там у меня хороший друг, Павел Сидорович. Знаешь его? А ты красногвардеец? Постой, постой!.. Уж не твой ли отец приезжал ко мне? Как его зовут?

— Захаром его зовут. Мой батя тут не был после того как с войны вернулся.

— Рассказывай… Был тут совсем недавно. Просил, чтобы тебя из Красной гвардии отпустили. Расторопный у тебя отец.

— Захворал он, — вздохнул Артем.

— А что случилось?

— Не знаю. Я сегодня только приехал из Кудары. Ежели давно хворает, разоримся мы нынче.

— Дело, конечно, серьезное. Что же ты думаешь делать?

— Проситься хочу у товарища Жердева на побывку домой. Отпустят ли вот?..

— Цыремпил Цыремпилович, ты рано выезжаешь?

— На рассвете. По холодку лошадям легче…

— В Шоролгай ты заезжать все равно будешь. Захвати парня с собой.

— Какой разговор! Вдвоем ехать веселее.

— Вот и отлично. Поезжай, а с Жердевым я договорюсь за тебя. Привет передай Павлу Сидоровичу. Хорошо там они поработали. Зерна поступило от них много.

Ранжуров набил короткую трубку табаком, протянул кисет Артему.