Почти тотчас же появился Р. Мы весело поздоровались и сразу же завели разговор, который, казалось, был прерван лишь накануне.
Мы уселись за стол и заказали напитки. Обслуживал нас не бармен, а официант. Когда он поставил на стол два бокала, меня поразило, какой он невзрачный. Конечно, не следует придавать слишком большого значения внешности, но что-то в наружности этого парня поневоле внушило мне неприязнь. При взгляде на него в памяти почему-то всплыло слово «троглодит». Не знаю, как на самом деле выглядели пещерные люди, но, по-моему, они были очень похожи на этого низкорослого, коренастого, заурядного человечка. Несмотря на отсутствие явного уродства, он казался поразительно нескладным: возможно, виной всему непропорциональная фигура и сильная сутулость. Он не был стариком, но лицо его несло странную печать древности — чего-то векового и почти непристойного, точно пережиток первобытного мира. Особенно четко запомнились его широкие, серые, бесформенные губы, по-видимому, не способные сложиться в цивилизованную улыбку.
Это может показаться странным, но я, наверное, уделила гораздо больше внимания официанту, нежели своему другу, и лишь после того, как мы подняли бокалы, заметила легкое изменение во внешности Р. Со времени нашей прошлой встречи он немного поправился и в целом производил впечатление преуспевающего человека. К тому же на нем был новый костюм, и когда я сделала комплимент по этому поводу, Р. рассказал, что купил его в тот же день, потратив часть значительной суммы, полученной в виде аванса за новейшую книгу.
Мне радостно было слышать, что у него так хорошо идут дела, но в то же время сердце кольнула зависть. Сама я находилась в столь плачевном положении, что поневоле сопоставила свои неудачи с его успехом, который неким подспудным образом делал Р. менее доступным для меня, хотя он оставался таким же дружелюбным и обаятельным, как всегда.
Покончив с напитками, мы спустились в ресторан поужинать. Я изумилась и, признаться, весьма некстати вышла из себя, когда меню принес все тот же официант.
— Вы что, внизу тоже обслуживаете? — с досадой спросила я.
Судя по тому, как внимательно Р. посмотрел на меня, его, наверное, поразил мой недовольный тон. Официант весьма любезно ответил, что его работа в баре на сегодня окончена и его перевели в ресторан. Я хотела предложить Р. пересесть за столик, обслуживаемый другим официантом, но мне тут же стало ужасно стыдно. Мне было очень совестно за столь неразумный и грубый всплеск эмоций перед Р., который наверняка меня осуждал.
Какое скверное начало ужина. Из-за проклятого официанта весь вечер не задался, напоминая непрерывную полосу невезения при игре в карты. Хотя мы продолжали непринужденно беседовать, нас больше не воодушевляла та необходимая искорка, которую мы неизменно высекали при взаимном общении. Даже еда казалась не такой вкусной, как обычно.
Я успокоилась, когда официант смел салфеткой крошки и принес кофе. Теперь-то мы наконец избавимся от его докучливой, зловещей близости! Но через пару минут он вернулся и, наклонив ко мне омерзительную физиономию, сообщил, что меня ждут в холле.
— Но этого не может быть — вероятно, это ошибка! Никто не знает, что я здесь, — возразила я, но он бесстрастно и упорно твердил, что меня кто-то спрашивает.
Р. посоветовал все же сходить и проверить. Поэтому я вышла в холл, где сидели и стояли несколько человек, дожидаясь своих друзей. С первого же взгляда я поняла, что ни с кем из них не знакома. Официант подвел меня к опрятно, неброско одетому мужчине средних лет с непримечательным округлым лицом и седыми усами. Его можно было принять за управляющего банком или другого добропорядочного гражданина. Кажется, он был лысым. Человек поклонился и поздоровался, обратившись ко мне по имени.
— Откуда вы меня знаете? — в изумлении спросила я. Я была уверена, что никогда не встречалась с ним раньше, но можно ли быть уверенной на все сто? Ведь человека с таким неприметным лицом, сколько ни встречай, все равно не запомнишь.
В ответ он пустился в подробные разъяснения, но говорил так быстро и тихо, что я улавливала лишь отдельные слова, не понимая общего смысла. Совершенно не в силах разобраться, о чем он толкует, я лишь смутно догадалась, что он просит меня куда-то пройти вместе с ним. Внезапно я узнала свой чемодан, стоявший на полу возле его ног.
— Что вы делаете с моими вещами? Как вы ими завладели?.. Служитель ни за что не позволил бы вам взять их в гардеробной, — сердито сказала я и наклонилась к ручке. Но не успела я дотянуться до нее, как незнакомец с неодобрительной ухмылкой схватил чемодан и вынес его за дверь.
Я пошла следом, негодуя и собираясь потребовать свои вещи обратно, однако на улице нас разлучили пешеходы, и я догнала его, лишь когда он свернул в узкий переулок с припаркованными автомобилями. Мне пришло в голову, что этот человек не в себе: не верилось, что он нарочно украл чемодан — с такой-то респектабельной внешностью!
— Что все это значит? Куда вы несете мои вещи? — спросила я, схватив его за рукав. Мы очутились как раз напротив большого черного лимузина, стоявшего рядом с другими машинами. Мой спутник поставил чемодан на подножку.
— Видимо, вы меня не поняли, — сказал он и теперь впервые заговорил внятно, чтобы я могла расслышать его слова. — Вот моя доверенность. Только из уважения к вам я не стал предъявлять ее внутри — у всех на виду.
Он достал из кармана голубой бланк и протянул мне. Но в перекрестном освещении уличных фонарей и автомобильных фар я успела разобрать лишь пару непонятных юридических фраз и свое собственное имя, украшенное замысловатыми завитушками и росчерками в старомодном стиле, после чего незнакомец поспешно спрятал этот плотный лист бумаги.
Едва я открыла рот, чтобы попросить разрешения изучить документ повнимательнее, как шофер черной машины слез с водительского сиденья и схватил мой чемодан, явно намереваясь поставить его в салоне.
— Это мое — прошу вас, не трогайте! — выкрикнула я и тут же задумалась, что делать, если человек не подчинится моему приказу. Но он тотчас отпустил ручку, словно все это было ему глубоко безразлично, и вернулся на свое сиденье, где, по-видимому, немедля погрузился в чтение вечерней газеты.
Тогда я впервые заметила официальный герб на блестящей черной дверце и увидела, что стекла матовые. Я вдруг ощутила слабую тревогу — не потому, что на секунду задумалась о серьезности положения, а потому, что часто слышала, как трудно выпутаться из нескончаемой, утомительной бюрократической волокиты, стоит лишь немного в ней увязнуть.
Почувствовав, что нельзя терять ни минуты, что нужно объясниться и убежать, пока меня еще сильнее не опутали этой смехотворной сетью непонимания, я обратилась к пожилому человеку, терпеливо стоявшему рядом. Я спокойно и рассудительно говорила о том, что ни в чем его не обвиняю, но что здесь несомненно произошла ошибка: я вовсе не являюсь той особой, которая указана в документе, — очевидно, имеется в виду какая-то моя однофамилица. Ведь у меня довольно распространенная фамилия, я могла вспомнить навскидку, как минимум, двух человек — киноактрису и новеллистку, носивших такую же. Умолкнув, я с тревогой взглянула на него, стараясь понять, как он воспринял мои доводы. Мужчина казался потрясенным, пару раз задумчиво кивнул, но так и не ответил. Ободренная его отношением, я решилась на смелый шаг, взяла свой чемодан и быстро зашагала обратно к ресторану. Человек не попытался меня остановить и, насколько можно судить, не преследовал меня, а я обрадовалась, что так легко отделалась. Видимо, когда сталкиваешься с бюрократическим аппаратом, главное — действовать посмелее.
Р. сидел за тем самым столиком, где я его оставила. Настроение у меня поднялось, я повеселела, оживилась и вновь поверила в себя. Усевшись за столик (и на сей раз прихватив вещи с собой), я поведала о недавних странных событиях. Я рассказывала довольно увлекательно, посмеиваясь над этой нелепой историей: мне и вправду казалось, что в моих устах она звучала весьма забавно. Но когда под конец я взглянула на Р., ожидая увидеть его одобрительную улыбку, то с изумлением обнаружила, что он сохранял серьезность. Он не смотрел на меня, а сидел, потупившись, и кофейной ложечкой рисовал на скатерти невидимый узор.
