По ночам бродили вокруг стоянок хищники, и никто не рискнул бы отойти на десяток шагов, не прихватив с собою ружья. Жили прямо в фургонах или ставили палатки, в которых летом задыхались от зноя, а осенью дрожали от холодов. Зимовать приходилось прямо там, где застал первый снегопад, и, как грибы после дождя, росли городки, поселки, деревни, порой состоявшие из двух-трех недолговечных домов.
На фронтире всех сплачивала одинаковая судьба. И требовалось от каждого не так уж много: твердость духа, смекалка, сильные руки. Других фронтир не принимал. Неженки да нытики не выдержали бы тут и месяца.
Каждый день был заполнен тяжелой работой и суровой борьбой с дикой, неподатливой природой. Природа казалась чудесной, и сами будни фронтира тоже были чудесными, полными невероятных опасностей, неожиданностей, трудностей, о каких и не подозревали, пускаясь в дорогу. На фронтире родились американские сказки и легенды. И почти во всех них прославляются мужество и сообразительность, рассудительность и хитрость. Без таких качеств переселенцу было не обойтись. Обступавший его мир выглядел громадным, таинственным и пугающим. Истории, которые рассказывали на фронтире, заполнены этим ощущением простора, который резко укрупняет любую деталь, придавая черты необычности, величественности и событиям, и людям.
В этих историях все «не по правилам»: герои попадают в немыслимые ситуации, их окружают диковинные вещи, они должны прямо на месте прилаживаться к совершенно невозможным обстоятельствам, поминутно попадая впросак, весело, залихватски вышучивая самих себя, но никогда не теряя присутствия духа и уверенности, что нет на свете ничего такого, с чем бы не справился человек, вышколенный фронтиром.
Позднее подобные истории начнут называть рассказами-небылицами. Это и в самом деле небылицы, только такие, где фантастика и реальность перемешаны до неразличимости, а в чудовищных преувеличениях все равно чувствуется доподлинная правда. Юмор для них обязателен — несдержанный, грубоватый, какой-то дикий, если судить по обычным меркам. Но на фронтире было не до изысканных норм этикета, а истории сочиняли и рассказывали люди, не слишком искушенные в литературных приемах. Они просто повествовали о жизни, какой ее видели изо дня в день. И, сами того не зная, создавали литературу чисто американскую, не похожую ни на одну другую литературу в мире, хотя пройдет не так уж мало времени, прежде чем эти рассказы будут записаны и изданы в книжках.
У Марка Твена тоже очень много таких вот рассказов-небылиц. Он их наслушался еще ребенком — от матери, от ее кузена Джеймса Лэмптона, необыкновенного выдумщика и враля, от многих людей, осевших в Ганнибале, но словно бы все еще живших там, на фронтире, где прошли их лучшие годы. Да и сам Ганнибал тогда еще был типичный городок фронтира. Граница, правда, отодвинулась далеко к тихоокеанским берегам, но нравы и понятия фронтира держались по всей Миссисипи еще долгие годы.
И Сэму нетрудно было представить себе, как тащились через леса и степи караваны, которыми добрались до этих мест его родители, и дядя Джон, и дядя Джеймс Лэмптон. Как на привалах рассаживались вокруг костров и слушали занятные истории про знаменитого лесоруба Поля Баньяна, который как-то сварил себе на ужин целое озеро ухи, или про речного разбойника Майка Финка и его легендарное ружье, называвшееся Всех Застрелю. Как ковбои в Техасе пили кофе с сороконожкой, как Фиболд, первый фермер в Небраске, переженил гусей с акулами — и получились летающие рыбы, как ночевал у медведя в берлоге и мирно с ним беседовал Джонни Яблочное Семечко, странствовавший всегда в одиночку и всюду разбивавший сады.
Наделенный пылким воображением, Сэм вполне отчетливо видел, как, решив перезимовать в какой-нибудь лощине, где есть дрова и вода, пионеры строят и укрепляют новый поселок, как играют в нем свадьбы — рвутся к небу бешеные звуки волынок, подрагивает под расходившимися каблуками земля на плацу, куда собралось все население, кто-то уже свалился и спит под фургоном, на досках грубо сколоченного стола режут необъятных размеров черничный пирог, туши оленей и антилоп дымятся над жарко пылающими кострами, — как зимними вечерами ревут в хлеву мулы, почуявшие приближение медведя, а по весне проводит первую борозду плуг и грачи слетаются проводить пахаря почетным эскортом. Он переносился душой в эти совсем недавние времена, и романтика кружила ему голову; господи, чего бы он не отдал, только бы хоть неделю-другую самому пожить этой необыкновенной и увлекательной жизнью!
Тогда он еще очень многого не знал. Ему не говорили, что среди переселенцев то и дело вспыхивали раздоры и в ход немедленно шли ножи, а то и ружья. Ему не рассказывали ни об эпидемиях, косивших целые поселки пионеров, ни о тяготах их пути, помеченного столькими безвестными захоронениями, ни о гнилой муке, червивой солонине, мошенниках губернаторах, обиралах шерифах. Откуда ему было знать, что, например, в Канзасе, где к середине века был самый центр фронтира, уже много лет враждуют два скотоводческих клана, угоняя друг у друга табуны и калеча, отравляя стада, соперничая в искусстве поджогов и жестокостях расправ, а правительство ничего не может да и не хочет с ними поделать?
Про индейцев тоже большей частью молчали или изображали их кровожадными дикарями, только и норовящими подстеречь переселенца в глухом местечке и вырезать его семью. Но все это была неправда. Земли в Америке хватило бы всем, даже с избытком, но пионеров обычно привлекала как раз та земля, которая уже была занята ее настоящими хозяевами — краснокожими. А значит, краснокожих надо было истребить, чтобы забрать себе их угодья и пастбища. Поначалу индейцы встречали белых людей приветливо, но ответом на их радушие оказалась жестокость.
Вот как описывает бой с индейцами один из его участников; дело происходит в 1811 году в штате Теннесси. «Мы их погнали до самой деревни, а на пороге вигвама сидела старая скво и держала в руках лук. Она его натянула изо всех сил и выпустила стрелу, которая попала прямо в кого-то из наших, убив его наповал. Эта смерть нас так разъярила, что мы дали по старухе залп из двадцати ружей, разорвав ее в клочья. А потом мы стали стрелять всех подряд, как собак, зажгли вигвам и спалили его дотла, а в нем сидело сорок шесть воинов. Какой-то мальчишка кинулся к горящему вигваму, и его мы тоже подстрелили. Он свалился со сломанной ногой и пробитыми руками, на нем горела одежда, а он все полз к порогу. Мы не услышали от него ни стона, хоть было ему и всего-то лет двенадцать. Индейцы сильно гордый народ, и уж коли затронута их гордость, они скорей помрут, чем запросят пощады».
Это пишет Дэви Крокет, прославленный герой фронтира — о нем сложено много легенд. Особой грамотностью он не отличается, но свои понятия выражает откровенно, без утайки. Обычные понятия людей фронтира: индеец виноват уже тем, что не хочет отдать землю, на которой живет, а белый, пусть даже и сжигая индейцев живьем, всегда прав, потому что он белый.
У Крокета был пистолет, не знавший промаха, его отличали холодная голова и бесшабашный нрав. В иных ситуациях он умел проявлять и великодушие, и чувство справедливости — за это его и любили, выбрали депутатом в Конгресс, передавали из уст в уста рассказы про его доблесть. Только куда девались все эти прекрасные качества, когда Крокет сталкивался с индейцами! Здесь он становился свиреп и беспощаден, да еще хвастался жестокостями, о каких другой постарался бы по крайней мере не вспоминать.
Индейцы ушли в глухие леса, жили впроголодь, вымирали целыми племенами, но упорно отказывались работать на поработителей. С ними приходилось постоянно быть начеку — в тех областях, которые примыкали к фронтиру, атмосфера оставалась накаленной. К тому же сюда, скрываясь от властей, бежало множество уголовников и казнокрадов. На фронтире не заглядывали в их прошлое, кое-кто из них стал здесь шерифом, или налоговым инспектором, или даже мэром какого-нибудь новоотстроенного городка.
Однажды по пути в Неваду — это было уже в годы Гражданской войны — Твен завтракал в обществе некоего Слейда, личности по-своему знаменитой. На совести Слейда было двадцать шесть убийств, никто не хотел стать двадцать седьмым в этом списке. Такое могло произойти с кем угодно. Не тратя лишних слов, Слейд рассчитывался с обидчиками при помощи револьвера.
