В юности он совершил убийство и удрал от правосудия на фронтир. Тамошнее начальство оценило его крутой характер и знание повадок всяких головорезов. Слейда назначили кондуктором дилижанса, перевозившего пассажиров и почту по здешнему единственному тракту, который давно облюбовали бандиты. Он быстро с ними расправился и пошел в гору. Через год-другой не было во всей округе человека могущественнее, чем Слейд.

Никакого намека на законность в этих местах не существовало. Убивали непрестанно, и считалось, что так и нужно улаживать любое недоразумение. По местному кодексу чести свидетели должны были помочь убийце ликвидировать следы преступления, не то самих свидетелей отправляли на тот свет. Забрав власть на своем участке, Слейд собственноручно вешал и расстреливал грабителей, а заодно сводил счеты со старыми противниками. Его предшественник, смещенный с поста начальника дороги, скрывался в предгорьях, пока не был изловлен подручными Слейда, который не без удовольствия выполнил функции и судьи, и палача. Рассказывали, что перед похоронами он отрезал покойнику уши и имел обыкновение носить их с собой в кармане.

Слейд царил на перегоне несколько лет. Он врывался в дома чем-нибудь ему не понравившихся людей, выбрасывал на улицу их обитателей и всячески над ними измывался. День для него был прожит зря, если не произошло очередной перепалки, заканчивавшейся либо поспешным бегством врага, либо поножовщиной. Но кончил он плохо. Доведенные до озлобления выходками Слейда, рудокопы с окрестных серебряных рудников объединились в большой отряд. Слейда схватили и повесили, постаравшись соблюсти законную процедуру: был выбран суд и оглашен приговор. Для невадцев это было в диковинку. Там признавали только закон силы.

Такой вот была реальная жизнь фронтира, которую Марк Твен еще успел повидать и у себя в Ганнибале, а потом на Миссисипи и в Неваде. Много было в ней грязи и насилия, много тягот и лишений, разочарований и обид на судьбу. Но было и другое.

Пионерам все предстояло начинать заново, все делать самыми первыми — прокладывать пути, строить поселки, распахивать поля и налаживать такие отношения друг с другом, когда героем становится тот, кто проявил особую отвагу и особое хладнокровие в нелегких испытаниях, а не тот, кто унаследовал знатность и богатство. Эти отношения так и не наладились: фронтир уходил на запад, а там, где недавно стеной стояли девственные леса, уже бурлила привычная для Америки деляческая суета и господствовали алчность, коварство, обман. И уже слабела память о том, что когда-то пионер был человеком свободным, независимым, самостоятельным — сам устраивал свою жизнь, не оглядываясь на нормы расчетливости да скопидомства, не прислушиваясь к голосам, твердившим с амвона о греховности и огненной геенне. Но остался юмор фронтира, присущий ему здравый смысл, отличавшее его людей стремление жить в согласии с природой, в самих себе сохраняя естественность и свободу, которые пленяли переселенца, как только он оказывался в привольных западных краях.

И в книгах Марка Твена будет долго храниться отблеск этой мечты о том, какой полнокровной, радостной, человечной могла бы стать жизнь, если бы люди в его стране остались такими, какими когда-то были на фронтире — находчивыми и энергичными, добрыми и смелыми, чуточку хвастливыми, подчас смешными, но зато по-настоящему свободными. Пройдет время, и он убедится, что это всего лишь мечта, несбыточная в реальных американских условиях, да и сам фронтир предстанет перед ним без романтической дымки, затуманивающей истину. Тогда к его жизнерадостному смеху все чаще начнут примешиваться ноты горечи, раздражения, отвращения. Развеется иллюзия, которой он так долго доверял.

Только все это произойдет еще очень и очень нескоро.

А сейчас он школьник Сэм Клеменс, самый непоседливый и живой сорванец во всем почтенном Ганнибале. Ему четыре с половиной года. Сегодня его в первый раз привели к миссис Горр, которая учительствует в скособоченном домике на южном конце Главной улицы. Чудесный день ранней осени. В открытое окно хорошо видна Кардифская гора, где так славно поиграть в прятки.

Скрипят перьями ученики, ветерок перелистывает страницы тетрадок, ровно, как гудение шмеля, звучит голос самой миссис Горр, читающей вслух из Евангелия. «И кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего… И кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои… Просите, и дастся вам…»

Что, что? А может, взять да и попросить? Вон у Маргарет, дочки булочника, прямо на парте лежит большущий имбирный пряник. И Маргарет как раз смотрит в сторону. Молитва наскоро сотворена, и пряник уже в руках у Сэма. Как быстро вняли его просьбам на небе! Пожалуй, стоит попросить еще чего-нибудь.

Потом его перевели во вторую ганнибальскую школу. Эту школу теперь хорошо знают во всем мире, потому что Твен ее описал в «Приключениях Тома Сойера». Преподавал в ней мистер Доусон, учивший всем предметам сразу. Ученики сидели все вместе в одной просторной комнате: старшему из них было двадцать пять лет, младшей — семь. Уроки готовили прямо в школе; наспех вызубрив задание, Сэм только и дожидался удобной минуты, чтобы улизнуть со своим лучшим другом Уиллом Боуэном, сыном местного пожарного начальника, на пристань, где их уже поджидал Том Блэнкеншип, отроду ничему не учившийся переросток, который щеголял в драных панталонах, доходивших ему прямо до подбородка, и чуть не круглый год разгуливал босиком.

Правда, на третий год Сэм начал иногда задерживаться в школе, даже сделав все уроки. Дело заключалось вот в чем: появилась новая ученица, у которой были тяжелые золотистые косы и глаза цвета небесной лазури. Мальчишки дрались за честь проводить ее из школы домой. Имя ее было Энн Лори. В «Томе Сойере» ее зовут Бекки.

У мистера Доусона был обычай по пятницам выдавать лучшим ученикам медали за старание и успехи. На одной медали было написано «Вежливость», на другой — «Правописание». Первую всегда получал Джон Робардз, золотушный и до приторности благовоспитанный тихоня, которого Сэм ненавидел всей душой. А вторая медаль неизменно доставалась Сэму. Иногда для разнообразия они менялись с Джоном своими бляшками. Учитель возмущался: ну кто же не знает, что Робардз и собственное имя пишет с ошибками, а Клеменса следовало бы сечь каждый день за его острый язык и скверные манеры!

Зато писал Сэм бегло и правильно. Но совсем не дорожил этим своим талантом. Энн Лори очень хотелось тоже получить медаль, и как-то Сэм нарочно пропустил букву «р» в слове «февраль». Да ради Энн он бы пропустил все буквы на свете, только бы провожать ее каждый день.

Школа его вовсе не интересовала. А скоро с нею пришлось распрощаться навсегда.

В марте 1847 года отец Сэма сильно простудился, по служебной надобности проскакав под ливнем со снегом в Пальмиру, центр округа. Началось воспаление легких, и через несколько дней он умер. Дела судьи Клеменса к этому времени были вконец расстроены. Тот самый Аира Стаут, который способствовал его переезду в Ганнибал, просто душил судью векселями, предъявляемыми к оплате.

Чтобы избавиться от долгов, потребовалось продать не только дом, но даже посуду и постельное белье. А Сэм ушел из школы, поступив рассыльным к типографу Аменту, который издавал жалкий листок, по недоразумению называвшийся газетой. Денег Амент не платил, но предоставлял своему двенадцатилетнему мальчику на побегушках жилье и стол, а время от времени дарил ему старое рванье, которое отказывались носить его собственные дети.

Рабочий день Сэма начинался с зарей. Надо было убрать помещение, разжечь печь, принести из колодца воду. Затем, еще до завтрака, смазать печатный станок и приготовить бумагу. Листок выходил раз в неделю, по четвергам. Сэм спозаранку пускался в путь, доставляя газетку сотне ее подписчиков.

Кормили у Аментов неизменной тушеной капустой, хлеба отрезали один кусочек. Хозяйка дома за трапезой не спускала глаз с сахарницы: упаси боже, кто-нибудь бросит в стакан лишнюю ложку! Ночами Сэм воровал из погреба лук и картошку, варил похлебку в укромном уголке типографии. Порой, не выдерживая, он сбегал; миссис Клеменс заставала его спящим мертвым сном на кухонном полу.