Чисто теоретически я мог бы за несколько месяцев помрачения перетрахать весь кордебалет Большого театра вместе со сборной России по художественной гимнастике. И если бы я еще при этом имел глупость не предохраняться, то в положенный срок где-нибудь у кого-нибудь могут, вероятно, обозначиться побочные маленькие Кораблевы. Но чтобы за столь небольшой промежуток времени дитя успело и зачаться, и созреть, и родиться, и выглядеть сейчас, как двенадцатилетнее, его мамаша должна быть невероятным чернобыльским мутантом. Даже по пьяному делу я все-таки не настолько неразборчив в связях. Более того: процентов на 80 я вообще примерный муж и образцовый семьянин. Профессия обязывает.
— Вы ведь объявили, Денис Анатольевич… — полузадушенный умник в испуге выпучил на меня глаза. — Сами же, Денис Анато…
— При каких обстоятельствах я объявил? Подробности! — Я чуть ослабил удавку, чтобы вернуть Вове право вдоха-выдоха. — И смотри, ничего не упусти. Представь себе, что я сегодня немножко упал с кровати и кое-какие детали забыл, временно… или, может, я просто тебя проверяю… Ну, излагай, не тяни резину!
Вова, задышав свободнее, принялся торопливо излагать. По мере его рассказа обиженная слива в моей башке замедлила свой темп. Признаться, я ожидал гораздо худшего. История оказалась не криминальной и даже почти не бросающей тень на моральный облик главы российского государства, но до крайности несуразной.
Около месяца назад к нам залетал то ли по делам ЮНЕСКО, то ли по делам МАГАТЭ, то ли просто чтобы развеяться экс-президент США Уильям Джефферсон Клинтон: он сделал остановку в Москве по дороге из Сеула в Страсбург. Как и подобает хлебосольному хозяину, я закатил в честь всеобщего друга Билла неслабый банкет во Владимирском зале БКД, а после мы с моим гостем вышли слегка проветриться на Красную площадь — благо апрель стоял теплый.
Встречала нас, естественно, толпа москвичей с букетами и воздушными шариками. Примерно на одну четверть пипл состоял из проверенных и перепроверенных передовых ткачих-поварих, а на три четверти — из штатных сотрудников и сотрудниц Главного Управления Охраны. Каким макаром в эту отборную массовку сумели внедриться мамаша Славика и ее отпрыск, я понятия не имею. Но они внедрились. И в ту минуту, когда самый знаменитый бабник западного полушария отпускал дежурные комплименты красоте российских женщин, мамаша сумела протиснуться в первый ряд и на хорошем английском прокричала экс-президенту о том, что толстый Славик — как раз-таки его, Клинтона, внебрачный сынок.
Дальше, судя по Вовиному рассказу, начался форменный Голливуд. Бывший президент США изменился в лице, обхватил руками седую голову и простонал: «Ноу, сорри, мэм, итс импосибл!» После чего в беседу вступил я, а вернее, не столько я, сколько забродивший внутри меня коктейль из виски-водки-и-бог-знает-чего-еще-там. Потому-то я вдруг решил оригинальным способом уберечь Билла от конфуза. И заодно продемонстрировать ему широту русской натуры. «Не ори, женщина, — обратился я к этой аферистке. — Не травмируй хорошего человека. Если уж тебе приспичило, запиши своего жирдяя на меня. Считай, что типа я его родитель…»
— Так прямо и сказал? — опечалился я.
— Слово в слово, — заверил меня очкастый Вова. — Официальная стенограмма не велась, но там, на площади, снимали операторы пяти мировых телекомпаний, в том числе Си-Эн-Эн. Сюжет прошел в мировом эфире и в блогах, отпереться уже невозможно.
— А Славик не удивился, что теперь его папа — это я?
— Нисколько, — вздохнул Вова. — Мамочка его, как мы потом докопались, все время меняла версии. Каждый раз вбрасывала идею покруче. В пять мальчик узнал, что папаша был гонщиком и разбился на болиде во время «Формулы-1». В семь лет мамочка все переиграла, и теперь он был подводником, погибшим в схватке с гигантским кальмаром. В десять Славику по секрету сообщили, что отец его был космонавтом и взорвался вместе с астероидом, спасая Землю… Ну а в одиннадцать появился папа-Клинтон.
Я мысленно прикинул, что президент России так-сяк вписывается в этот звездно-героический ряд. Теперь бы еще придумать, куда девать спонтанного сыночка? Боюсь, он повис на мне, как гиря. До его совершеннолетия придется расплачиваться за импровизацию. Одно утешает: по крайней мере Билла я умыл роскошно.
— Ты не помнишь выражение его лица, когда я выступил с тем заявлением, ну там, на Красной площади? — спросил я у Вовы, отпуская его галстук. — Надеюсь, лицо было достаточно глупым?
— Очумелым, факт, — подтвердил Вова. — Как будто мистер Клинтон муху проглотил и никак не может выплюнуть.
То-то же, подумал я. Мы, русские, горазды на экспромты — не то что расчетливые янки. Случись эта фигня со мной в Вашингтоне, Биллу бы и в голову не пришло меня защитить таким лихим способом. Хотя уж с его-то репутацией поздняк метаться: можно брать на себя ответственность за любой сексуальный теракт в любой точке земного шара, и нация опять отпустит тебе грехи… Нет, пацана-то я прокормлю, чего там, копейки. Хотя для его же блага полезней было бы, наоборот, кормить его пореже.
Я вспомнил, с какой скоростью мальчишка уминал колобки, и подумал, что в России он обречен умереть от ожирения: теперь-то никто не решится обозвать его пузаном, тумбой или бочкой. Раз уж все общественные организации страны стояли перед ним на цырлах, то в школе и подавно не найдется дураков ссориться с президентским сыном. А значит, стимулов сбросить вес у него здесь не будет. Все, голубчик, никаких больше колобков.
— Вот что, Вова, — сказал я очкастому интеллигенту. — Бросай на фиг все прочие дела и немедленно займись этой парочкой. Как я понял, эта мамаша знает английский? Ну и чудненько. Значит, не будем держать такого ценного специалиста в Москве. Организуй ей синекуру в российской миссии ООН, и чтобы завтра они со пацаном уже летели в Нью-Йорк. Обзови Славика, например, послом мира. У штатников тоже ведь была когда-то, еще при Рейгане, такая послица мира: пионерка с бюстом — Саманта Фокс, кажется. А мы чем хуже? Пусть наш парень учится в местной школе, общается с ребятами, рассказывает про какие-нибудь там наши великие достижения.
И пусть его там хорошенько подразнят, прибавил я про себя. Для его же пользы. Пусть он увидит, что даже в Америке самые толстые — самые большие лузеры. Что вес там набирают только безработные ниггеры, которые сидят на пособии, тоннами жрут хот-доги и в тысячный раз тупо зырят по ящику «Не грози Южному Централу». А те, которые богатые и успешные, бегают трусцой и едят овощи.
— Понял! Бу сделано! — Вова-интеллигент щелкнул каблуками и ускакал куда-то вбок по переходу, не доходя до лифта…
Тем временем наверху переминался с ноги на ногу встречающий меня Вова-референт. Подмышкой у него была объемистая папка, в глазах — озабоченность, а на устах — все те же надоевшие причитания на тему регламента, из которого мы опять выбиваемся.
Как я понял, по графику у меня еще десять минут назад должна была начаться встреча с неким Хансом Зильверсом, специальным корреспондентом гамбургского журнала Der Spigel. Немцы просили об интервью еще в марте, встреча переносилась трижды, поэтому откладывать ее в четвертый раз не совсем прилично.
— И какие были заявлены вопросы? — осведомился я.
В смущении Вова забормотал, что действительно по протоколу вопросы должны визироваться загодя, но я этот ритуал сам же для «Шпигеля» и отменил — вроде как в виде извинения за задержку. Поэтому тематика вопросов неизвестна. На всякий случай (Вова положил мне на стол папку) протокольным отделом подготовлены все возможные цифры по разным направлениями экономики, если гость будет спрашивать об экспорте-импорте или объеме нашего ВВП. Здесь же есть необходимые статистические данные по безработице, экологии, правам человека и территориальным спорам с Монголией.
— А сведения об урожае бобовых на Кубани тут имеются? — сурово сдвинув брови, спросил я, и когда референт в испуге замотал головой, милостиво улыбнулся: — Да ладно тебе, шучу… Кстати, с паркетом, я смотрю, вы хорошо справились, молодцы. Ценные подарки выберите себе сами из президентского наградного фонда. Только, чур, подстаканники Фаберже и яйца Никаса Сафронова не трогать — это для нефтяных шейхов, они любят экзотику.
