В начале 60-х годов Сан-Франциско представлял собою литературный центр запада США: «Калифорнией», по характеристике Марка Твена, в 1864 году была «лучшей еженедельной литературной газетой в Соединенных Штатах»[44]. Главным сотрудником в ней был Брет Гарт. Он был наиболее видной фигурой и в литературном содружестве Сан-Франциско. В эти годы в «Калифорнией» сотрудничал и молодой Амброз Бирс.
Встречу с Марком Твеном Брет Гарт описывает так:
«Он имел удивительную голову: курчавые волосы, орлиный нос и орлиные глаза — такие, что даже второе веко не удивило бы меня, — необычайная натура! Брови у него были густые и кустистые, одет он был небрежно, и его главной чертой было величавое равнодушие к окружению и обстоятельствам. Барнс представил его как мистера Сэма Клеменса и сказал, что он показал необычайный талант в ряде газетных статей, подписанных «Марк Твен»[45].
В Сан-Франциско Марк Твен провел более двух лет. Новая среда оказала заметное воздействие на формирование таланта молодого журналиста. Оно заключалось в расширении общекультурных знаний, в выработке навыков в области литературной техники, которых так недоставало Твену, в становлении литературных вкусов, в лучшем использовании фольклорных сюжетов. Учителем Марка Твена оказался Брет Гарт, более опытный литератор, чем начинающий Твен. Об этом свидетельствует письмо Марка Твена к Олдричу в январе 1871 года.
«Я не люблю быть обвиняемым в заимствовании у Брет Гарта, но он терпеливо отделывал мой слог, учил, тренировал меня, пока не превратил неуклюжего публициста с его грубой гротескностью в писателя, у которого есть параграфы, главы, который нашел определенное признание даже у некоторых хороших людей в стране. И это мое полное благодарности воспоминание имеет значение ввиду того, что Брет Гарт разорвал нашу длительную дружбу год тому назад, без всякой причины или повода с моей стороны»[46].
Американский критик Иван Бенсон в своей книге «Годы, проведенные Марком Твеном на Западе» утверждает, что Брет Гарт выправлял скетчи Марка Твена, которые тот печатал в «Калифорнией»; однако указывает на отсутствие писем Брет Гарта к Марку Твену. Действительно, среди писем Брет Гарта нет ни одного, адресованного Твену. Это свидетельствует о том, что связь между писателями была крепкой только в период их жизни в Сан-Франциско, затем она ослабела и прекратилась совершенно.
Именно в 1871 году, когда Марк Твен писал Олдричу о Брет Гарте, в творчестве последнего начинается перелом, за которым следует увядание его таланта. Брет Гарт продолжает писать рассказы, романы, пьесы, но терпит неудачи; нужда и буржуазная критика окончательно добивают его. В 1880 году он отправляется в Германию в качестве консула, позже навсегда поселяется в Лондоне, продолжая зарабатывать на жизнь пером, но начинает ненавидеть литературный труд, превратившийся для него в ремесло. Лишенный почвы, связи с жизнью Америки, он мучается своим литературным бессилием, в то время как его бывший ученик и друг приобретает мировую известность.
В эти годы Брет Гарт горько жалуется на безрадостную жизнь и высказывает отвращение к литературному труду. к которому он прикован, как каторжник к тачке.
«Ты не в состоянии ненавидеть перо и чернила так, как ненавижу я, вынужденный жить в этом и этим», — пишет он жене[47].
В это же время Марк Твен признавался:
«Я равнодушен ко всему, но работа — я люблю ее, я наслаждаюсь ею. Я делаю это без какой-либо цели и без честолюбия, просто из любви к труду».
Так по-разному сложилась жизнь двух сверстников (Брет Гарт на год моложе Марка Твена). Талантливость, безграничная любовь к писательскому делу и тесная связь с жизнью родины сделали Твена выдающимся мастером, в то время как для его учителя литературный труд превратился в проклятие.
Среда, в которой формировался талант молодого Твена, была пестрой и разнообразной, и многое накладывало отпечаток на его творческий облик. Например, Твен часто изображает себя в качестве простака, неудачника, труса, подлеца, вора, идиота и т. д. Это фольклорный комический прием был столь распространенным на Западе, что стал стандартом у талантливого комического «лектора» Эдгара Вильсона Ная — современника Твена. Най-юморист «специализировался» на изображении идиота-энтузиаста.
Не проходила бесследно и дружба с Джорджем Кейблом, с которым позже Марк Твен выступал вместе на эстраде. Юмор Кейбла был иным, чем у Твена. Кейбл тяготел не к гротеску, вызывающему гомерический хохот слушателей, а к спокойной простоте тонкого юмора. Кейбл и Твен, поставленные рядом, как будто дополняли друг друга; может быть, поэтому они и любили выступать вместе. Кстати, именно Кейбл способствовал рождению замысла «Янки при дворе короля Артура».
Тонкий художественный вкус Кейбла Марк Твен высоко ценил, его лекторской манерой откровенно восхищался, его рассказы хвалил. Кейбл имел одну страсть, к которой Марк Твен относился с сочувствием и уважением: любил рыться в старых рукописях, старых газетах, собирал африкано-креольские народные песни и добытые сокровища переносил потом в свои рассказы. Вместе с Кейблом Твен ходил на молитвенные собрания в негритянские церкви слушать прославленные гимны негров. Эта привычка осталась у Твена на всю жизнь и доставляла ему много радости[48].
Над Петролеумом Нэсби (настоящее имя Дэвид Росс Локк) Марк Твен немало потешался; по словам Твена, Нэсби читал одну и ту же лекцию «Будь проклят Ханаан» в течение девяти месяцев, но после 225 вечеров мог запомнить одну лишь начальную фразу своей рукописи: «Мы все произошли от своих предков…» Нэсби писал драмы, был известен как поэт, но Твен описывает его как человека тупого, некультурного, имевшего, однако, бешеный успех. Твен был несправедлив в оценке Нэсби, который в своем политическом развитии стоял выше Твена. Враг рабовладения, талантливый оратор, Нэсби произносил обличительные речи, полные сатирических, политических выпадов и метких характеристик.
Далек был Твен и от «горького Бирса», как его прозвали в Сан-Франциско. Амброз Бирс писал уже тогда в специфической для него манере. Тяготение к ужасному и патологическому, бессильная ненависть к «отвратительному миру», бесплодный скепсис и злая ирония —. характерные ее черты.
Твен был полон энергии и силы; мрачные психологические и стилистические изыски Амброза Бирса его не привлекали.
Вирджиния-Сити и Сан-Франциско были отличной школой журналистской выучки для Марка Твена[49].
Здесь он почувствовал уверенность в своих силах — бродячий наборщик, лоцман, солдат, приисковый шахтер-старатель окончательно связывает себя с литературным трудом. Твен приучился наблюдать факты реальной жизни и давать им оценку, — журналистика «прикрепила к земле» его творчество столь крепко, что позже даже взлет в область фантастического не отрывал писателя от действительности. У молодого Твена появилось умение смело браться за животрепещущие темы, отделять личные выпады от обобщений, умело пользоваться гротеском. Журналистика приучила также Твена к непрерывной общественно-политической и литературной борьбе, дала умение ориентироваться в сложной обстановке и точно направлять свои удары. Это в свою очередь рождало сознание собственной полноценности. Об этом времени Твен позже вспоминает как о «полной до краев чаше вина жизни»[50].
Определившиеся демократические симпатии заставили молодого Твена много и настойчиво трудиться над формой своих статей, юморесок, рассказов: он желал быть понятным для простого люда, к которому обращался. Язык его ученических скетчей был вымученным и тяжеловесным, заполнен дешевыми словесными украшениями, обилием местных речений. Постепенно изменяясь за время работы в газетах Невады и Калифорнии, он стал более свободным, непринужденным, более простым и сильным. Твен стал экономен в выборе слов, стремился к ясности и в то же время к оригинальности. Уже в Вирджинии-Сити он объявил войну фарсовой пародийности в своем стиле, хотя эта особенность еще долго будет характеризовать его литературную манеру.
