— А сейчас картинку тебе нарисует Розалинда.
— А где эта Розалинда? — спросила она, оглядываясь по сторонам.
— Здесь ее нет. Она… далеко отсюда. Но для наших картинок это неважно. Давай гляди в черный колодец и ни о чем не думай. А вы все, — обратился я к остальным, — не мешайте. Пусть говорит одна Розалинда. Давай, милая, действуй!
Мы все замолчали.
Розалинда нарисовала пруд с камышами по краям. В пруд она напустила маленьких смешных утят разных цветов. Плавая, они выделывали забавные, но вместе с тем очень ритмичные танцевальные фигуры. Все делали это синхронно, но один утенок, самый маленький, все время отставал от других. Петре все это очень понравилось, она просто заходилась от восторга. Вдруг, совершенно неожиданно она передала свое восхищение. Картинка, нарисованная Розалиндой, мгновенно исчезла, а мы все едва не лишились сознания. Такие всплески ее эмоций были для нас мучительны, но успех был несомненный.
На четвертом уроке она научилась воспринимать «картинки», не зажмуриваясь. Это было еще одним шагом вперед. В конце недели прогресс был очевиден: мысли она передавала самые простые и не всегда на более или менее спокойном уровне (иногда срывалась на полную силу, и это было кошмаром для всех), но принимала нас всех очень хорошо, хотя из тех разговоров, которые мы вели между собой, она улавливала очень немного.
— Вы говорите слишком быстро и слишком много всего сразу, — жаловалась она. — Розалинда и все другие… Вы делаете это так быстро, что все запутывается… Правда, у других еще больше запутано… — добавила она.
— У каких это других? У Кэтрин и у Марка? — спросил я.
— Нет. Этих-то я узнаю. Я про других. Тех, что там, далеко-далеко! — нетерпеливо объяснила она.
Я решил ничем не выдавать своих чувств.
— Наверно, я их просто не знаю, — сказал я спокойно. — А кто они такие?
— Почем я знаю, — ответила она. — А ты разве их не слышишь? Они там, — она махнула рукой на юго-запад, — но только далеко — далеко…
Я попытался собраться с мыслями.
— А сейчас, сию минуту, ты их слышишь? — спросил я.
— Да. Но не очень… не очень ясно, — ответила она.
Я изо всех сил попытался уловить хоть что-нибудь, но все мои усилия были напрасны.
— Постарайся передать мне то, что ты слышишь от них, — попросил я Петру.
Она постаралась. Что-то там явно было, но на таком уровне, на котором никто из нас ничего понять не мог. Кроме того, это было так расплывчато, что вообще не имело каких-то конкретных очертаний, вероятно, потому, что Петра пыталась схватить и передать нам то, чего сама не понимала. Я ничего не мог разобрать и позвал Розалинду, но и она тоже ничего не поняла. Петре это давалось с трудом, она быстро устала и минут через пять мы решили оставить эти попытки.
Несмотря на то, что Петра все еще частенько забывалась и буквально оглушала нас, все мы гордились ею. У нас было такое чувство, словно мы открыли никому еще пока не известного певца, который в будущем обязательно прославится, станет первым… Только все это было гораздо важнее, чем какое-то там пение…
— Из нее может получиться нечто потрясающее, — выразил общее мнение Мишель. — Только если она не сведет нас всех с ума прежде, чем научится сдерживаться, — добавил он.
Дней десять спустя после истории с пони дядя Аксель за ужином попросил меня помочь ему, пока не стемнело, починить старую повозку. Просьба была самая обычная, но что-то в его взгляде заставило меня насторожиться. Я согласился. Мы закончили ужин, вышли из дому во двор и зашли за сарай, где нас никто не мог подслушать. Он выплюнул изо рта соломинку, которой задумчиво ковырял в зубах, и посмотрел на меня.
— Боюсь, ты где-то напортачил, Дэви… — со вздохом наконец произнес он.
Напортачить я мог где угодно, но только об одной вещи он мог говорить таким тоном.
— Не помню… Вроде бы нет, — неуверенно сказал я.
— Тогда, может, кто из ваших? — спросил он, подумав.
Я опять ответил отрицательно.
— М-да, — протянул он. — Скажи на милость, отчего же тогда Джо Дарлей так тобой интересовался? А?
— Понятия не имею, — искренне сказал я.
Он покачал головой с сомнением.
— Не нравится мне все это, мальчик. Очень не нравится!
— Он спрашивал только обо мне или… о Розалинде тоже?
— О тебе и о Розалинде Мортон, — веско сказал дядя.
— Вот оно что… — запинаясь, протянул я. — Ну, если этот Дарлей… Может, он что-нибудь слышал… И хочет пустить слух, что мы с Розалиндой… Ну, в общем…
— Может и так, — перебил меня дядя, — только дело в том, что этот Дарлей… Словом, раза два инспектор к нему обращался по… разным деликатным вопросам. Когда надо было разузнать кое-что по-тихому… Понимаешь? Вот это-то мне и не нравится.
Мне это понравилось еще меньше, но Дарлей никогда не вертелся возле нас, и я не мог себе представить, как у него могла возникнуть хоть тень подозрения.
— Но слушай, — сказал я Акселю, — если уж на то пошло, нас не так-то просто будет подогнать под официально признанные отклонения.
— Э-э, нет, Дэви, — протянул Аксель, — этот список — список официальных отклонений — в любой момент может и дополниться. Ты пойми, они ведь не могли предугадать, что может произойти в смысле отклонения? Какая может возникнуть новая мутация. И долг инспектора в том и состоит, чтобы внимательно наблюдать за всеми в округе, и если что-то покажется ему подозрительным, он обязан произвести расследование. Это и есть его работа.
— Мы уже обдумали, что нам делать, если нас заподозрят, — сказал я ему. — Ведь тот, кто станет задавать нам вопросы, даже не будет знать, что он ищет. И нам остается лишь «не понимать», о чем, собственно, идет речь. Если Джо или кто-то еще и подозревают нас в чем-то, то они даже не могут никому объяснить, в чем именно.
Кажется, мне не удалось до конца убедить Акселя.
— Ну хорошо, допустим, что так, — сказал он. — А как насчет Рэйчел? Она ведь здорово переживает из-за сестры… Не могла ли она…
— Нет! — твердо сказал я. — Рассказав про всех нас, она не могла бы выгородить себя. Кроме того, если бы она и попыталась что-то скрыть от нас, мы бы все равно это знали! Понимаешь, мне трудно объяснить тебе… Но лгать в этом…
— Ладно, — оборвал он меня. — Ну, а если Петра что-то болтает?
— Как ты узнал?! Про Петру?.. — изумленно вымолвил я. — Ведь я никогда… Ни единым словом тебе не…
— Выходит, я угадал, — усмехнулся он. — Она тоже из ваших. Я так и думал…
— Откуда ты узнал? — уже с тревогой спросил я. — Она… сама тебе сказала?
— Нет-нет, — заверил он меня, видя, что я очень испуган. — Узнал я, можно сказать случайно. В каком-то смысле мне тут помогла… Анна. Я ведь говорил тебе, Дэви, что ее свадьба с тем парнем — затея опасная. Есть, знаешь ли, такие женщины, которые не успокоятся, пока не станут тряпкой, о которую мужчина вытирает ноги. Для них весь смысл жизни в том, чтобы был над ними хозяин. Анна была из этой породы.
— Ты… хочешь сказать, что она ему все… о себе? — пробормотал я.
— Будь уверен, — твердо сказал он. — И не только о себе, а о вас всех!
— Быть того не может! — вырвалось у меня.
— Уж будь уверен, мальчик, — вздохнул он. — зря я бы не стал… Ты пойми меня правильно, Дэви, может, она и не хотела говорить про всех — сказала о себе, а остальное уж он из нее сам вытянул. Но так или иначе, он все знал, можешь мне поверить!
— Даже… Даже если и так, откуда тебе это известно? — спросил я, чувствуя подступающую дурноту.
Он задумался.
— Чтобы объяснить тебе это, придется кое-что рассказать. — Он помолчал, потом глянул на меня исподлобья, словно что-то прикидывая, и наконец решился, — Был когда-то Риго припортовый кабак. Небольшой такой погребок, его держал один человек — Гроуф его звали… Загребал он деньгу будь здоров. Так вот, прислугой у него в этом кабаке были пятеро — двое мужчин и три женщины. И делали эти пятеро все, понимаешь, все, что он скажет!.. Ему достаточно было шепнуть одно словечко кому надо, и один из мужчин был бы тут же вздернут на виселице за подстрекательство к бунту на корабле, а двое женщин — за убийство. Уж не знаю, чем он держал остальных, но держал крепко… Заставлял женщин принимать «гостей» — моряков, а все, что они получали, клал себе в карман… Видел я и как он с ними обращался… А главное, как смотрел на них — с каким злорадством!.. Да, он крепко их держал, и они это знали! И он знал, что они знают… Ему стоило мигнуть, и они бы в пляс пустились!
