Я молился горячо и усердно много ночей подряд.

— Господи, — шептал я, — сделай меня таким, как все. Я не хочу быть другим, не хочу ничем отличаться от остальных! Сделай так, чтобы завтра я проснулся таким же, как все! Сделай это, ведь тебе же ничего не стоит!..

Но каждое утро я по-прежнему находил Розалинду или еще кого-нибудь из наших и убеждался в том, что мои ночные молитвы опять ничего не дали: Я просыпался точно таким, каким засыпал, и шел на кухню, и ел свой завтрак, уставившись на испещренную надписями стену, которая теперь перестала быть для меня частью домашней утвари, а превратилась в постоянный укор мне: «Мутант проклят Богом и людьми!». Я был очень напуган…

Дней пять спустя Аксель остановил меня как-то раз после завтрака и попросил помочь ему почистить лемех от плуга. Несколько часов мы работали молча, а потом он предложил передохнуть, и мы уселись на крыльце дома, прислонившись спинами к стене. Он угостил меня пирогом, и когда мы дожевывали последние куски, сказал:

— Ну, Дэви, выкладывай.

— Что выкладывать? — вздрогнул я.

— Что на тебя нашло в последние дни? Я прекрасно вижу, что ты будто потерял кого-то и никак не можешь найти, — спокойно и неторопливо ответил он. — Говори, говори, не бойся. Может, кто — то узнал?

Я рассказал ему про тетю Харриет и ее ребенка.

— Ее лицо… когда она уезжала… — бормотал я, всхлипывая. — Я никогда раньше не видел такого… такого лица. Я и сейчас его вижу… там… в воде!

Я поднял глаза на дядю. Выражение его лица было мрачным. Углы губ опущены. Таким я его еще никогда не видел.

— Вот оно что… — процедил он сквозь зубы.

— Все это случилось, потому что ребенок был не такой, как все, понимаешь? И так же было с… с Софи!.. Тогда я не понимал… Но теперь я… Я боюсь!.. Что они сделают со мной, если узнают?

— Никто никогда не узнает! — сказал Аксель, положив руку мне на плечо. — Никто и никогда! — твердо повторил он.

— Был же среди нас один, который вдруг исчез, — напомнил я ему. — Может, про него узнали?

Он отрицательно мотнул головой.

— Тебе не стоит тревожиться о нем, Дэви. Я узнал, что один парень неподалеку отсюда как раз в то время, о котором ты говорил, погиб… Случайно… Его звали Уолтер, Уолтер Брент, лет девять ему было. Не повезло парнишке: слонялся возле лесорубов, ну, его и придавило деревом ненароком.

— А где это было? — спросил я.

— Милях в десяти от нас. На соседней ферме.

Я задумался. Вроде все сходилось, и это мог быть как раз тот случай, когда один из наших неожиданно замолк. Не желая зла этому неведомому Уолтеру, в глубине души я страстно хотел, чтобы погибшим оказался именно он — один из наших.

Аксель помолчал, наблюдая за мной. Потом сказал.

— Вовсе не обязательно, чтобы кто-то узнал про вас. Ведь это не видно… Ну, снаружи не видно… Узнать могут только, если ты сам себя выдашь. Поэтому ты должен быть очень осторожен, Дэви!

— Что они сделали с Софи? — спросил я его, точь-в-точь как в первый наш разговор, но, как и прежде, он пропустил этот вопрос мимо ушей и заговорил о другом.

— Запомни то, что я тебе сейчас скажу, Дэви. Все думают, что они созданы по образу и подобию, но никто не знает наверняка. Я твердил тебе это в прошлый раз, но ты… тебя тогда интересовало другое. Пойми, даже если Древние были такие, как я и все мне подобные, что с того? Ну да, я знаю все эти сказки про них: какие они были могущественные, как был велик и прекрасен их мир, и как однажды когда-нибудь мы вернем себе все, что когда-то утратили. Во всем этом, конечно, полным-полно чепухи. Но даже если в этом есть и немало правды, подумай, Дэви, что хорошего в том, чтобы слепо повторять их путь — идти за ними след в след? Подумай, где теперь этот их прекрасный мир?

— Их постигла Кара, — машинально повторил я слова многих проповедей.

— Ну да, ты запомнил то, что говорил священник. Так написано и в церковных книгах, и это легко повторять, но совсем не просто понять, особенно если ты кое-что повидал своими глазами. Кара не просто буря или там пожар, наводнения вроде тех, что описаны в Библии. Это как будто все, вместе взятое, и в то же время… гораздо худшее. Гораздо более страшное. От этого возникли и руины, светящиеся по ночам, и Черные Берега и Плохие Земли… Чего я не понимаю сам, так это странных вещей, которые это сделали с оставшимися в живых…

— Но ведь Кара… — начал было я.

— Пустое слово, — нетерпеливо отмахнулся Аксель. — Пустой звук, который ни черта не объясняет. Слово это, конечно, очень удобно для священников: ведь если не объяснить все чудом, многие начнут думать. Они могут спросить себя: «Что мы делаем? Чему молимся? Кто на самом деле были эти Древние? Что такого ухитрились они сделать? Чем навлекли на мир такую напасть? И, главное, не случится ли так, что построив в конце концов мир таким, каким он был, мы навлечем на себя, точь-в-точь как Древние, то же самое?»

— Но, дядя, — подумав, сказал я, — если мы не станем стараться быть похожими на Древних и создавать то, что они утратили, что же нам тогда вообще остается делать?

— Стараться быть такими, какими мы родились. Создавать наш мир, а не утраченный кем-то когда-то, — ответил он. — Наш, понимаешь, Дэви?

— Не очень, — честно признался я. — Ты хочешь сказать, что не стоит придавать значения отклонениям и… вообще Чистоте Расы?

— Не совсем так, — подумав, ответил он. — Одну ересь ты уже выслушал от своей тетки, ну так выслушай же еще одну и от дяди… Как ты думаешь, Дэви, что делает человека человеком?

Я автоматически начал перечислять определения. Он оборвал меня, не дав произнести и пяти слов.

— Не то, Дэви, совсем не то. Можно слепить восковую фигурку, у которой все будет в точности таким, как ты сейчас сказал. Но ведь она останется всего лишь фигуркой из воска, не так ли?

— Так, — вынужден был согласиться я.

— Нет, — сухо ответил он. — Ты опять повторяешь чужие слова — слова священников и… разных там… Словом, дело совсем не в этом. Постарайся понять и услышать меня: чем лучше работают у человека мозги, тем большую ценность он представляет как человек. Тем большего он стоит. Понял?

— Нет, — сознался я.

— Ладно, попробую иначе. Видишь ли, Дэви, человек обрел свой внешний облик задолго до того, как он узнал, что он человек. Это внутри у него что-то случилось, что сделало его человеком. Он нашел в себе то, чего нет у остальных тварей, живущих на земле, — разум. Разум поднял его надо всеми, как бы… на другую ступеньку, что ли… И вот теперь, как мне кажется, так или иначе, но ты, Розалинда и все ваши обрели новое свойство, новое… качество разума. И просить Бога, чтобы он отобрал у тебя это свойство, все равно, что просить его сделать тебя слепым или глухим. Я знаю примерно, что у тебя сейчас вертится на языке, Дэви, но жить в страхе, все время бояться — невозможно. Да и не нужно. Конечно, все не так просто и даже… немного опасно. Но ты должен трезво взглянуть на вещи, мальчик, и должен сам для себя определить: какую пользу для себя и остальных ты можешь извлечь из своего… свойства. Соблюдая при этом, конечно, осторожность.

Разумеется, я не все понял из того, что он мне сказал. Но кое о чем я задумался, а многое стало понятно мне позже, когда Мишель (первый из нас) начал ходить в школу.

Вечером, после разговора с Акселем, я рассказал остальным нашим про Уолтера Брента. Всем нам было жаль его, но мы испытали огромное облегчение, узнав, что это был только несчастный случай — нелепое и случайное происшествие. Кстати, позже я узнал о довольно странном совпадении: этот Уолтер приходился мне дальним родственником — фамилия моей бабки по материнской линии была Брент.

После истории с Уолтером мы решили назвать друг другу наши имена, чтобы больше никогда уже не мучиться неизвестностью.

Теперь нас было всего восемь. Впрочем, восемь тех, кто мог свободно разговаривать. Были и другие, которых мы иногда улавливали, но их попытки были столь слабыми и неумелыми, что в расчет мы их не принимали. Они были… как бы и зрячими, но лишь настолько, чтобы отличить день от ночи.