Врач гневно уставилась на нее.

— Мамаша-реакционер! Что вы еще выдумаете?

— Но у нас есть приказ, доктор, — сказала одна из женщин.

— Ерунда. У вас нет никакой власти. Вы когда-нибудь слыхали, чтобы мамашу подвергли аресту?

— Нет, доктор.

— Ну, так не создавайте прецедента. Лучше уходите!

Женщина в черной форме недовольно вздохнула. Затем, видимо, ей пришла в голову мысль:

— А что, если вы нам дадите подписанный вами отказ ее выдать? — предложила она с надеждой в голосе.

Когда обе женщины-полицейские ушли, вполне удовлетворенные полученным ими листком бумаги, врач мрачно посмотрела на маленьких санитарок.

— Вы, прислуга, конечно же, не можете удержаться от болтовни. Стоит вам что-нибудь услышать, как это тут же распространяется повсюду со скоростью ветра. Но, если я только услышу где-нибудь о том, что здесь произошло, я буду знать, от кого это исходит.

Затем она обернулась ко мне:

— А вы, мамаша Оркис, пожалуйста, в дальнейшем ограничивайтесь только словами «да» и «нет» в присутствии этих глупых болтушек! Я скоро вас снова навещу — следует задать вам еще несколько вопросов, — добавила она и удалилась.

Как только санитарки убрали поднос, на котором они приносили мой гаргантюанский завтрак, врач возвратилась, и не одна, а в сопровождении четырех женщин-медиков такого же нормального вида, как и она.

Санитарки притащили дополнительные стулья, и все пятеро, одетые в белые халаты, уселись около моей кушетки. Одной было примерно столько же лет, как и мне, две другие выглядели лет на пятьдесят, а пятой было, наверно, шестьдесят, если не больше. Все они уставились на меня, как на редкий музейный экспонат.

— Ну, мамаша Оркис, — сказала моя врач тоном, каким открывают судебные заседания, — нам совершенно ясно, что произошло что-то из ряда вон выходящее. Естественно, мы хотим знать, что же случилось. Вам нет нужды беспокоиться о визите полиции сегодня утром — их появление здесь было просто неприличным. Нам надо только узнать, что все это значит, с сугубо научной точки зрения.

— Этот вопрос интересует меня не менее вас, — ответила я.

Я посмотрела на них, на комнату, в которой находилась, и на свое массивное тело.

— Я понимаю, — начала я, — что все это не что иное, как галлюцинация, но меня очень беспокоит тот факт, что в любой галлюцинации всегда должно чего-то недоставать, что хотя бы один из органов чувств чего-то не должен воспринимать. Однако в данном случае этого не наблюдается. Я полностью владею всеми органами чувств, в то время как мои ощущения заключены в очень крепкое, я бы даже сказала, плотное тело. Единственное, чего не хватает, на мой взгляд, так это какой-то причины, какого-то обоснования, пусть даже символического, всему этому.

Четыре вновь пришедшие докторицы взирали на меня с открытыми от изумления ртами. Моя врачиха бросила им взгляд, который говорил: ну, теперь-то вы убедились, что все сказанное мною правда? Затем снова обернулась ко мне.

— Мы начнем с нескольких вопросов, — сказала она.

— Прежде чем вы начнете, — прервала я, — мне бы хотелось кое-что добавить к тому, что говорила вчера. Я вспомнила еще некоторые вещи.

— Возможно, это результат ушиба головы, который вы получили, когда упали с лестницы, — предположила врач, взглянув на пластырь на моем лбу. — Продолжайте, пожалуйста, — сказала она. — Вы говорили, что были замужем, и что ваш э-э… муж погиб вскоре после этого. Что было дальше, вы уже не могли припомнить.

— Да, — сказала я, — мой муж был летчиком-испытателем и погиб как раз за день до истечения контракта с фирмой. После этого меня взяла к себе тетка, я прожила у нее несколько недель, но плохо помню этот период времени, так как почти ни на что не обращала внимания…

Затем однажды утром я проснулась и взглянула на все другими глазами. Я поняла, что дальше так жить невозможно и надо начинать работать, чтобы мой мозг был чем-то занят. Доктор Хельер, главный врач Врейчестерского госпиталя, где я работала до замужества, сказал мне, что охотно возьмет меня обратно на работу. Таким образом, я вернулась туда и очень много работала, чтобы иметь поменьше свободного времени на грустные размышления. Это было месяцев восемь назад.

Однажды доктор Хельер рассказал нам о новом препарате, который синтезировал один его приятель. Не думаю, что он действительно просил, чтобы кто-либо из нас добровольно испытал его на себе, но я предложила себя в качестве подопытного кролика. Все равно рано или поздно кто-то должен был бы сделать это, так почему не я? Мне нечего было терять, а тут как раз представился случай сделать что-то полезное для человечества.

Председательствующая врачиха прервала меня и спросила:

— А как назывался этот препарат?

— Чуинжуатин, — сказала я, — вы что-нибудь слышали о нем?

Она отрицательно покачала головой.

— Я где-то видела это название, — сказала пожилая докторица. — Что он собой представляет?

— Это наркотик, обладающий весьма ценными свойствами. Название происходит от дерева, которое растет, главным образом, на юге Венесуэлы. Индейское племя, живущее там, каким-то образом наткнулось на специфическое действие сока из листьев этого дерева и стало употреблять их во время своих ритуальных оргий. Во время них некоторые члены племени жуют листья чуинжуатина, пока постепенно не впадают в какой-то зомбиподобный транс. Он длится три-четыре дня, в течение которых они совершенно беспомощны и абсолютно неспособны делать что-либо для себя, так что соплеменники должны ухаживать за ними и охранять их, как если бы они были малыми детьми.

Охране придается особое значение, так как согласно индейскому поверью, чуинжуатин освобождает дух человека от его телесной оболочки, чтобы он мог свободно блуждать во времени и пространстве, а в задачу охраняющего входит следить, чтобы какой-нибудь другой блуждающий дух не проник в оставленное тело, пока его подлинный хозяин отсутствует. Когда люди, жевавшие листья чуинжуатина, наконец приходят в себя, они рассказывают об удивительных мистических явлениях, которые им пришлось пережить. Никакого отрицательного физического действия на организм при этом не наблюдается, равно как и привыкания к наркотику. Но, как утверждают очевидцы, сами мистические переживания очень насыщенны и хорошо запоминаются.

Доктор Хельер испытал синтезированный чуинжуатин на лабораторных животных и высчитал дозы, предел переносимости и другие показатели, но, конечно, ничего не мог сказать относительно достоверности переживаний, о которых ему рассказывали. Вызывал ли наркотик ощущение наслаждения, экстаза, страха, ужаса или оказывал какое-либо другое воздействие на нервную систему, можно было узнать только после апробации на человеческом организме. Вот я и вызвалась быть этим организмом.

Я закончила свой рассказ и посмотрела на серьезные, озадаченные лица врачей, а также на гору розовых покрывал и драпировок, которые покрывали мое могучее тело.

— По правде говоря, — заключила я, — в результате мы имеем сочетание непостижимого абсурда с гротеском.

Врачихи были серьезными, добросовестными медиками, которые не желали, чтобы их уводили в сторону от основной задачи — опровергнуть, если им удастся, мои «фантазии».

— Хорошо, — сказала председательствующая тоном, показывающим, что она вполне разумно относится к делу, — а не назовете ли вы нам время и число, когда проводился данный эксперимент?

Я все помнила и ответила ей без промедления. Затем последовали другие вопросы, на которые я послушно отвечала, но, как только я пыталась что-нибудь спросить, от моего вопроса либо отмахивались, либо отвечали весьма поверхностно, как на что-то второстепенное, не имеющее непосредственного отношения к делу. Так продолжалось, пока мне не принесли обед. Тогда они собрали свои записи и удалились, оставив меня, наконец, в покое, но без всякой информации, в которой я так нуждалась.