Неужели это больная? Она выглядела так, словно собиралась устроить прием.

Фанни весело улыбнулась и приветливо помахала мне рукой.

— Все это действительно чепуха, — сходу начала она рассказывать о своем самочувствии. — Но доктор Родес обеспокоен.

— Он и должен быть обеспокоен, положение жениха к тому обязывает, — сказала я. — Вчера ты чуть Богу душу не отдала.

— Какая досада! — с огорчением произнесла она, но тут же сменила тон. — Это пустяки. Мне куда больше досталось тогда, когда я упала с лошади.

— Как? — посмотрела я на нее с возрастающим восхищением. — И такое пришлось испытать?

Фанни утвердительно кивнула и изящным движением отбросила кипу французских журналов мод, которые рассыпались вокруг веером.

— Подходи и садись на кровать, — предложила она. — Или возьми стул, если не переносишь хаоса.

Она вела себя с такой детской непосредственностью, что в ее присутствии я вновь почувствовала себя пятнадцатилетней девчонкой. Сбросив туфли, я присела на край кровати и положила нога на ногу. Фанни бросила мне подушку, которую я примостила за спиной. Все как в детстве.

— Тебе почитать? — спросила я.

— Господи, нет ничего скучнее чтения, — взмолилась она. — Это только ради доктора Родеса. Я думаю, что мы могли бы просто поболтать.

Я не понимала, как ей могло повредить чтение, но спорить с ней не стала.

— Ты много ездишь верхом? — спросила я. Меня заинтересовал случай с ее падением.

— Мне очень нравится ездить верхом, — призналась она. — Но мой отец никогда не позволял мне брать какую-нибудь другую лошадь, кроме старой скучнейшей кобылицы. — Фанни блеснула улыбкой и добавила: — Эдмонд такой же плохой. Он мой попечитель с пятнадцати лет, с тех пор, как умер папа. Но я не позволяю ему командовать собой. — Здесь она умолкла, а спустя непродолжительное время вдруг предложила: — Вот, посмотри!

Она задрала рукав своего капота и обнажила бледный, уже основательно зарубцевавшийся шрам, который тянулся от запястья до локтя.

— У меня есть еще и на ноге, — с детской гордостью сообщила она. — Тот побольше. О, какая невообразимая шумиха поднялась тогда вокруг этого!

— А что случилось? — спросила я, невольно отметив про себя, что ее тонкая женская красота странным образом сочетается с мальчишечьей склонностью к авантюрам и с упрямством.

— Стыдно рассказывать, — просто произнесла Фанни. — Могу себе представить, что ты подумаешь обо мне. Я была ужасным ребенком. — Она энергично потрясла головой, опустила рукав капота и продолжала: — Доктор Родес привел эту очаровательную кобылу Эдмонду для охоты. И Эдмонд, конечно, хотел ехать на ней сам. Но я проскользнула в конюшню еще до завтрака и попросила одного из конюхов оседлать ее для меня.

— Я полагаю, что, учитывая ваши отношения, доктор Родес не стал бы возражать против твоей поездки, — перебила я Фанни.

— О, это было несколько лет назад! — с улыбкой воскликнула она. — Мне тогда было только пятнадцать лет. А с доктором Родосом мы к тому времени встретились не более двух раз. Насколько я помню, он меня немножечко боялся. Он всегда был неуклюж с дамами. Кроме Урсулы, конечно. Но она не в счет.

Здесь у меня промелькнуло чувство жалости к ее неженственной старшей сестре. Но мое любопытство заставило меня вернуться к теме нашей беседы.

— Как же ты посмела взять лошадь доктора Родоса, если вы не были в близких отношениях?

— Я была ужасно дикой, — честно призналась она. — Папа только что умер, и я очень сильно жалела себя. Оставшись сиротой, я отчаянно испытывала необходимость во внимании к себе.

Фанни посмотрела на фотографию в рамочке, стоявшую на ближайшем к ней столике. С карточки смотрело неулыбчивое лицо джентльмена с бородой, бакенбардами и изрядно поредевшими белыми волосами. Светлые глаза смотрели жестко. Фанни нежно погладила фотографию, и ее красивые лилово-голубые глаза затуманились слезами. Мне стало понятно, что она до сих пор сохранила к отцу нежную привязанность.

Я поискала в комнате портрет ее матери. И не нашла. Подумала, что, вполне возможно, ее мать не любила фотографироваться. Или Фанни просто избегала напоминаний о ней.

— По крайней мере, у тебя есть брат и сестра, — заметила я с искренней завистью, потому что самой очень хотелось иметь хоть какую-нибудь семью.

— Сводные брат и сестра, — поправила Фанни. У меня брови поползли вверх от удивления.

— А ты разве не знала? — в свою очередь удивилась она. — Мама была второй женой отца. У Эдмонда и Урсулы другая мать.

— Я не имела ни малейшего представления, — извиняющимся тоном произнесла я. — Да, это в значительной мере объясняет, почему вы такие разные.

— Господи, да разве они-то не пара! — воскликнула Фанни. — Эдмонд самое безрассудное существо на свете. А Урсула… Урсула не лучше. Ни один из них даже в малейшей мере не обладает чувством юмора. И не только им… Конечно, мне немножечко жаль Урсулу. Она заботилась о папе после смерти мамы и меня вырастила. Теперь, я полагаю, она останется здесь и будет присматривать за Эдмондом до тех пор, пока тот не женится. А потом… потом она будет ему не нужна.

— Конечно, многое будет зависеть от той женщины, на которой твой брат женится, — заметила я.

Фанни покачала головой и огорченно произнесла:

— Ты не знаешь Урсулу. С ней невозможно ладить. Она не хочет делить со мной даже обязанности по дому. Ладно, я понимаю, что домашняя работа — это нудная работа… Мы с Кенетом скоро поженимся, и у меня будет свой дом. У него в Смэдморе есть хорошенький домик и премилая экономка. Мы все замечательно сможем ужиться, я в этом не сомневаюсь.

Трудно было представить себе, что Фанни может с кем-то не ужиться. Она умеет превосходно ладить с любым человеком. Правда, до тех пор, пока человек не начнет завидовать ее красоте и светскому блеску.

— А что случилось с той лошадью? — напомнила я. — Неужели ты не смогла с ней справиться? Фанни изобразила гримасу и махнула рукой:

— А, глупое существо просто отказывалось сдвинуться с места до тех пор, пока я не ударила его кнутом. И тогда… тогда лошадь понесла меня по узкой тропинке в парке, потом по полям, словно за ней гналась стая волков. Потом она подскакала к скале и встала, как вкопанная. Ну, и я, конечно, перелетела через ее голову. Хорошо, что упала не на скалу, а рядом.

— Господи, ты же могла сломать себе шею! — пришла я в неподдельный ужас от случившегося.

— Или расколоть череп, — добавила Фанни. — Хотя Эдмонд всех уверял, что мой череп может расколоться только от ударов кувалдой… Тогда мне повезло еще и в том, что вся моя одежда оказалась в крови, иначе они с меня не слезли бы с живой.

— Ты очень больно ушиблась тогда? — спросила я. По бледному, совершенно рассосавшемуся шраму; я поняла, что она отделалась сравнительно легко.

— Как потом выяснилось, моей крови было не так уж много, — вспоминала она с улыбкой. — Кобыле досталось больше. Сгоряча наткнувшись на выступ скалы, она сильно поранила себе ноги.

В моем воображении довольно ярко всплыла описанная девушкой картина с окровавленной лошадью, окровавленной наездницей. И я невольно вскрикнула.

Фанни засмеялась и поспешила меня успокоить:

— Конечно, жаль лошадь, но она осталась жива. Правда, порезала сухожилия на передних ногах. Эдмонд, естественно, возместил ущерб доктору Родесу, а на меня он очень долго сердился, просто кипел яростью. Урсула хотела меня удавить, но потом передумала и настояла на том, чтобы Эдмонд выпроводил меня в Швейцарию учиться в школе. Так они избавились от меня на целых три года. Ну что ж, сама виновата.

Фанни закончила свой рассказ, и ее глаза стали печальными.

— Да, я тогда совершила ужасный поступок, — как бы подвела она итог. — Шестью месяцами раньше или шестью месяцами позже ничего этого не произошло бы. Но тогда я так сердилась на весь белый свет после смерти папы.

Своими изящными пальчиками она водила по серебряной рамке фотографии, и уголки ее губ опускались все ниже и ниже. Кто-нибудь другой, менее наблюдательный, мог бы подумать, что Фанни просто задумалась. На самом же деле печаль волнами распространялась от нее, и я ощущала эти волны.