В городе бой усиливался.

— Бегите дворами прямо к Момыкину! Там вам скажут, что делать!.. На улицу не показывайтесь, а то наскочите на ихние танкетки! Вы слышите!

Так говорила Пете Стегачеву, Коле Букину и Диме Русинову Елена Сергеевна Букина — старшая сестра Коли. Она только на секунду забежала домой и разговаривала с ребятами как с провинившимися — сердито, строго. Под мышкой она держала автомат, завернутый в байковое одеяльце. По окаменевшему, бледному лицу ее, по грязным пятнам на коленях комбинезона ребята поняли, что она уже была в бою.

— Можно бежать? — спросил ее Петя.

И они помчались через дворы, беря с ходу один забор за другим. Дворы, точно ступени, поднимались все выше, все ближе к центру города. До Момыкиных оставалось перескочить только забор, но грозный голос крикнул им:

— Ложись!

Растянувшись на земле, они лежали, удивленные тем, что грозным человеком в чужом дворе оказался их математик Иван Владимирович, который обычно и накричать-то толком не умел на провинившихся своих учеников. Все у него получалось как-нибудь так: «Русинов, ты очень неумно отвечал сегодня, а Киселев — тот раза в два, а может, в два с половиной хуже тебя… Нехорошо». А сейчас, выслушав Петю, объяснившего, куда они бежали и кто их послал, Иван Владимирович только всего и сказал:

— Будете делать то, что буду говорить, а пока лежать на месте!

Он дважды сильно нажал на очки растопыренными указательным и большим пальцами, нервно подернул правым плечом и ушел во двор к Момыкиным. Проследив, как Иван Владимирович пролез в щель забора, ребята переглянулись.

Со двора Момыкина донесся разгоряченный, охрипший голос:

— Иван Владимирович, надо же головой думать, и думать шибче, чем в мирной обстановке… Раз Елена Сергеевна приказала, значит, надо забрать их… Учтите, что Заводскую улицу они простреливают. На гуждворе возьмите вожжи и вожжами перетяните через улицу… в наш двор… Спешите, пока мы держим верхний квартал на Глинистом спуске, — уже издалека услышали ребята.

Гуждвор, должно быть, находился где-то рядом с двором Момыкиных, потому что Иван Владимирович скоро вернулся. Он вспотел, очки опустились ему почти на самый кончик носа. На плечах у него были скатки веревочных вожжей. Он сбросил их на землю и, напряженно думая, сказал:

— А сейчас прикажу, что дальше делать. Прикажу…

И пока он соображал, что же делать дальше и в какой последовательности, ребята уже распутывали одни вожжи за другими, находили концы и связывали их тугими узлами.

— Иван Владимирович, нам надо, чтобы веревки хватило через Заводскую улицу, а дальше куда? — спрашивал Петя.

— Может, до райкома комсомола?.. Тогда надо третьи вожжи привязывать, — говорил Димка, принимаясь зубами и руками затягивать новый узел.

Иван Владимирович, следя за быстрой и правильной работой помощников, только теперь надумал, что сказать:

— Приказываю связать так, чтобы веревка получилась в два раза длиннее ширины улицы, чтобы конец ее один раз переносить через улицу, чтобы груз привязывать к средине… Понятно? Да? Я пошел приготовить…

И он решительно было шагнул вперед, но Дима Русинов так же решительно остановил его:

— Иван Владимирович, я Заводскую лучше знаю. Я знаю, где выемка. Там неопасно перейти…

С прежней убежденностью учитель отдал другой приказ:

— Русинову идти за мной, а Стегачеву и Букину остаться и ждать распоряжений.

Дима и сопровождавший его Иван Владимирович нырнули сквозь щель забора во двор, что примыкал к дому Момыкиных с правой стороны.

Петя и Коля остались сидеть за толстой кирпичной стеной момыкинского погреба, вблизи щели, через которую виднелся небольшой, вымощенный синевато-серым камнем квадрат Заводской улицы. Сейчас, когда некуда было спешить и нечего было делать, им вдруг отчетливо стали слышны все звуки, заполнившие собой пасмурный день. Через их головы, через крыши одноэтажных домиков рабочего поселка, с нагорных кварталов центра города пролетали пули. Прочертив свистящие полосы, они затихали где-то внизу, где виднелся залив, испещренный слитками волн, набегавших на песчаные отмели. Временами с могучим треском разрывался воздух и на Стрелке мыса, и выше Глинистого спуска. Над вокзальной площадью кружили самолеты, сбрасывая бомбы. Под Петей и Колей зябко вздрагивала земля.

— Похоже, что они уже на Фрунзенской, — прошептал Петя.

— Может быть, — округляя задумчивые глаза, ответил Коля. — А Чеховскую они наверняка заняли.

Ребята все еще не могли поверить, что город скоро будет сдан, хотя знали, что защищают его только потому, что люди еще не успели эвакуироваться. Ребята знали также, что тем, кто оборонял город, можно уйти отсюда только ночью и только морем.

Не калитки, не парадные двери связывали сейчас соседей по кварталу, а дыры развороченных заборов. Суровая озабоченность торопила многих женщин ко двору сталевара Момыкина. Они сносили сюда сумки с харчами, одежду, обувь…

Жена сталевара, стоя у крыльца, загорелой рукой размашисто пришивала к ранцу наплечные ремни. Синяя в белых горошинах косынка давно сползла с ее головы. Глаза ее, не отрываясь от работы, умели увидеть каждого, кто прибегал во двор.

— Гавриловна, обращалась она, — сапоги клади около абрикосины. Еще что принесешь, опять там же положишь…

— Катя, Катя Евсикова, ты это Ивану Владимировичу?.. Давай сюда, на крыльцо: тут у меня есть его уголок!

Кто такая была Катя Евсикова, эта гибкая и хрупкая девушка с пшеничного цвета волосами? Петя и Коля знали о ней очень немногое: будто во время эвакуации с Украины она потеряла сразу и мать, и двух меньших братьев и будто в горе самым надежным другом ее оказался Иван Владимирович. Сейчас Катя Евсикова жила у Серафимы Николаевны — завуча, но ребята уже слышали, что директор добивается, чтобы Ивану Владимировичу дали квартиру семейную… Старшие ученики не сомневались, что в новой квартире их математик будет жить только с Катей Евсиковой. Они не раз видели их вместе и не могли не заметить, какими преданными глазами смотрела она на него и каким помолодевшим становился он… Верили ребята и другому слуху — будто Катя Евсикова скоро станет преподавать в младших классах школы. Недаром же с некоторых пор и директор, и Серафима Николаевна, и сам Иван Владимирович называли Катю, когда она заходила в школу, не просто Катей, а Екатериной Антоновной… Но обо всем этом ни Петя, ни Коля сейчас не думали. Им было неловко наблюдать, как другие люди, в том числе и Катя Евсикова, спешили помочь самому важному делу, а они лишь сидели и ждали.

— Коля, ведь все равно придется конец веревки перетаскивать на ту сторону переулка. Давай я это сделаю.

Петя привстал на колени. Еще несколько секунд раздумья, и Коля, пожалуй, согласился бы с другом, но пули, что летали над крышами к заливу, стали вдруг снижаться. В окнах момыкинского домика, выходившего на Заводскую улицу, с треском посыпались стекла.

Жена сталевара строго сказала:

— А ну, гражданки, на крыльцо, к кирпичной стенке, а вы — ни с места!

Она погрозила ребятам. Петя и Коля на минуту притихли, а потом начали вполголоса спорить, кто же из них должен перетащить конец веревки на ту сторону улицы.

— Колька, но ты же по-пластунски не умеешь…

— Петечка, откуда же ты знаешь, что не умею?

— Ты же круглый, как бочонок… Выкатишься — за километр видно будет, а тут надо так. — И Петина тонкая ладонь изогнулась, как спина крадущейся кошки. — И потом, Коля, — уже ласково заговорил Петя, — ты не забывай, что твоя мама больная… А если случится плохое?

— Если случится плохое, вы с Димкой должны ей помочь. Или вы только на словах друзья-товарищи? — не сдавался Коля.

Прибежал Дима и заявил, что конец веревки потащит на ту сторону он, а когда Петя и Коля спросили его, почему он присваивает себе это право, Дима, улыбнувшись своей доброй и лукавой улыбкой, ответил:

— Во-первых, так приказал Иван Владимирович, а во-вторых, я живу на углу Огарева и Заводской… Тут каждый камень меня знает.