Остановив телят, Миша зашел им в голову. Отворачиваясь от пыльного наскока ветра, он частью длинного налыгача, заменявшего вожжу, перепоясал свой полушубок, опять погладил телят и спорым шагом повел их дальше.

За жнивьем потянулись дымчато-сивые выпасы. В дрожащей зыби полыни внезапно исчезли следы коров, похожие на жирные печатные скобки из примеров по арифметике, а вместе с ними у Миши пропала надежда на то, что дед Иван Никитич думает о нем и может в любую минуту помочь в беде.

Хотя ни оврагов, ни речки на пути не попадалось, но ветер мог испугать стадо, сбить его в сторону. «Пойми их, коров, что им может влезть в голову?» — поскреб в затылке Миша. И он опять вспомнил о Никите: «Этот хлопец, наверное, немного знает, когда и о чем думают его лошади…»

Наморщив лоб, Миша вспомнил Ивана Никитича, который не раз толковал, что нельзя забывать про главное.

Миша знал, что главное — доставить телят домой, потому что там все беспокойно ждали их. Иногда Мише представлялось, что деда и Гаврика он уже не встретит до самого дома. Может случиться, что его застанет в пути снежный буран. Придется ночевать в степи…

Что он будет делать?

Заранее, до того, как посыплет непроглядная метель, он подыщет глубокую лощинку или ярок. На обочине с подветренной стороны он выкопает Никитиной лопатой углубление с навесом для себя и для телят.

Чем же он будет кормить телят? Пустяки. Он нарвет им травы, а напоит из ведра, в которое наберет талого снега.

«Этим хлопцам ведь мало надо, — покосился он на послушно идущих за ним телят. — А трудности им тоже не мешает знать, зато потом!..»

И Миша ясно представил себе это «потом».

…Солнечный день. Вот он спускается по косогору в суглинистую котловину с широкой пробоиной к морскому заливу. Издали видит своих колхозников. Все женщины. Стоят на улице, которую узнаешь лишь по наваленным с боков камням. Среди женщин — мать. Она ждет, когда Миша приблизится, чтобы что-то сказать. Она, наверное, скажет: «Бабы, глядите! Это ж мой Мишка!» Ей кто-нибудь из женщин ответит: «Подумай только — и сам живой, и телят в целости привел!»

…Из толпы, вырываясь, гордо заявляет Иван Никитич: «Чепуха на постном масле! Мы вон с Гавриком и на минуту надежды не теряли».

Гаврик спросит: «Не страшно было?»

Миша скажет что-нибудь про волков… Что же такое сказать, чтоб было похоже на правду и немного испугало Гаврика.

…Ветер дул с прежним злым упорством. Ведро раскачивалось, звеня дужкой о сталь лопаты. Телята, мягкими лбами подталкивая Мишу сзади, мешали придумать, что же сказать Гаврику про волков.

Ивану Никитичу и Гаврику за широкой лесополосой, на травянистой целинной прогалине в соседстве с озимым полем, наконец удалось остановить коров.

Запыленные, потные, размазывая ладонями грязь на щеках, старик и Гаврик сошлись поговорить о беде и придумать выход из трудного положения. Злость сводила морщинистые, сухие губы Ивана Никитича, обросшие щетиной, перекрашенной пылью из седой в мутно-желтую. Часто дыша, старик спросил Гаврика:

— Ты случайно не скажешь, кто придумал такой ветер?

— Я не придумывал, — отвернулся Гаврик.

— Знаю…

Старик немного постоял с закрытыми глазами. Сухое лицо его, разрисованное грязными полосами, болезненно передернулось, и он с угрозой заметил:

— Поговорить с ветром как следует, да все равно не поймет. Гаврик, придется нам поясами спутать коров.

И старик стал расстегивать ремень, который держал брюки на его худобокой, костлявой пояснице.

— Снимай и ты свой, — сказал он Гаврику.

Когда пугливые коровы были спутаны ременными поясами, старик сухо спросил:

— Гаврила, какая будет нам цена, если заявимся в колхоз без Михайлы и без телят?

Гаврик сразу тихо ответил:

— Малая.

— Так что же развесил уши? Чего стоишь? Беги в ту лощину!

Гаврик кинулся в лесополосу. Сквозь визг раскачивающихся веток до него долетели напутственные слова Ивана Никитича:

— Кричи! Зови! Помни, что я жду!

Впервые за долгую дорогу Гаврик получил задание по сердцу и по характеру… Наверное, так же вот на фронте, как дед, командир требует от разведчика достать «языка». Разведчик давно ушел, а его ждут, ждут… Не спит командир, не спят товарищи разведчика. С чем он вернется?.. Вернется или нет?.. Командир не ест, товарищи-разведчики тоже не едят… До еды ли им?

«Товарищи, в нитку вытянусь, разорвусь, а все сделаю, как положено быть!» — думает Гаврик и бежит, отворачиваясь от ветра то в одну, то в другую сторону.

И вдруг из-за невысокого кургана, совсем близко от лесополосы, показался Миша с телятами. Он шел спокойно с ведром через плечо, и завидев Гаврика, небрежно засвистал:

— Фю-ить! Фю-ить!

Гаврик и обрадовался, и огорчился. Он недовольно подумал — не лучше ли вернуться к старику и сказать ему, что он погорячился по пустякам и может полюбоваться на своего Михайлу и на телят.

Миша догадался, что дед с коровами за лесополосой, иначе Гаврик кинулся бы к нему с печальными новостями. Догадался Миша и о том, куда Гаврик так быстро бежал и почему стоит теперь с опущенными плечами, с понурой головой.

Подойдя к Гаврику, Миша с восхищением заговорил:

— Гаврик, а здорово у вас с дедом получилось! Я же видел, что коровы понеслись на вас в атаку! Подумал: стопчут, прорвут фронт!.. Вот вы герои!.. А мне с этими хлопцами, — указал он на телят, — не трудно было… До чего послушная скотинка, — засмеялся Миша и, передавая вожжи Гаврику, сказал: — Веди ты, а я следом.

Гаврик, улыбаясь, посмотрел на лесополосу.

— Понимаешь, Миша, нам надо бы немного постоять, да старика жалко… Он там теперь весь кипит. Нет, уж лучше пойдем. Только ты, Миша, немного приотстань… Вроде ты уже лишился сил, а я тут как тут, — прищурившись, попросил Гаврик.

— Придумал ловко, — одобрил предложение Миша и, учась хромать, побрел вслед за Гавриком и телятами.

Иван Никитич, горько задумавшись, стоял, поддерживая спадающие без пояса брюки, и, глядя в землю, так задумался, что казалось, раздайся среди этого ветреного, сумасшедшего дня оглушительный гром он, пожалуй, не очнулся бы от своих мыслей. Завидев уже с минуту стоявших на поляне Гаврика и Мишу с телятами, он раскинул руки, побежал было к ним, но запутался в шагу и, морща от смеха свое маленькое лицо, разрисованное грязными полосами, с чисто детской непосредственностью заявил:

— Ведь вот беда-то!.. Поломалась праздничная встреча! И подумать только — все из-за проклятого пояска.

Миша спросил шутливо:

— Дедушка, вы пояс-то потеряли? Возьмите вот налыгач.

Иван Никитич отмахнулся.

— Что я тебе, Михайла, телок или корова? Ты лучше распутай чалую и принеси поясок. Сделай милость, потрудись, выручи старика из беды. Его еще по царскому режиму обделили жирами, а теперь к старым костям они не клеются. И какой бы портной ни шил штанов, все равно проваливаюсь в них, как в яму!.. Беда! — весело, тоненько смеялся старик.

Из-за ненастья на ночлег остановились рано в той кошаре, о которой им напоминал дежурный из сельсовета. Для коров здесь нашелся вместительный сарай. В нем еще не выветрился стойкий запах, присущий овечьим становищам. Была тут и землянка, но деревянную опору крыши кто-то недавно вывернул, и она трухляво осунулась в глубокую рытвину.

Неудобств для ночлега тут было два: первое надо было поить коров, а от колодца, находившегося больше чем в двухстах шагах, кто-то забрал корыто; второе — ночевать в сарае, где не было ни сена, ни соломы, — легко простудиться.

Ветер к концу дня нагнал с юго-востока не только клубящийся мрак пыли, но и надвинул низкий заслон плоских и синих, как кованое железо, облаков. Просвет между небом и голым полем становился все меньше и уже. Казалось, что ветер начинал злиться на тесноту и, пытаясь вырваться на волю, кидался в этот просвет, как в узкую пропасть.

Иван Никитич сказал:

— Ребята, у нас одно должно быть на уме: для себя и для коров надо здорово потрудиться. Труд — он во всем хороший помощник. Придется вам одним всю скотину поить из ведра. Стоять и ждать она там не будет… Носите воду по очереди в сарай. Один сторожует, другой носит. А я пойду туда…