"Ага, выпил маленько наш поставщик рыбы", – подумал Бальб.

Пошатываясь, с кружкой в руке Скавр вошел во двор, и песню сменил речитатив:

– Дурень я, дурень ты, все мы дурни тут…

– Не ори! – остановил его Бальб, кивнув головой на дом. – Почему это мы дурни, ты, умник?

Скавр стеклянными глазами посмотрел на Бальба, отдал ему кружку, Квирине протянул кулек с рыбой и понизил голос:

– Дурни мы, потому что разини. А вот кто на работе это самое делает, живет получше нас. Все им даром достается – и жратва, и деньги, И никаких налогов. Ой, держите меня! Опять ввели новые налоги! На суды, на свадьбы, на похороны – на все! – Голос Скавра возвысился. – А сегодня еще новый налог – на игру в астра… астрагал и в микаре! Чуешь, что это значит?

Это специально для нас придумано. Брюхатые в микаре не играют, они только в кости дуются. Скоро и облегчиться без налога не дадут!

– Да, и вправду мы дурни, – присоединился к нему Бальб.

– Мерзавцы проклятые! Я как это услыхал, взяла меня злость: зачем надрываться? Зачем позволять им себя обкрадывать? Лучше уж я объявлю себя нищим, пусть меня государство кормит, раз у него руки такие длинные!

– Да, братец, – отозвался Бальб, – будь у тебя золотая монета с изображением Августа, не пришлось бы тебе торчать в вонючей хибарке и чинить свое рассохшееся корыто. Я прямо вижу, как ты восседаешь в резной лектике, а сам весь золотом увешан! Я бы тоже хотел считать не на ассы, а на золотые. Тогда и меня, горбуна, каждая считала бы красавцем…

За углом послышались тяжелые шаги. Во двор вошли три вигила.

– Здесь живет актер Фабий Скавр?

– Да… а что… – медленно отвечал Бальб.

У одного из вигилов в руках был свиток.

– Мы принесли официальное извещение.

Фабий вышел, взял послание, прочитал. И всплеснул руками от счастья:

– Ура! Мы будем играть! "Фаларид" разрешен! И без изменений! – Он схватил Квирину на руки и закружился с ней по двору.

Вигилы ушли, затихли звуки их шагов вдали.

Фабий радовался как ребенок. Обращаясь то к отцу, то к Бальбу, он говорил:

– Это просто великолепно, что все прошло так гладко! Теперь мы начнем репетировать! Разрази их гром, почему они не идут?

– Кто?

– Да актеры же?

Бальб перевернул рыбу на сковородке.

– Рыба готова! – сказал он.

– Надо бы выпить, раз… раз нам разрешили постановку… Но у меня нет… – озабоченно заговорил Фабий.

Квирина подала ему золотой.

– Откуда ты это взяла?

Она указала на Бальба.

– Спасибо, Бальб. Я скоро верну тебе долг, как только начнем играть.

– Оставь эти фразы для сцены, – перебил его Бальб. – Я пошел за вином.

И тут повалили гости, первая пришла Волюмния, за ней остальные. Все были обрадованы расторопностью и мудростью цензуры. Никто не ждал, что все пройдет так быстро и гладко. Волюмния хлопнула Квирину по спине:

– Так что ж, детка? Возьмемся за тряпки?

Квирина вынесла из дома охапку лоскутов. Из них будут сделаны костюмы для исполнителей "Фаларида". За образец они взяли рисунок с греческой вазы, помнящей времена Эмпедокла.

Волюмния и Квирина советовались, кроили, шили, мужчины обсуждали с Фабием пьесу. Роли были распределены: Фаларид – Мнестер, философ Пифагор – Апеллес, Телемах – Фабий, мать Фаларида – Волюмния. Остальные – в хор, Квирине не досталось ничего.

– Эх ты! – укоризненно сказала Волюмния, обращаясь к Фабию. – Почему ж ты Квирине ничего не дал?

– Я, – заторопилась Квирина, – я еще немного умею. Трагедия – это так серьезно, а я еще только начинаю…

– Ничего не немного, – возразила Волюмния и собралась продолжать защиту.

Но Фабий стоял на своем.

– В другой раз. Тут она не подходит. Для Памфилы тоже нет роли.

Скавр не мог больше терпеть:

– А ско… сколько ты получишь за это дело, сынок?

– Много, отец. Я думаю, золотых десять за одно представление.

– Так много? Значит, ты сможешь купить мне новую лодку и сеть, парень!

– Куплю, отец! Да еще какие!

– А то моя-то лодка течет, никакой смолы не хватит ее просмолить.

У Бальба смеялись даже морщинки около глаз:

– Наша-то римская лодка тоже совсем прохудилась. Уж и не знаю. чем ее можно законопатить. Смолы-то в ней хоть отбавляй…

– Слишком груз велик у этой лодки. Кое-что надо вытряхнуть и отправить на дно, – весело вставил Фабий.

– Кое-кого, я б сказал! – рявкнул Скавр.

В первый и последний раз в жизни старому рыбаку достались аплодисменты, которые обычно получал его сын.

Император развлекался. Луция он оставил в Риме вместо себя. беременную Цезонию поручил толпе рабынь в своем дворце на Палатине и все лето разъезжал на своей великолепной яхте вдоль италийских берегов. То в одной, то в другой гавани он со свитой выходил на берег, приказывал выгрузить Инцитата, для которого на палубе корабля была сооружена прекрасная конюшня, и верхом на нем проезжал по городу, высылая вперед гонцов, которые разбрасывали народу деньги.

Аплодисменты, ликование, крики восторга. В благодарность за восторг он устраивал для народа гладиаторские игры или состязания, а в Рим отправлял послов к Авиоле за следующей партией золотых. У Авиолы появление каждого посла вызывало замешательство и злобу. Он посылает ко мне, как в государственную казну. Какая гарантия, что я получу свои деньги обратно, если он старается избежать войны?

Возможно. Авиола был уверен, что ему удастся с помощью единомышленников организовать поход на Рейн, а может, он просто боялся за свою голову, но деньги каждый раз посылал.

Калигула покорил жителей Путеол, Байи, Неаполя, Кум, Капуи. Они видели блестящего оратора, великолепного возницу в зеленой тунике. Молодой император – молодая жизнь Рима. Всюду, где его видели впервые, восхищались им, пожирали глазами. Как только могут эти ничтожества распространять о нем такие слухи! Злорадство, жестокость, насилие? О боги, ведь мы видим его собственными глазами! Мы собственными руками ловим денарии его щедрости. Ave Caius Caesar!

Он жил, разбрасывая миллионы, но в начале сентября решил возвращаться в Рим.

Последнюю остановку он сделал в Остии. Там у него был великолепный летний дворец, конфискованный у ростовщика Нивеи, который был казнен за оскорбление величества. После долгого плавания императору понравилось кутить в остийской вилле на берегу моря. Ему понравилось посылать издалека – как это когда-то делал Тиберий – в Рим свои приказы и приговоры.

Вечный город трепетал от страха.

Театр Помпея в Риме, необыкновенно красивое здание, вытесанное из желтого нубийского мрамора, верхние ряды его были забиты до отказа. Но места сенаторов пока пустовали, едва можно было насчитать сто тог.

Народ наверху шумел, перемалывал сплетни, как мельница зерно:

– Возит с собою на корабле Инцитата, вся сбруя у него золотая.

– Пусть прикажет позолотить и овес, который тот жрет, нам все равно…

– Нам это не все равно, болтун. Ради этого золоченого овса нам свалился на голову новый налог…

– Брюхатую Цезонию оставил здесь…

– А почему бы и нет? В любом порту ему наверняка раздобудут что-нибудь свеженькое…

– Теперь, говорят, он в Остии…

– О гром и молния! Так близко? Пусть сохранят нас боги!

– Вы знаете, что у суконщика Данусия сбежала жена?

– Ну? С кем?

– С каким-то коновалом. Говорят, сириец. И денежки Данусия прихватила с собой…

– Ха-ха-ха, повезло же скупердяю…

– Эй, сосед, я забыл дома сало. Дай, братец, кусочек на хлеб!

– Вы видели его, проходимца. Забыл, говорит. Это нам знакомо. На, только не клянчи.

– Боже мой! Девчонка Фабия! Квирина! Что ты здесь делаешь? Ты должна быть там, внизу! Танцевать!

– В трагедии, ну и умен же ты? Пусть хоть раз посмотрит на того, своего. На, выпей, глазастая!

Квирина улыбнулась и выпила. Она сидела между Бальбом и Скавром с самого края, недалеко от актерской уборной.