Постепенно он смог подтянуться к берегу, уперся подбородком в траву. Закрепившись, очень плавно вытянул вторую руку, ухватился ею за другой куст вереска – и наконец сумел выволочь себя на твердую почву.

Д’Агоста лежал, ощущая безграничную, необъятную радость. Сердце потихоньку успокоилось, перестало колотиться. Ливень смывал грязь.

Спустя несколько минут ему удалось подняться на ноги. Он продрог до костей и стучал зубами, с него капала грязь. Д’Агоста приподнял левую руку, позволил дождю омыть циферблат часов: четыре часа.

Четыре часа пополудни!

Неудивительно, что вокруг так темно. Здесь ведь север, в октябре солнце садится рано.

Винсента д’Агосту била дрожь. Ветер валил с ног, ливень хлестал, издалека доносились раскаты грома. Он не взял с собой ни фонаря, ни даже зажигалки. Вот же угодил! Так можно и умереть от переохлаждения. Слава богу, хоть тропу нашел.

Вглядываясь в сумрак, лейтенант различил впереди каирн, который так долго и безуспешно искал.

Он как мог счистил с себя грязь и осторожно пошел вперед. Приблизившись, заподозрил неладное: каирн выглядел уж очень тонким. И точно, это оказался сухой стволик мертвого дерева, ободранный, отполированный ветром.

Д’Агоста не поверил своим глазам. Чертово деревце, да как оно тут оказалось, посреди пустоши, во многих милях от живого леса? Если бы д’Агоста проходил здесь раньше, уж точно бы подметил такой курьез.

Господи, неужели он так и не вышел на тропу?

Лейтенант осмотрелся в сгущающихся сумерках и понял: то, что он принимал за тропу, на самом деле всего лишь несколько небольших участков песка и гальки, хаотично разбросанных по трясине.

Стемнело по-настоящему. И похолодало. Возможно, температура опустилась ниже нуля.

Д’Агоста наконец понял, какой непростительной глупостью было идти через болота в одиночку. Не оправившийся от раны, без фонаря, без компаса, с одним-единственным давно съеденным бутербродом. Желание выяснить, что произошло с Пендергастом, нетерпение и неосмотрительность не дали правильно оценить риск – и вот результат.

И что теперь? Темень кромешная, идти без фонаря – самоубийство. Вокруг сплошь мутная темно-серая пелена, ориентиров не видно, и надежды их отыскать нет. Еще никогда в жизни д’Агосте не было так холодно. Он промерз до мозга костей.

Видно, придется ночевать среди топей.

Он огляделся и заметил невдалеке пару валунов. Дрожа, выстукивая зубами чечетку, скорчился между ними, закрывшись от ветра. Съежился, уткнул голову в колени, спрятал ладони под мышками. Дождь барабанил по спине, ручейки текли по шее, сбегали на лицо. Дождь сменился мокрым снегом, тяжелые комья расплескивались о плащ, сползали вниз.

Когда холод сделался невыносимым, внезапно пришло спасение. Стало теплее. Невероятно, но попытка спрятаться дала результат, тело побороло холод, приспособилось. Внутри, в самом средоточии родилось дремотное тепло, медленно поползло к рукам и ногам. С ним пришла и странная благодушная легкость. Лейтенант успокоился, ему захотелось закрыть глаза, поддаться сну. Ничего страшного, можно переночевать и здесь. С рассветом станет теплее, солнце пригреет, тропа отыщется, и все будет хорошо.

Так славно стало, тепло и приятно. И радостно. Дождь и холод – какая чепуха! И рана больше не болит.

Темнота заволокла все кругом. Очень хочется спать! Если удастся заснуть, ночь пройдет намного скорее. С темнотой и мокрый снег прекратился – снова везение. Хотя, нет, пошел настоящий, сухой снег. Ну, хотя бы ветер улегся. Господи, дремотно как, словно наелся снотворного…

Д’Агоста пошевелился, устраиваясь поудобнее, и вдруг заметил желтый огонек – дрожащую, зыбкую искру среди черноты. Что это? Галлюцинация? Нет, наверняка Глимсхолм – откуда еще тут огни? И ведь невдалеке. Нужно встать и пойти туда.

Но зачем? Сейчас так тепло, так хочется спать… лучше переночевать здесь, а пойти утром. Хорошо, что цель оказалась так близка. Теперь можно заснуть спокойно…

Лейтенант медленно уплыл в чудесное теплое беспамятство.

За небольшим столиком на веранде ресторана сидел мужчина в белом льняном костюме и белой же соломенной шляпе, поглощая huevos rancheros – яичницу по-мексикански – со сметаной и соусом халапеньо. С веранды открывался приятный вид на окаймленную деревьями площадь Парко-Централ с недавно отстроенным фонтаном посередине. Вокруг фонтана толпились ребятишки и туристы. За площадью виднелась знаменитая арка монастыря Санта-Каталина, чьи очертания, насыщенный желтый цвет и колокольня смотрелись бы куда более естественно в Венеции, нежели в Центральной Америке. Дальше, за чередой домов со стенами пастельных тонов и бурыми крышами, возвышались огромные вулканы. Их темные вершины скрывались за клубящимися облаками.

Несмотря на утро, из открытых окон уже неслась музыка. Проезжающие по улице автомобили расшвыривали валяющийся мусор.

Утро выдалось пасмурным. Мужчина снял шляпу, положил рядом с собой.

Он производил внушительное впечатление: высокий, импозантный, под льняным костюмом угадываются рельефные мышцы и стать атлета. Движения медленные, плавные, обманчиво расслабленные, взгляд светлых глаз цепок и внимателен, от них не ускользнет ни единая мелочь. Волосы белым-белы, а кожа смуглая, покрытая глубоким загаром и странно гладкая, почти шелковистая на вид. Оттого трудно определить возраст мужчины: ему может быть едва за сорок или уже за пятьдесят.

Официантка унесла опустевшую тарелку. Мужчина поблагодарил на хорошем испанском. Еще раз окинув взглядом окрестности, он вынул из стоящего у ног потертого портфеля тонкую папку. Глотнул черного кофе со льдом, щелкнул золотой зажигалкой, раскуривая тонкую сигару, и открыл папку, размышляя над тем, почему ее прислали как нечто исключительно важное и конфиденциальное. Как правило, даже требующие особой секретности дела шли по обычным, вполне безопасным каналам: через переадресаторы электронной почты или закодированные файлы, надежно спрятанные на особо секретных серверах в Интернете. Но это послание прибыло с курьером, одним из немногих используемых организацией.

Впрочем, это единственный способ удостовериться на все сто процентов, что письмо дошло по назначению.

Мужчина отхлебнул кофе еще раз, уложил сигару в стеклянную пепельницу, вынул из кармана пиджака шелковый платок и промокнул лоб. Столько лет прожил в тропиках, а к жаре привыкнуть так и не смог. Ему часто снились очень странные сны о детстве, о летних месяцах, проводимых в охотничьем домике возле города Кёнигсвинтер, с его коридорами-лабиринтами, видами на хребет Зибенгебирге и долину Рейна.

Он сунул платок в карман и открыл папку. Там лежала вырезка из газеты, напечатанной до крайности скверно и на самой дешевой бумаге. Газету напечатали всего несколько дней назад, а бумага уже пожелтела. Американская газетенка с нелепым названием «Эзервилльская пчела». Заголовок крупными буквами:

Мужчина спокойно положил вырезку в папку. Процедил сквозь зубы:

– Scheisse![3]

Снова взялся за вырезку и дважды внимательно перечитал. Свернул, положил на стол, внимательно осмотрел площадь. Вынул зажигалку, поджег край вырезки, уронил горящую бумагу в пепельницу. Тщательно проследил за тем, чтобы не осталось несгоревших клочков, потом раздавил пепел концом сигары. Вдохнул глубоко, вытащил мобильный телефон и набрал длинную последовательность цифр.