больше, они стремительно наступают, а нас осталось всего десять. Всего лишь десять.

Я призываю свою группу отвести остальных зараженных в безопасное место — лес.

Отовсюду раздаются выстрелы. Я стреляю в ответ, целясь в одного за другим, но это бесполезно:

из аэропорта прибывает все больше и больше оперативников.

И в этот момент меня накрывает боль.

В глазах мутнеет, а все вокруг замедляется. Я замечаю ту самую девочку, которой я отдала

свой последний пузырек с сывороткой: она прячется у аэропорта, зажимая ладошками уши. Ее

колени трясутся, а слезы медленно стекают по лицу так, словно кто-то не до конца закрыл кран. Я

хочу крикнуть ей, чтобы она бежала. Хочу защитить ее. Но внезапно из моего рта вырывается

приступ кашля, кровь смешивается с желчью. Я перевожу дыхание, не слыша больше

происходящее вокруг меня. Оперативник стреляет, убивая одного из зараженных. Зараженный

стреляет, убивая одного из оперативников. Слишком много смертей. Я смотрю на маленькую

девочку, наши глаза встречаются. Я больше не могу отвести взгляд. Вижу ее слезы, и это так,

словно они мои… мои. Но я не могу плакать. Не могу дышать. Не могу пошевелиться. Я делаю

новый вдох и чувствую, как яд прожигает мои мышцы, заставляя кровь вскипеть.

Затем я слышу, как мое имя выкрикивают снова и снова. Женщина-оперативник, которую я

узнаю, но имя которой не помню, тоже это слышит, прицеливается и расправляет плечи, готовясь к

выстрелу.

— Нет! — Я узнаю этот крик, этот голос. Женщина падает, истекая кровью, а в следующую

секунду он оказывается напротив меня, хватая мое лицо, чтобы я смогла его увидеть. Он

заставляет меня на него посмотреть. Джексон держит мое лицо в руках, прижимая к себе, но я не

могу произнести ни слова.

— Не умирай. Ну же, останься со мной. Пожалуйста… — Я делаю короткий вдох. Мои

колени сгибаются, когда Джексон берет меня на руки. — Держись. Прошу, просто держись, —

Умоляет он дрожащим голосом. Он повторяет мое имя вновь и вновь, но мне кажется, что звук где-

то совсем далеко. Эта какофония противостоит спокойному пению птиц, поющих мне

колыбельную. Я борюсь с этим звуком, с тяжестью век, но мелодия так прекрасна, а сон спокоен.

Мое тело сдается, наслаждаясь мелодией. Я улыбаюсь.

А потом все проходит.

Глава 30

В голове мелькают бессмысленные картинки. Надо мной склоняется морщинистая

женщина. Рядом сидит Джексон и сжимает мою руку. На заднем фоне раздаются крики. Женщина

поворачивается, резко запрокидывает мне голову и заталкивает в рот что-то похожее на бумагу или

сухие листья. Я пытаюсь выплюнуть, но она зажимает мне рот.

— Человек, жуй. Сию же минуту.

Я начинаю отмахиваться от ее руки, а она открывает мне рот и быстро вливает в него

ледяную жидкость, поэтому у меня не остается выбора, надо либо жевать, либо глотать.

Я глотаю.

Вязкий комок спускается вниз по горлу, царапая стенки. Меня тошнит, меня сейчас

стошнит. И стоит лекарству попасть ко мне в живот, как меня охватывает агония. Пылает каждая

частичка тела. Интересно, так ли себя чувствовали сгорающие изнутри Древние, потому что

ощущение, что от этого давления мои внутренности готовы вырваться вон из кожи в любую

минуту. На лбу собирается пот, бегущий по лицу, под руками, под коленями… повсюду. Сгорая

изнутри, я взмокла снаружи. Ад, заключенный в одну капсулу.

Но так же быстро, как меня охватил огонь, на место жару приходит холод,

замораживающий вены, пока каждая частичка меня не чувствует сначала облегчение, а затем

страх. У меня онемело все тело. Я стараюсь дышать, но мне удается делать только маленькие

глотки воздуха. Начинается паника, внутри я кричу, а снаружи не могу вымолвить ни слова. Надо

мной снова появляется женщина и поднимает до конца мои полузакрытые онемевшие веки.

— Человек, видишь? — спрашивает она.

Я киваю.

— Чувствуешь?

Я качаю головой, по крайней мере, мысленно я делаю именно это. Она что-то бормочет,

прежде чем вернуться ко мне с крошечной керамической чашечкой.

— Выпей это, станет лучше, — уверяет она, поднося чашку к моему рту.

Я раздвигаю губы, но не достаточно сильно, поэтому она подталкивает чашу к крошечному

отверстию и наклоняет ее. Я съеживаюсь от горечи. Смесь черного кофе и лимона заполняет мои

вкусовые рецепторы. Мое тело дергается, но я не уверена, что тому причина: сама смесь или

ужасный вкус. И внезапно я начинаю чувствовать себя прекрасно, неопределенно и слегка

возвышенно, словно я сильно перебрала с алкоголем, но не довела себя до безрассудства.

— Лучше? — интересуется она.

Я киваю, пытаясь согнать с лица глупую улыбку, но у меня ничего не выходит. Я слишком

долго плохо себя чувствовала.

— Еще, — удается мне выговорить.

Она взрывается от смеха и хлопает меня по руке.

— Детка, теперь ты в порядке. Спи.

Я так и делаю.

Через какое-то время я просыпаюсь, понятия не имея, который сейчас час. Кто-то подходит,

заметив мое движение. Это женщина из моих снов, может быть, все это было на самом деле.

— Как ты себя чувствуешь?

Я открываю глаза, и Джексон придвигается ко мне.

— Я очень беспокоился. Ты долго не могла проснуться… Я думал, что ты можешь больше

никогда ко мне не вернуться.

Он проводит рукой по моему лицу, но я отстраняюсь, разрываясь между Джексоном,

которого, как я думала, знала, и настоящим Джексоном — Джексоном Кастелло, внуком Зевса.

Я облизываю сухие, потрескавшиеся губы.

— Как долго я здесь? — спрашиваю я, понимая, что сперва надо задать другой вопрос. —

Где я?

Вспышка боли пробегает по его лицу, прежде чем он отвечает.

— На Лог, в нашем варианте медицинского центра. Мы зовем его Панацеей, и ты провела

здесь три дня.

— Нет, это не так… Нет. — У меня учащается дыхание, и на глаза наворачиваются горячие

слезы. — Что случилось с остальными? Мы их бросили? Они все погибли? Подожди, нет. — К

горлу подступает комок. — Мои родители, Джексон. Где мои родители?

— В Сидии. Мне очень жаль, — отвечает он, поджимая губы, и эта обреченность в его

голосе разбивает меня на части, все достигает кульминационного момента. Столько планов,

смертей, а теперь… В груди все тяжелеет от болезненных всхлипов, и на меня обрушивается то,

что осталось позади, и что я больше никогда не увижу. И я размышляю о том, что мне следовало

бы сделать. Я должна была попрощаться с мамой перед уходом. Пробравшись на базу, я должна

была быть менее заметной, должна была действовать, как настоящий оперативник. Слишком

много сожалений, чтобы с ними справиться.

Джексон пытается притянуть меня к груди, но я отталкиваю его. Злость смешивается со

слезами. Он врал мне все это время, а теперь всех, кого я люблю, нет рядом. Я хочу задать ему

вопросы, но не готова услышать ответы. Я знала, что окажусь здесь, но думала, что у меня будет

время сказать «прощай», хотя от одного этого слова все не стало бы проще. Я могу думать только о

мамином лице в тот момент, когда Гретхен и Ло сказали ей, что я ушла. По отношению к ней это

не честно. Она будет мучиться всю жизнь, и нет ничего, что бы я могла сделать.

Из меня вырывается новая волна всхлипов, и Джексон опускает голову, его лицо искажается

от боли. Он тянется к моей руке, но останавливается на половине пути при виде моего взгляда. Не

хочу, чтобы он ко мне прикасался. Наверное, я должна быть сильнее или, как минимум, создать

иллюзию того, что я сильная, но не могу. Меня одолевает беспокойство. Я не представляю, в каком

мире их оставила, и какие ужасы их ожидают из-за того, что они мне помогли. Я заставила их

рискнуть всем, а затем исчезла, оставив их собирать осколки.