Я понял, что его гнетет тяжесть грехов — он отнял трон у своего дяди, нарушил монашеский обет, силой взял молодую жену своего племянника. Мало кто за пределами Гвинедда не слышал о суровой отповеди ему Гильдаса Мудрого, и мне пришло в голову, что король боится, как бы святой не стал клясть его в час битвы.

Мы без единого слова спустились туда, где рядом с лесом встречались три реки, смешивая свои воды в священном триединстве. Пока я стоял, наблюдая, с веткой рябины в руке, король преклонил колена на берегу и склонился к чистой проточной воде Затем он застыл в молитве, пока вдруг не вырвался из-за горизонта луч восходящего солнца, словно дротик из руки героя на колеснице, разогнав туманные видения, плывшие по течению, и на западе не заблистал во славе неприступный пик Каэр Карадог.

Король Мэлгон быстро погрузил руки в холодный поток, на котором плясало юное солнце, и омыл свое королевское лицо водой. И когда чистая стихия побежала блестящими каплями по его широким скулам и темной бороде, он вознес следующую молитву:

Король молча стоял на коленях на речном берегу, пока поднималось солнце, будя радостное пение птиц и гудение насекомых, что вылезали из своих норок в торфе у нас под ногами. Затем он встал, молча обнял меня и пошел впереди меня назад в крепость того, кто был рожден от Брана. Теперь король Мэлгон шагал легче, выпрямив спину после свидания с чистой текущей водой.

Когда мы вернулись, войско суетилось, как пчелы во время роения. Повсюду поднимались дымки лагерных костров, звенели котлы и звякало оружие. В крепости Мэлгон присоединился к королям за питьем, потому как в войске том был обычай во время похода вставать рано поутру и единым духом пить мед.

Я, извинившись, расстался с королем у дверей, поскольку разум мой был в смятении и я хотел остаться один. Среди войска одиночества не отыщешь, а потому я забрался на каменную стену и пошел к надвратной башне, откуда без помех мог наблюдать все происходящее. Однако вскоре мои размышления были резко прерваны. Прямо под собой я услышал сердитые крики, приказы и протесты.

Я посмотрел вниз, как всегда любопытствуя, с чего это смертные подняли суету и шум в окружающей пустоте вечности. В небольшой кучке людей, столпившихся внизу, вспыхнула жестокая ссора. Четверо были гвинеддскими копейщиками из стражи ворот — они сдерживали двух других, громко и гневно спорящих. Одного из них я знал — это был мой старый друг трибун, с которым я разговаривал на склоне Динллеу в Нос Калан Май. Он едва пару слов мог сказать по-бриттски, но, казалось, он и их забыл, поскольку орал и ругался с ничего не понимающими стражниками на своем родном языке. Пора было помочь ему, поскольку не последним из моих достоинств было то, что я знал множество языков разных народов (не считая языка птиц и зверей), как сам Гурир Гвастад Иэтоэдд.

Я торопливо сбежал по ступеням вниз, выскочил из ворот, повернул и оказался прямо перед этой любопытной сценой. Руфин пытался своей здоровой рукой удержать гибкого, бойкого с виду юношу, в то же время призывая часовых на помощь. Трибун говорил приказным тоном, что имело определенный вес для людей, привыкших повиноваться. С другой стороны, они вроде бы знали его пленника, чьи бурные протесты они по крайней мере понимали.

— Похоже, у тебя возникли трудности? — пробормотал я, беря трибуна под локоть. — Могу ли я помочь?

Он немного испуганно оглянулся, поскольку я по своему обыкновению появился молча и внезапно.

— А, так это ты! — с явным облегчением вскричал он. — Может, ты сможешь втолковать этим остолопам, что они должны взять этого парня под стражу?

— Да что он сделал? — спросил я, зыркнув на остальных, чтобы они замолчали.

Руфин ослабил свою хватку, после чего юноша встряхнулся, словно пес, вылезший из воды, и, набычившись, встал рядом, не слишком дружелюбно глядя на трибуна.

— Что сделал? — повторил трибун. — Дело не в том, что он сделал, а в том, чего эти тупые часовые — у каппадокийцев и то мозгов больше — не сделали! То, что меня волнует, должно волновать всякого, кто желает ввести в этой армии хоть что-то похожее на римскую дисциплину! Я пошел проведать несколько отдаленных постов и увидел, как какой-то кампидоктор пытается муштровать рекрутов, которые, видно, думают, что их обучают шуточки в цирке откалывать. Ладно, я достаточно насмотрелся в Ливии, чтобы не ждать слишком многого от федератов, но сейчас, после такого, я думаю, у меня есть основания подать жалобу командующему. Мне кажется, что необходимо выставить двойную, а то и тройную стражу!

Я увидел, что необходимо утихомирить моего нетерпеливого друга, прежде чем он влипнет в серьезную передрягу. Вокруг собиралась толпа, в которой все чаще слышалось ворчание: «Серый волк!» Это говорило, что люди распаляются гневом по поводу того, что одного из них честит какой-то аллтуд, чужак без роду без племени. Я тоже был аллтуд, но теперь люди Гвинедда знали, в каком почете держит меня король. Кроме того, я обладал силой и взглядом, который не всякий осмелился бы встретить.

— Но ведь не такому высокопоставленному офицеру, как ты, наказывать всякого, кто нарушает свои обязанности? — тактично осведомился я. — Разве это дело, в чем бы оно ни состояло, нельзя оставить капитану или вождю его рода? Эта армия не такая, как у твоего императора, что движется по приказу, как пешки на доске для гвиддвилла. Приходится иметь дело с тем, что у тебя есть под рукой, ведь так?!

— Конечно, ты прав, — ответил Руфин, который вроде бы успокоился после моего вмешательства, а возможно, и после знака, который я дал стражам, чтобы те задержали предмет его гнева — по крайней мере до тех пор, пока все не разъяснится. — Первая необходимость армии федератов — вести дело по собственному обычаю, это уж я прекрасно понимаю. Но в одном я буду настаивать перед королем, причем он полностью со мной согласен и дал мне на то полную власть.

Нам еще несколько недель идти до того, как мы вступим на вражескую территорию. Верно, мы получили сведения насчет расположения вражеских сил, но верно и то, что мы не знаем, чего нам ожидать, когда мы покинем дружелюбные земли. Если мы собираемся сохранить инициативу, то враг должен как можно меньше знать о наших передвижениях, пока мы не появимся перед ним В таком случае первое дело — секретность, на чем я и настаивал во время совета в Вирокониуме[100]. И что же я вижу? Секретностью тут и не пахнет — эти головотяпы на часах того гляди выпустят из штаб-квартиры человека, которому там быть вообще не положено, да еще при таких обстоятельствах, которые только подозрительными и назовешь. Кто этот человек? Куда он шел?

Несомненно, ты считаешь меня чересчур придирчивым, но я видывал, как и более великие армии попадали в беду из-за меньшего. Предательство привело армию Ареобинда к поражению при Фасии[101]. Ареобинд не был Велизарием (вся Африка знала, что он получил назначение благодаря своей женитьбе на племяннице императора), но у него хватало блестящих офицеров. Мой старый товарищ Иоанн, сын Сисинниола[102], был среди тех, кто погиб при Фасии, а офицеры вроде него на дороге не валяются. Лучше уж заранее предостеречься, чем заранее вооружиться, ежели хочешь знать мое мнение. Скажу тебе, друг мой, что секретность здесь главное и исключений быть не должно. Этого человека надо взять под стражу и допросить, иначе я умываю руки.