Теперь же я тебе расскажу лишь вот о чем. Опасаясь, что наши гонцы, которых отправили к Брохваэлю, попали в лапы врагу, и зная, что наша крепость наверняка окружена врагом, я решил сам попытаться привести войска назад. Поскольку я опасался, что враги как-то прознают о моих замыслах, я решил ради этого обмануть даже людей собственного госгордда. Как только мы завидели приближение язычников, я спрятался в папоротниках, а затем скакал день и ночь, не жалея ни себя, ни коня, пока не добрался до Брохваэля и его воинов у стен Каэр Виддай. Вряд ли ты поверишь, хотя со временем и узнаешь, что это правда, — нас предали с самого начала, с самого выступления! Князь Айнион маб Рин попал в руки ивисов и был жестоко ими убит, и Каэр Виддай был в руках язычников! Кинуриг оставил этого щенка, своего сына, с одним-единственным отрядом держать город против нас. Когда король Брохваэль узнал об опасности, угрожающей Дракону Острова, он тотчас же свернул лагерь и помчался сюда быстро, как мог.

— Ты очень хорошо поступил, Эльфин, — заявил Мэлгон, — и сдается мне, что после трудов нынешнею дня хвалу тебе будут петь по всему Придайну.

— А то нет! — рассмеялся Эльфин, пожимая мне руки и заглядывая в лицо. — Как ты думаешь, Мирддин? Разве не я спас Власть королей Придайна, я, один! Разве не дал я Талиесину тему для великолепной хвалебной песни? «Пусть и не был он Артуром» — так барды поют о героях, но разве не будут они заканчивать хвалу вождю такими словами: «отвагой он был, как Эльфин»? Я прав, Мирддин? Что подумает отец мой Гвиддно, когда услышит эти вести, что подумает Уриен Регедский! Что будут говорить обо мне воины при дворах Тринадцати Князей Севера! Думаю, Уриен Регедский выберет меня своим поединщиком, когда пойдет походом на людей Дайвра и Бринайха! Ага, Кинуриг, бледноликий лис, где ты теперь?

С этими словами он поддал ногой голову убитого ивиса и весело подпрыгнул.

— Ты и вправду хорошо поступил, Эльфин, — тепло ответил я, — но удивительно мне, что ты не вспомнил о той, что еще больше будет восхвалять твои подвиги, чем даже Тринадцать Князей Севера. Ты что, забыл?

— Нет, Мирддин, я не забыл. Я счастлив, что немалым делом для нее будет услышать, что именно ее муж спас короля Мэлгона Высокого от смерти от рук этих язычников ивисов, и люди будут почитать ее за это еще больше! Ах, не могу дождаться, когда же я смогу рассказать об этом ей, моей милой!

Быстро смеркалось. Вскоре только тусклые звезды будут светить нам. Повсюду с факелами ходили люди, сопровождая тех, кто на длинных носилках перетаскивал тела убитых. Лекари королевского двора пользовали раненых мазями и зашивали раны. Воины, оставшиеся целыми, искали добычи среди груд тел павших. Эльфин имел право похваляться, я не мог корить его за это В конце концов, лосось вырастает из малька — король же из юноши. Внезапно я ощутил страшную усталость. Извинившись, я пошел поискать места для сна, оставив Мэлгона дальше расспрашивать Эльфина.

Прокладывая себе путь среди тел убитых, я добрался до места, где в торжественном молчании собрались люди. Я уловил обрывок песнопения и, подойдя поближе, увидел, что это Кинан Гаруйн и воины Поуиса, собравшиеся оплакать своего павшего господина. Я увидел место, где пал Брохваэль Орлы кричали над погибшим. Святой Гвиддварх молился за душу короля, держа крест над его головой. Свет факелов плясал на лице Брохваэля, поблескивая на его оскаленных клыках, так что на миг в пляске теней он показался мне яростно живым. Тело его лежало на куче убитых, бриттов и ивисов, изрубленные конечности еще подрагивали, словно клубок свившихся змей, когда по весне просыпаются они.

— Altisona carminalia et valde suavia audivi angelicorum coetuum cantica, — распевно читал Гвиддварх высоким мелодичным голосом, — eodem momento egresionis inter angelicos sanctae ipsius animae ascendentes chores. Я слышал песнопения сонмов ангелов, громкие и весьма слафетные, в тот миг, когда его святая душа, окруженная ангелами, возносилась на небеса.

Я поднял взгляд к куполу звездного неба, куда птица-душа Брохваэля уже сейчас, наверное, летит. Затем я снова посмотрел на лицо, которое больше никогда в жизни не увижу. Вскоре плоть его станет добычей для червей, а кровь его просочится в царство Аннона. Я верил, что он заранее знал свой смертный час. Короли правят во славе и во славе умирают, и время всегда мчится за ними так же быстро, как белая колесница сына Брохваэля Кинана. Смертельно-бледные лица плакальщиков на миг представились мне подобием шествия королей, ходом истории этого мира на миг выведенных на свет и снова канувших во тьму.

Продрогнув от ночного промозглого воздуха холмов, скорбя сердцем, несмотря на победу, я пошел к восточным воротам крепости. На башне не было стражи, ворота были распахнуты. Я уже вошел, когда услышал неподалеку мучительный стон. Вокруг, кроме меня, никого не было видно, и потому я стал высматривать, кому тут нужна моя помощь. Я увидел, что кто-то сидит, тяжело опираясь спиной на частокол.

— Кто ты, как тебя зовут, из какого ты народа? — осторожно спросил я. В ответ снова послышался стон. Поскольку бедняга явно не мог причинить мне зла, я подошел поближе. — Ты бритт или язычник? — ласково спросил я. Тихий ответ из темноты заставил мое сердце быстро забиться от удивления и ужаса.

— Мердинус, ты? Уж ты-то меня знаешь, я трибун Руфин…

— Руфин! — вскричал я, бросаясь к нему. — Ты ранен! Больно? Я-то думал, где ты, но и вообразить себе не мог, что такое случится!

Правду говоря, я в то время начисто забыл о его существовании, таково было напряжение и смятение этого страшного дня.

— Худо дело, друг мой, — прошептал солдат так тихо, что мне пришлось склониться к самому его лицу. Я едва видел его знакомое лицо, все такое же замкнутое и печальное, так что лишь струйка крови, стекавшая из уголка рта по бороде, говорила о тяжкой боли и ранении.

— Куда ты ранен? Я сейчас приведу лекаря! — заторопился я.

— Нет, не оставляй меня… Честно говоря, я ценил твое общество больше, чем ты, наверное, думаешь, Мердинус. Мне кажется, что если ты сейчас уйдешь, то больше ты меня не увидишь. Она там, в спине… плечо…

Руфин невольно застонал, стиснув зубы в тщетной попытке сдержаться. Осторожно я подвел руку под его плечо — мои пальцы сразу же нащупали древко стрелы, по самое оперение вошедшей в тело.

— Видишь? Ведь безнадежно же, да? Не вытащить, — еще тише прошептал он. Он умоляюще посмотрел мне в лицо, хотя не о снадобье и не о лекаре просил он. — Знаю я, что скажут хирурги, — пробормотал он самому себе. — «Если удаление приносит большие страдания, то попытку следует отклонить, дабы, верша доброе дело, не подвергать себя упрекам невежд». Да и не поможет, так ведь?

Руфин закрыл глаза и около минуты так лежал, затем снова открыл их и опять посмотрел на меня.

— Вот так все и происходит, разве нет? Помнишь? Я все думаю — встречусь ли с отцом… Я сделал все, что мог, ради мира в королевстве и ради власти Рима. Но что за место для того, чтобы умереть, — последний из Руфиев Фестиев останется на поживу волкам в какой-то варварской крепости!

— Нет, ты не достанешься волкам и никаким другим пожирателям падали, уверяю тебя! — горячо пообещал я. — Насколько я понимаю, ты выполнил свой долг и даже больше. Я не знал твоего отца, но я уверен, что ты увидишься с ним и он будет гордиться тобой, как никто из отцов! Как же иначе? Ведь это ты выиграл этот день — разве ты не слышал, что мы победили?