Нет людей коварнее и вероломнее мавританцев — они ни Бога не боятся, ни людей не уважают, им плевать и на клятвы, и на заложников. Их можно держать в мире только страхом, и я держал этот мир. Что ж, в конце концов, караваны проходили, а это много о чем говорит. Некоторые шайки мы силой заставили покориться, другим пришлось поднатужиться, чтобы собрать народу перехватить караван, сопровождаемый военным эскортом… Эй, ну-ка, убери эти камни с дороги!

Потягивая вино и продолжая наш разговор, мы с трибуном вышли из его шатра и зашагали по лагерю. За разговором трибун примечал каждую мелочь в кипевшей вокруг нас работе Валы обложили камнями без известкового раствора, частокол уже вроде бы был закончен, но поленья и кучи камней говорили о том, что работа была сделана недавно и наспех. Хотя работники, что трудились здесь, ни слова не понимали из корявой речи чужеземца, они понимали его намерения и охотно повиновались ему Не способный трудится сам, он хлопал самых усердных по плечу, улыбался, показывая свое одобрение, или хмурился и качал головой, когда все было не так, как нужно.

— Мы должны занимать их работой, Мердинус, держать их занятыми! Еще много нужно сделать. Кроме прочего, занятость не дает им думать об опасности. Это и к врагу относится, сам знаешь. Этот урок мы в Тингитане усвоили. «Пусть работают и пусть гадают» — таков мой девиз!

Я ощутил, как меня снова охватывает слабость, и сел на землю с внутренней стороны насыпи.

— Но если честно, — спросил я, — разве можешь ты рисковать хотя бы одним воином, когда у тебя их всего три сотни, а защищать надо такую большую крепость?

— А как я могу не рисковать? — мрачно ответил он. — Как только враг доберется до укреплений, он узнает о нашей слабости, и, если только он не совсем дурак, он не станет тянуть и воспользуется этим. Вся правда в том, друг мой, что с тремя сотнями мы не можем защищать такой протяженной линии, как бы она ни была укреплена, если у врага такой перевес, как ты говоришь. Нас может спасти только возвращение армии, и только выигрыш во времени может нам помочь дождаться ее. Но не отчаивайся, Мердинус! По крайней мере есть армия, которая, ну, скажем, может вернуться. В Мавритании у меня не было других войск, кроме моего несчастного гарнизона, чтобы вызвать их в случае необходимости. Ближайшая часть стояла в Цезарее, в добрых четырех днях дороги по морю, да и то если ветер попутный!

Наш разговор прервало появление Эльфина и выбранных им всадников. Верхом на своих нетерпеливых скакунах они представляли собой великолепное зрелище.

— Мы готовы! — воскликнул принц, размахивая над головой копьем и радостно улюлюкая.

— Хорошо, — ответил трибун. — Я объясню, чего хочу от вас. У того хребта, на левой стороне, вон под той рощицей, находится земляное укрепление, где стоят разведчики, которые должны предупредить нас о приближении врага. После того, как они зажгут сигнальный костер, им приказано скакать назад так быстро, как могут. Искусный полководец, каким я считаю этого саксонского короля, попытается во что бы то ни стало захватить разведчиков, чтобы выведать у них о наших силах и расположении. Знает ли он или нет о том, где стоят разведчики, он выяснит сразу же, как увидит дым, и тогда пошлет лучших всадников перехватить их. Если я не ошибаюсь, что-нибудь в этом роде и случится. Теперь что я хочу от вас. Под укрытием, где сидят наши разведчики, по эту сторону дороги я заметил березняк в ложбине между холмами. Я хочу, чтобы каждый день, с восхода до заката, вы выезжали и занимали там позицию, спрятавшись так удобно, как можете. В то же самое время вы будете посылать одного пешего к ближайшей наблюдательной точке, на которой вы еще сможете видеть его, а он, в свою очередь, будет осматривать как можно более длинный участок дороги, что идет на юг. Как только он завидит авангард противника, он незаметно вернется к вам. И вы будете ждать — кстати, озаботься, чтобы жеребцы в твоей турме[195] были холощеными, иначе из-за какого-то ржания все может пойти насмарку, — пока передовые всадники врага не пройдут над вами, преследуя наших возвращающихся разведчиков.

Вот тогда и настанет тот момент, которого ты так ждешь, юный Эльфин. Ударь в тыл этим преследователям и позаботься, чтобы никто не ушел живым!

Эльфин кивнул и усмехнулся, а его соратники громко закричали, так что все в лагере на миг оторвались от работы, чтобы посмотреть на них.

— Сделаешь это, — внушал Руфин, — и поиграй силой на дороге, труби в трубы, размахивай знаменами, поезди туда-сюда, чтобы издали казалось, будто бы вас больше, чем есть на самом деле. Но, что бы ни случилось, не допускай, чтобы хоть один человек из твоей турмы попал в руки врага, иначе все старания пойдут прахом.

— Я понял! — ответил Эльфин и весело рассмеялся, перекинув ногу через седло. — Хитрый замысел, и выполнить его нетрудно. Итак, прощай!

Затрубил рог, у западных ворот отозвались другие. Тяжелые брусья, что запирали ворота, убрали, обитые железом двери распахнулись, и тридцать конников принца Эльфина, прорысив под башней, гордо проскакали мимо часовых. Дозорному на башне передали, чтобы, как только будет знак с аванпостов, он позвал трибуна. Как только все это было сделано, мы пошли к его шатру, где уже ждал обед.

— Руфин, как ты оцениваешь наше положение, если честно? — спросил я, после того как мы некоторое время молча ели.

Трибун задумчиво обгладывал ножку цыпленка. Затем он ответил:

— Если честно, то никак. Сейчас перевес у врага подавляющий, и к несчастью — не то слово! — с нами король. Но Фортуна богиня ветреная, и мы пока не знаем, как далеко наша армия. Может, гонец скоро отыщет их. Что до прочего, нам остается только выполнять свой долг как можно добросовестнее. Человеку большего не сделать, но и это многое даст. Командуй тут Велизарий или Соломон, не сомневаюсь, что они придумали бы план получше моего. Но победим мы или проиграем — по крайней мере нельзя будет обвинить командира, который предпринял все возможные меры предосторожности.

Когда я с вот этой моей покалеченной рукой лежал на Сицилии и изучал военные руководства, я вычитал один совет, который засел у меня в памяти. Думаю, он стоит всех прочих: «Полководец никогда не должен говорить „я не подумал об этом“. Уверен, что обо мне никто такого не скажет.

Хладнокровие трибуна подбодрило меня — пока я не подумал о том, что надвигалось на нас с юга.

— Ладно, я должен заняться делами! — вдруг заявил он, прервав мои размышления. Бросив в сторону цыплячью косточку, он застегнул перевязь и попрощался со мной. — Если кто будет спрашивать меня, — добавил он, — я у западных ворот. Кстати, у меня есть чем тебя позабавить, если у тебя будет времечко зайти ко мне. Ну, пока прощай!

Поскольку я мало чем мог кому-нибудь помочь, я с удовольствием немного повалялся на траве на солнышке. Солнце в зените с ослепительно голубого неба лило на меня мягкое тепло. С каждым часом боль моя становилась все меньше, как и говорил лекарь, и все четыре опоры моего тела теряли неприятную оцепенелость.

— Сустав к суставу, жила к жиле, — нараспев тихонько произнес я. Повсюду вокруг меня стоял аромат целебных трав, красный сок ольхи Рина Риддверна тепло и освежающе катился по тремстам и шестидесяти пяти жилам моего тела, как очистительная вода девятого вала.

Прямо рядом со мной с цветка на цветок перелетали пчелы; незаметные на лесной почве под травой, трудились муравьи; слабо и обманчиво далеко надо мной плыли крики людей, звон молота, скрежет пил. Таков трудовой мир, созданный Гофанноном, — смятенный, запутанный, замечательный мир под солнцем. Я ощущал, что все более отдаляюсь от него, — я засыпал. Этот беспорядочный шум Руфин привел в слабое подобие гармонии, из которой мой разум быстро выключился. Все шло в обратную сторону — выкрики и приказы, все время повторяющиеся указания превращались в отдаленное бормотание, слова и фразы мешались, пока не слились в моем гаснущем слухе в бессмысленный детский лепет, а затем настаю молчание, что было до рождения слуха.