Больше мне ничего не пришлось делать. Я не писал отчета, не изменял цифр, не фальсифицировал данных. Когда Скоупс в ту же ночь получил результаты тестов, он сразу понял, что они означают. На следующий день он меня поздравил. Брент был в восторге.

И теперь я задаю себе вопрос, тот, который наверняка возникнет у тебя: почему я это сделал?

Дело не в деньгах. Они меня никогда особенно не интересовали. Ты это и сама знаешь, моя дорогая Амико. От денег больше неприятностей, чем пользы.

И не из-за славы, которая только мешает жить.

И не ради того, чтобы спасать жизни, хотя тогда мне казалось, что причина в этом.

Пожалуй, все дело было в страстном желании. Я хотел решить последнюю проблему, сделать завершающий шаг. Именно это желание вело Эйнштейна, когда он рассказал в письме Рузвельту о чудовищной энергии атома; оно заставило Оппенгеймера создать бомбу и провести ее испытания всего лишь в тридцати милях от места нашего нынешнего обитания; это двигало жрецами анасази, которые собирались здесь и молили Громовую Птицу послать в пустыню дождь.

Неизменное желание покорить природу.

Но — именно это преследует меня, заставляя доверить свои мысли бумаге, — успех неокрови не меняет того факта, что я сжульничал.

И я прекрасно это понимаю. В особенности теперь, когда неокровь производится в промышленном масштабе, а я ломаю голову над решением другой, еще более сложной проблемы.

Так или иначе, любимая, но я надеюсь, что найду понимание в твоем сердце. Как только я выйду отсюда, то больше никогда не буду с тобой расставаться.

Возможно, это произойдет раньше, чем ты думаешь. Я начинаю подозревать некоторых людей в… но об этом как-нибудь в другой раз. На сегодня пора заканчивать.

Ты не представляешь, как много изменилось для меня после того, как я разделил с дневником свою тайну.

Мне пришлось потратить много времени, чтобы попасть сюда сегодня. Я использовал сложный тайный маршрут. Женщина, которая наводит порядок в моей комнате, стала бросать на меня подозрительные взгляды, и я не хочу, чтобы она выследила меня. Она может что-то сообщить Бренту, как это уже сделали мой ассистент в лаборатории и системный администратор.

Все дело в том, что я обнаружил ключ. Теперь я должен постоянно сохранять бдительность.

Их выдает то, как они оставляют вещи на своем столе. Полнейший беспорядок. И еще они заражены микробами. Миллиарды бактерий и вирусов прячутся в каждой складке их тела. Я бы хотел иметь возможность поговорить об этом с Брентом, но вынужден вести себя так, словно ничего не произошло.

Думаю, мне лучше больше сюда не приходить».

Карсон молчал. Солнце клонилось к горизонту, и его очертания искажались в потоках восходящего воздуха. От старых каменных стен несло пылью, жаром и едва заметными запахами разложения. Одна из лошадей нетерпеливо заржала, другая ей ответила.

Де Вака вздрогнула, быстро вернула дневник в контейнер, сунула его в сипапу, накрыла отверстие плоским камнем и присыпала сверху теплым песком.

Она встала и отряхнула джинсы.

— Пожалуй, пора возвращаться, — сказала она. — Возникнут ненужные вопросы, если мы опоздаем на вечернюю тренировку.

Они выбрались наружу, сели на лошадей и медленно поехали в сторону комплекса.

— Подумать только, никогда бы не поверила, что Барт фальсифицировал данные, — пробормотала женщина.

Карсон по-прежнему молчал, погрузившись в собственные мысли.

— А потом использовал себя в качестве подопытного кролика, — продолжала де Вака.

Неожиданно Карсон вскинул голову.

— Теперь понятно, что он имел в виду, когда говорил «бедный Альфа».

— И что же?

— Тис сказал мне, что Барт постоянно бредил, повторяя: «бедный Альфа, бедный Альфа». Вероятно, он имел в виду себя. — Карсон пожал плечами. — Впрочем, я не стал бы называть его подопытным кроликом. Альфа подходит лучше, это в его характере. Такой человек, как Барт, не стал бы сознательно подвергать опасности тысячи жизней, предложив им непроверенную кровь. На него оказывалось страшное давление — нужно было как можно скорее доказать, что препарат безопасен. И он поставил опыт на себе. Что ж, такие случаи известны. Более того, подобные вещи не являются нарушением закона. — Он посмотрел на де Ваку. — Им можно восхищаться — он рискнул собственной жизнью. И выиграл, так сказать — посмеялся последним. Барт доказал, что неокровь безопасна.

Ученый смолк. Какая-то мысль вертелась у него в голове; она возникла во время чтения дневника. Но теперь он никак не мог ее воспроизвести, точно забытый сон.

— Похоже, он и сейчас смеется — где-то в сумасшедшем доме, — заметила де Вака.

Карсон нахмурился.

— Даже для тебя это слишком грубые слова.

— Может быть, — сказала ассистентка и после короткого колебания продолжила: — Наверное, дело в том, что сейчас все превозносят Барта. Ведь именно он изобрел процесс фильтрации, синтезировал неокровь. А теперь мы узнаем о фальсификации данных.

«Вот оно», — подумал Карсон.

Неожиданно он понял, что именно показалось ему странным, когда он читал дневник.

— Сюзанна, что тебе известно о ГЭФ?

Она недоуменно посмотрела на него.

— Когда Барт работал в Манчестере, он изобрел фильтрационный процесс, — продолжал Карсон. — Ты только что об этом упоминала. Мы с самого начала решили, что он эффективен и в отношении Х-гриппа. А если это не так?

На лице де Ваки появилось презрительное выражение.

— Мы множество раз тестировали Х-грипп, чтобы убедиться, что полученный штамм абсолютно чист.

— С этой точки зрения вопросов быть не может. Но ты уверена, что это тот же штамм?

— А как процесс фильтрации может изменить штамм? Получается какая-то чепуха.

— Подумай о том, как работает ГЭФ, — ответил Карсон. — Ты устанавливаешь электрическое поле, которое притягивает тяжелые протеиновые молекулы сквозь гелиевый фильтр. Поле настроено на молекулярный вес той частицы, которая тебе нужна. Все остальные остаются в геле, а то, что тебе требуется, появляется по другую сторону фильтра.

— И что?

— А что, если слабое электрическое поле или сам гель вызывают едва заметные изменения в структуре протеина? И на выходе получается не совсем то, что было сначала? Молекулярный вес не изменился, а структура стала немного другой. Обычные химические тесты не выявят этих изменений. Но малейшие перемены на поверхности протеиновой оболочки вируса могут создать новый штамм.

— Ни в коем случае, — возразила де Вака. — Это запатентованный, проверенный процесс. Его уже использовали для синтеза других продуктов. Если бы с ним было что-то не так, все бы давно выяснилось.

Карсон натянул поводья и остановил Роско.

— А мы проводили тесты на чистоту с учетом такой возможности? Именно такой?

Де Вака ничего не ответила.

— Сюзанна, все остальное мы уже пробовали.

Она долго смотрела на него и наконец ответила:

— Хорошо, давай проведем такой эксперимент.

Институт Дарк-Харбор занимал большой особняк в викторианском стиле на отдаленном мысе в Атлантике. Организация насчитывала сто двадцать почетных членов, хотя в самом здании обычно находилось не более дюжины ученых одновременно. Перед этими людьми стояла только одна задача: думать. Да и требования, предъявляемые к ним, были предельно просты: они должны быть гениями.

Все работники института очень гордились необычным викторианским особняком, над которым за сто двадцать лет изрядно потрудились суровые шторма штата Мэн, не оставив ни одного симметричного угла. Но более всего им нравилась анонимность, ведь большинство ближайших соседей — в основном они появлялись летом — не имели ни малейшего представления о том, кем были эти мужчины и женщины в очках, которые приезжали и уезжали, руководствуясь какими-то непредсказуемыми мотивами.

Эдвин Баннистер, выпускающий редактор «Бостон глоуб», выписался из гостиницы и попросил отнести его чемоданы в багажник «рейнджровера». У него все еще болела голова после плохого бордо, которое он выпил вчера за ужином. Дав на чай посыльному, Баннистер обошел свой автомобиль, вдыхая терпкий морской воздух и глядя на маленький городок Дарк-Харбор с многочисленными рыбачьими лодками и невысоким церковным шпилем. Очень оригинально. Даже слишком. Баннистер предпочитал Бостон и наполненную дымом атмосферу таверны «Черный ключ».