— Не было никакой необходимости так долго дожидаться коктейля, который я вам недавно предложил, капитан, — сказал лорд Хершель.

— Так долго?

— Мы вас дожидаемся уже четыре недели. Ваша встреча была подготовлена, но вы почему-то медлили. Почему вы не оставили Нью-Йорк тотчас же по получении телеграфного приказа?

Что это? О чем он говорит? Бывают случаи, когда человек не смеет верить своим собственным ушам?

— Конечно, капитан, — сказал адмирал, — это, быть может, оскорбит ваше чувство германского офицера, но в наши руки вы попали не столько благодаря нашим агентам, сколько благодаря вашему военному или морскому атташе — я уже точно не помню, кому именно из них обоих... Всегда ли вы жили в полной гармонии с... как его имя... с капитаном фон Папеном?

- — Что вы хотите этим сказать?

— Нечто такое, что вам неприятно будет услышать. Всякое человеческое легкомыслие должно иметь предел. Он так часто в своих телеграммах, посылаемых в Берлин, упоминал ваше имя на чистом и хорошем немецком языке, что попросту выдал вас с головой нам. [76]

— Я не понимаю, лорд Хершель, о какой телеграмме вы говорите?

Адмирал наклонился ко мне через стол; он снял очки, пристально посмотрел мне в глаза и сказал саркастически:

— Мы имеем в виду телеграмму, которую вы получили 6 июля, то есть, месяц назад. Капитан Бой-Эд встретил вас на углу 5-й авеню и 45-й улицы, где он передал вам депешу, и... извините одну минуточку... я сейчас прочитаю вам ее текст.

Он достал из своего кармана небольшую пачку бумаг, выбрал один из документов и, к моему удивлению, прочел: «Германское посольство, морскому атташе. Конфиденциально сообщите капитану Ринтелену, что его вызывают в Германию».

— Что вы скажете на это? — спросил он. — Разве у нас не было основания говорить, что вы слишком долго задержались?

Спокойствие, которое мне удавалось сохранить до сих пор, начало меня покидать. Как попала к ним в руки эта телеграмма? Она ведь должна была быть зашифрована; но после всего того, что я здесь услышал, она зашифрована не была.

Я откинулся на спинку стула и вспомнил тот день, когда Бонифейс явился ко мне в контору, чтобы сообщить грустным тоном, что «чрезвычайно секретный» шифр похищен у морского атташе английскими агентами.

Адмирал внимательно смотрел на меня.

— Телеграммы, посланные графу Шпее, командующему крейсерской эскадрой... — бормотал лорд Хершель, как бы погружённый в свои думы.

Это совсем для меня ново! Адмирал Шпее встретил английские броненосцы 8 декабря 1914 года; и, тем не менее, Хершель, очевидно, говорит, что перехвачены были также некоторые телеграммы, адресованные графу Шпее, хотя кража в канцелярии атташе совершена была позднее. Мне хотелось знать, как в действительности обстояло это дело, и я внезапно сказал:

— Но ведь шифр был скопирован значительно позднее декабря 1914 года?

Холл подскочил.

— Когда, вы сказали, был скопирован шифр?

Это показалось мне ловушкой. Он определённо хотел знать, известны ли мне факт и дата снятия копии с шифра и способ, каким это было сделано. Я быстро подумал. В качестве военнопленного в Англии мне рано или поздно удастся связаться с Германией, а поэтому я решил узнать [77] возможно больше. Я те открою никакой тайны, если скажу адмиралу, что мне известно, как англичане получили шифр.

— О, — сказал я, — вы говорите об этом нью-йоркском деле, когда вами была подослана та молодая особа к секретарю посольства? Но об этом знают даже дети!

Они смотрели на меня, немного сбитые с толку, и. Холл медленно произнес:

— Об этом знают даже дети?

Последовало мучительное молчание, и в этот момент у меня блеснула ужасная мысль. Почему, почему замолчали они как раз в эту минуту? Неужели они этим хотели сказать, что в самом посольстве эти большие «дети» ничего не видели?

Это явилось ударом для меня! Я всегда боялся этого, хотя и предупредил письмом Берлин немедленно после моей беседы с Бой-Эдом, сообщив, что шифр известен врагу, и потребовал немедленной его замены. Я знал, что мое послание благополучно прибыло в Берлин, но было очевидно, что оно было оставлено без внимания. Я считал себя вправе сделать отсюда свои собственные выводы; так или иначе, но первый шифр был известен англичанам; мое воображение разыгралось вовсю: быть может, они овладели им еще во время наших первых потерь... когда, например, был потоплен крейсер «Магдебург» у берегов Кронштадта. Это было катастрофой для нас, но как выгодно для них!

Затем я пересек океан с новым шифром, и они, очевидно, узнали о замене его.

А потом также этот новый шифр.

Я налил еще один бокал. Было бы недооценкой ситуации сказать лишь, что я был в ужасе. Как много зла могли англичане причинить Германии, если они были в состоянии читать телеграммы, посылаемые из Берлина по всему миру. Одна мысль об этом была невыносима. Я цеплялся за единственную надежду, а именно, что мне удастся найти пути и средства предупредить Берлин, что его шифр не является больше секретом. Но меня облил холодный пот, когда; я вспомнил, что первое предупреждение мною было послано тотчас же, как я узнал от Бонифейса, что шифр похищен. Если первое предупреждение было оставлено без внимания, то кто может поручиться, что и: второе не будет брошено в корзину. Одно не подлежало сомнению: Берлин все ещё продолжал пользоваться старым шифром. Я заметил изумление обоих английских офицеров, когда они увидели, что мне известно о похищении [78] нашего шифра. Они должны были подумать, что я, конечно, не оставил про себя это открытие, а что дал об этом знать в Берлин, но, разумеется, они никак не могли постигнуть, почему шифр не был изменен. Я был в отчаянии от того, что нахожусь в плену и таким образом лишен возможности крикнуть в уши германским властям: «Неужели вы действительно решили совершить самоубийство? Неужели вы слепы и глухи? Разве я не предупредил вас? Ради бога, бросьте в огонь этот шифр!».

Это было ужасно, но я сделал над собой усилие и успокоился. В данный момент зло невозможно было предупредить, и всё должно было быть предоставлено естественному ходу событий. Чтобы несколько отвлечься от этого, я сказал лорду Хершелю:

— Что вы сказали относительно телеграмм, адресованных графу Шпее?

Хершель поднял голову и ответил:

— Спасибо, капитан, что вы мне напомнили. Вы сейчас услышите эту историю.

Он мне рассказал о поражении Шпее. Правда, он при этом несколько прикрасил действительность, но в целом его рассказ был правдивым, и я его здесь воспроизвожу.

Адмирал Шпее курсировал со своей эскадрой где-то на одном из семи Океанов, и Лондон никак не мог напасть на его след. В то же время английское адмиралтейство прекрасно понимало, что вся эскадра представляет серьёзную угрозу для союзных транспортов, а поэтому оно с упорной последовательностью начало подготовлять ее разгром. Чтобы вступить в бой, имея все шансы на успех, надо было отрядить два броненосца новейшего типа, так как это было единственным средством заставить замолчать превосходные орудия крейсеров «Шарнхорст» и «Гнейзенау», входивших в эскадру Шпее. Кроме того, было чрезвычайно необходимо знать, где очутится Шпее в какой-нибудь определенный день.

С этой целью был разработан целый план. Но, прежде всего, надо было мобилизовать два больших современных броненосца. Это необходимо было сделать тайно, ибо, если германское адмиралтейство узнает, что в Атлантический океан направились два мощных броненосца, оно не сможет сомневаться в том, что целью их является эскадра графа Шпее. Этого надо было избежать во что бы то ни стало.

В значительной степени было учтено то обстоятельство, что германское морское министерство не может не знать о нахождении [79] на Северном море подавляющей части броненосцев и о том, что два из них направились в Средиземное море, где они стояли на якоре недалеко от Дарданелл, преграждая путь «Гебену». Равным образом была учтена возможность попытки «Гебена» прорваться с целью присоединения к австрийскому флоту в порту Пола и укрепить его. Но, невозможно было открыто отправить эти два броненосца в погоню за Шпее, так как об их исчезновении сообщили бы неприятельские агенты, которые находились повсеместно. Поэтому, чтобы обеспечить успех этому предприятию, надо было пойти на военную хитрость и скрыть уход этих двух военных судов.