Особо порадовался я за себя, ощутив во рту вместо привычного пластмассового «социального» протеза здоровые молодые зубы, способные гвоздь перекусить. Как оно, оказывается, насладительно по ощущениям – рвать зубами твердое мясо, а не рассасывать его.
О! Да мне же теперь и «виагра» не нужна! Это гут. Это мы завсегда, хоть компьютер с порнушкой остался в далеком прошлом-будущем. Но надеюсь, этому телу, для того чтобы возбудиться, порнуха без надобности вовсе. Потом проверим. Все проверим. Главное – выжить.
Пока я насыщался, Микал пил маленькими глотками вино, не притрагиваясь к еде. Возьмем на заметку такое его поведение: делает только то, что заранее разрешено: сказал я обоим промочить горло – и он пьет. А вот насчет закуски он распорядился самостоятельно: наверное, хочет парень кушать и надеется на господские остатки. Что ж, все съедать не буду. Не расстраивать же потенциального союзника.
– Остальное можешь съесть, если хочешь. – Я снова неопределенно помавал дланью над «дастарханом».
– Благодарю, сир, – торопливо пролепетал Микал и так же торопливо принялся за еду, не забывая искоса оглядываться на костры, словно кто-то мог оттуда прийти и отнять у него эти деликатесы.
Впрочем, это они в двадцать первом веке – дорогие деликатесы, а сейчас вроде как самая обыкновенная еда для долгой дороги.
Когда юноша насытился, я попросил:
– Расскажи о себе.
Удивился пацанчик, очень удивился. Это у него на рожице было написано несмываемыми письменами охреневшей мимики.
– Что вы хотите услышать, сир?
От ешкин кот; он мною еще манипулировать пытается. Или все проще – боится чего-то?
– С самого начала и расскажи. Ты же не васкон? Так откуда ты?
– Варяг я, сир. С южного берега Варяжского моря*.
У-у-у… Как тут все запущено. Какие-такие, йок макарек, в пятнадцатом веке варяги? Или мне пора снести в сортир свой кандидатский диплом по истории, или тут сама история совсем иная, чем у нас была. А это уже хуже. Много хуже. Никакого послезнания в качестве вундервафли у меня в таком разрезе нет. И не будет. От черт, придется жить простым феодальным бытом, не зная будущего. Как все люди. Никаких преимуществ. Одни минусы. Хотя минус на минус дает плюс.
Первый минус – это полное отсутствие памяти носителя моего тела до моего вселения в него. Полтора десятилетия так навскидку. А второй минус придется еще поискать. Вот так и крутил я эту мыслю, слушая парня вполуха.
– С какого конкретно ты места?
– С южной Ютландии, сир.
– Разве там не дойчи живут?
– Нет, сир, дойчи гораздо южнее находятся. Севернее нас даны*, а мы – варяги, нас еще ютами* дразнят. На запад остатки англян, что на остров не перебрались. На восток – шверинцы. На юг – алеманы*. А вот за ними – дойчи.
– Ofiget; dajte dva, – вырвалось у меня по-русски.
– Schto dva? – переспросил меня парень на том же языке. – Schto vam podat?
– Ты и русский язык знаешь? – вопрошаю из осторожности по-васконски.
– Русы когда-то были частью ютов, но давным-давно ушли на восток. Лет с пятьсот так, точнее я не помню, – и добавил: – Stariky bajaly, chto uvel ich konung morja Rurick v tzarstvo testia svoego.
Рано еще мне так раскрываться. Рано. А мальчишке за зондаж – пять с плюсом. И я перевел беседу снова на васконский язык:
– А в рабство как попал? Я понял так, что родился ты свободным.
– Да ваши вассальные мурманы* из Биаррица, сир, и напали. Кого побили, кого похватали. Так я на их ladie и оказался. – Слово «ладья» он опять сказал по-русски. – Это был их последний поход за женщинами.
– За женщинами?
– Да, сир, им же запрещено жениться на местных…
Вот стервец. Пороть мало. Но чувствуется школа. Ох непрост был капеллан в моем замке, ох непрост.
– А потом – в Биаррице – они меня определили в монаршую квинту* – долю в добыче. Отвезли в замок, там постригли и приставили в капелле прислугой за все. Крестили по-местному. А как вырос, майордом определил кнехтом* в конные арбалетчики, хотя капеллан очень уговаривал принять сан.
– Почему не принял? Быть идиотом* тебе не грозило…
– Даже если перестать брить тонзуру*, сир, то веревочный пояс затягивает чресла на всю жизнь, – ответил парень довольно жестко, но в пределах вежливости.
Философ, однако; в такие-то годы.
– Баб любишь больше вина? – спросил в лоб.
– И это тоже, сир, – не стал он запираться.
Вот так вот. Если приближать такого, то постоянно придется тюкать по темечку – предупреждая об опасности «медовой ловушки». Но в это время до такого могли и не додуматься. Хотя уже в Библии такое руководство есть. Глава про Эсфирь, которую руководители еврейской общины подложили под персидского царя с целью свалить первого министра… Но этот, слава богу, бабник, не жертва священника-педофила.
– А здесь ты кто?
– Как кто? Ваша охрана. Вы же сами распорядились оставить кнехтов в лесу западнее Плесси-ле-Тура на всякий крайний случай с запасными лошадьми. Вот мы и пригодились.
Теперь лови, парень, разрыв шаблона.
– Хочешь быть свободным?
И вот тут уже он меня удивил, порвав все мои шаблоны.
– Нет, сир. На свободе я умру от голода. Или подамся в разбойники, и меня повесят. Лучше буду у вас в кнехтах. По сравнению со свободными простецами кнехт в войске конде* – большой господин. Хоть и раб.
И тут я решился. Была не была. Все одно пора действовать. Завтра уже может быть поздно.
– Ты тайны хранить умеешь?
Паренек спокойно и с достоинством ответил:
– Да, сир.
– И какие тайны ты хранишь?
– Если я вам о них сейчас поведаю, сир, то они перестанут быть тайнами, и окажется, что я их не умею хранить.
Вот так вот. Браво! Раб! В лицо «государю»! Ой, мама, роди меня обратно. Куда я попал?
– Хорошо. Тогда скажи: стоит ли мне доверить тебе свою тайну? Страшную тайну, которая тебя может как возвысить, так и погубить.
Микал промолчал. А я его в этом еще и простимулировал.
– Не торопись отвечать. Все взвесь сначала. Ты же умный мальчик. Могу гарантировать только одно: если решишь все оставить как есть, то для тебя все и останется, как и было. В противном же случае в твоей судьбе произойдут большие перемены. Замени факел, за это время все и обдумаешь.
Микал ушел, и я снова остался в одиночестве. Черт возьми, это – попадалово. Читал книжки про такое, примерял на себя, естественно, но в моих думках все проходило в той истории, которую я хорошо знал. А вот теперь как выгребать? «Ничто не выдавало в Штирлице русского разведчика, кроме буденовки и волочащегося за ним парашюта».
Вернулся Микал. Один. Принес с собой три готовых к запалке факела.
Заменил прогоревший факел на новый. Его лицо при этом хорошо осветилось. Это гут.
Потом он встал на колени и сказал, глядя мне прямо в глаза:
– Располагайте мной, сир, так, как посчитаете нужным. Я готов принять вашу тайну и хранить ее ото всех. Не выдать ее даже под пытками.
Глаз не отводит. Это хороший признак.
– Под пытками, говоришь? – усомнился я. – Пытки тоже разные бывают. Видел я людей, которых не сломила невыносимая боль, но ломала угроза потери бессмертной души.
Боже, что за хрень я несу…
– Я ваш, сир, душой и телом. Иисус Христос тому порукой и Отец Дружин*.
Он торопливо перекрестился.
– Мало, – сказал я. – Волосом* поклянись, что он лишит тебя мужской силы в случае твоего предательства.
В глазах мальчишки мелькнул даже не страх, а ужас.
– Откуда вам такое известно, сир? – даже не сказал, а торопливо выдохнул он.
– Для начала условимся, что вопросы здесь задаю я. Ну так как?
– И Волосом клянусь я, что буду верен вам и телом и душой, что жизнь моя и смерть моя принадлежат вам, сир.
– Теперь верю, – констатировал я ситуацию. – Посоветуй, кем тебя назначить, чтобы ты всегда был при моей персоне, а не в чьем-то копье. И главное, чтобы это назначение не вызвало ничьей зависти.
– Вашей ступенькой, сир.
