Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Умный мальчик. Далеко пойдет, если милиция не остановит. Хорошо это или плохо для моих целей, что парень такой сообразительный? А вот не угадать. Иной раз дурака проще втемную использовать.

Но все равно делать что-то надо. Время-то неотвратимо тикает. На косвенных признаках я ситуацию уже исследовал и выжал досуха, но все равно информации для принятия каких-либо решений мне жутко не хватает. А ваньку валять долго я не продержусь. Буду дурковать, как Доцент из кинофильма: «…тут помню, а тут не помню», – пока не спалюсь по-крупному. Вот тогда не факт, что смерть под взорвавшимся бензовозом будет для меня тяжелей. А умирать не хочется ни разу. Тем более что один раз я уже умер. Остается только одно – вживаться в этот мир, каким бы он ни был. И стать тем, у кого я отнял это прекрасное юное тело.

Признаваться, что «государь» ни черта не помнит, кому-то из местной золотошпорной знати чревато по определению – те ребята хваткие, сразу в свои интриги такое знание вплетут, не побрезгуют. Да еще дезы мне самому подкинут сто пудов в своих побуждениях, и ладно бы только в корыстных. Деньги потерять в этом разрезе – не самое страшное.

– Читать, писать умеешь? – продолжил я расспрос парня.

Так, навскидку спросил, для проформы, хотя положительного ответа от него совсем не ожидал. Не те времена.

– Умею, сир, – неожиданно заявил парень. – Меня замковый капеллан* научил, когда я мальчишкой при капелле* состоял.

– Мальчишкой – это сколько?

– Пять лет уже как. Даже больше.

– А сколько тебе сейчас?

– Почти семнадцать лет, сир.

– Взрослый уже, – констатировал я этот факт, чтобы хоть что-то сказать, не молчать истуканом.

Парень кивнул, соглашаясь со мной. Действительно взрослый. В эти века в четырнадцать лет уже воевать ходят. И никто в рукопашной на поле боя скидок на возраст не дает.

– Язык какой знаешь письменно или только латынь?

– Не только латынь, сир. Еще васконский.

Это что еще за диво – васконский язык? Васконский язык бывает, по логике, у народа васконов. Или васков. Los vascos. Это может даже – басков? Но это как раз легко узнается далее по косвенным признакам. Не горит особо. Есть более насущные задачи, которые решать надо здесь и теперь. Незамедлительно. Я и так целый день тут дурака валяю, когда на самом деле по лезвию бритвы хожу. Такая вот практика теории относительности.

Интересно, а на каком языке мы сейчас с ним тут трындим? У меня полное ощущение закадрового перевода, когда голос актера и голос диктора сливаются и кажется, что по-русски говорит с экрана голос иностранного актера. Такие вот выверты сознания.

А парень тем временем, продолжая «дозволенные речи», вываливал на меня свое резюме.

– А говорю я на франсийском*, окситанском*, кастильском* и варяжском* языках. Еще на языке дойчей* и мурманов* могу объясниться. Меня покойный капеллан хотел по духовной части определить, но майордом* запретил. Добрым был ко мне покойный падре*.

Ага, васконский язык не назвал: знать, именно на нем сейчас и треплемся. И получается у меня это естественно, как дышать. Чудеса в решете. «Доктор, а я после вашего лечения смогу играть на скрипке? – Сможете. – Вот здорово, а раньше не мог».

– Принеси-ка подогретого вина. А то так голос ссадим, не заметим, – подмигнул я ему.

Парень моментом подорвался и убежал к кострам.

А я не на шутку заскрипел извилинами. Воспитанник падре, однако. Вот только невинной жертвы священника-педофила мне и не хватает до полного счастья в ближнем окружении. Потому и отослал парня, что такую информацию мне срочно надо переварить наедине. В моем времени педофильские скандалы с католическими пасторами возникали с периодичностью почтового поезда. И очень смачно обсасывались всеми средствами массовой информации. Вплоть до того, что самого папу римского каяться заставляли. Зачем – понятно. При легализации гомосексуализма и полной толерастии во всем остальном, кроме педофилов, у демократов совсем не осталось «врагов народа».

Известный всем педик в традиционном христианском обществе – содомит и изгой, а тайный – вкусный объект для шантажа. К примеру, в Англии, шантажируя оглаской, наша разведка заставила работать на СССР аристократическую «кембриджскую пятерку». Это в середине двадцатого века. А вот в начале третьего тысячелетия такое уже по определению невозможно – в Англии содомией публично гордятся.

А вот как ТУТ к содомитам относятся, я пока не знаю. Может быть, и толерастно до радужности. До гей-парадов на Масленичный карнавал.

Представил себе лав-парад геев-флягелянтов* и усмехнулся такой картинке.

А с другой стороны, резон еще в том, что других подходящих кандидатур вокруг что-то не наблюдается. К тому же грамотных. Не те века. Не помню, чтобы их было много, помимо жеребячьего сословия*.

Все же как это трудно решиться кому-то довериться, тем более в незнакомой обстановке. Да что там незнакомой – фантастической! К тому же, один раз уже погибнув, очень не хочется повтора. И надо честно признаться себе в том, что «Штирлиц как никогда был близок к провалу». Дальше вопросы у меня пойдут такие, что у парня, кроме недоумения, ничего вызвать не смогут. А это опасно тем, что…

Повторяться не хочу – смотри выше.

К тому же, как ни крути, а кроме этого парня, у меня в обозримом пространстве другой подходящей кандидатуры нет. Что может быть лучше кандидатуры раба в таком случае? Кто был ничем – тот станет всем.

Одноглазый, который почему-то слишком фамильярен с «государем», отпадает сразу. Да и не нравится мне его бандитская рожа. Рыцари тоже отпадают по определению. В вопросах чести у них в заду вода не держится. И как они воспримут мои предложения? Вот хрен мне угадать навскидку местный этос*.

А остальные кто тут?

Чьи это люди?

Мои, как «государя»? Или из рыцарских копий* пахолики*? Тогда вассалы* моих вассалов – ни разу не мои вассалы.

Микал примчался обратно не один, а с двумя такими же парнями в неброской одежде. Головных уборов на них не было, и мне стало видно в неровном свете факела, что эти молодые люди, в отличие от рыцарей и пажей, очень коротко стрижены.

В руках всех троих была поклажа.

Рядом с моим лежбищем они споро расстелили холщовую скатерть, поставили на нее несколько оловянных тарелок с нарезкой из мяса, хлеба и сыра. Серебряную солонку с откидной крышкой и пучок перьев зеленого лука. Микал в руках держал исходящий паром котелок и пару небольших оловянных кубков на низких ножках.

Закончив сервировку, они все встали на колени, склонив головы. Тут я заметил на шеях этих парней ошейники, но не как собачьи, а из тонкой замши. Не натирающие кожу. «Да они же рабы», – смекнул престарелый кандидат исторических наук в теле молодого феодала.

А вот Микал носит свой башлык завязанным, и шеи его не видать. Не хочет, наверное, чтобы сторонние видели его рабский ошейник? Стесняется? К тому же у этих парней нет никакого оружия, а у Микала вон какой здоровый тесак на поясе. А ведь он тоже раб. Сам в этом сознался. Без пол-литры и не разобраться мне в местных общественных связях. А надо.

Я разрешающе махнул рукой. Нет, не так; совсем не так – я милостиво помавал дланью, и парни убежали. А Микал остался, все так же стоя на коленях.

– Ну что tormozisch? Наливай, – приказал я ему и понял, что слово «тормозишь» произнес по-русски.

Вот так и палятся шпионы и попаданцы.

Однако Микал не стал переспрашивать и разлил горячее вино по кубкам.

Вино было так себе, как из сетевого супермаркета. А для нормального глинтвейна в нем остро не хватало специй и сахара. Однако что-то типа меда во вкусе ощущалось. По крайней мере, винную кислинку перебивало, но не более. Что уж теперь привередничать – горячее сырым не бывает.

Мясо оказалось классическим хамоном каменной твердости. Козий сыр – наоборот, мягким, типа бри. А хлеб – пресный лаваш, уже успевший слегка подсохнуть. Так что и лучок с сольцой пошел в кассу. Похрустеть.

4
{"b":"276842","o":1}