Записки из дневника:
26 апреля 20..г.
Нервный срыв.
Работа иногда становится невыносима. Сегодня у меня чуть не случилось нервного срыва. Я решительно не понимаю, как можно столько лет работать здесь и считать это нормальным. Десять, пятнадцать, тридцать, кто больше?! Целые жизни проходят здесь уныло и безрадостно. Одни и те же разговоры на протяжении всех этих лет, с одними и теми же людьми.
В моей голове это просто не укладывается.
Эти люди бывают хорошими только тогда, когда говорят о своих внуках, детях или домашних животных, все остальное время за их добродушными улыбками скрыт животный оскал. Мне хочется кричать, когда я слышу, о чем они говорят. Я стараюсь уйти подальше от этих слов, этих интонаций, этих лиц, которые считают себя ни много ни мало – истиной в последней инстанции, какие бы вопросы не обсуждали.
Сегодня днем я, не выдержав очередной хвалебной песни, воспевающей «нормальный» уклад жизни, поднялся на второй этаж, с которого, впрочем, можно прекрасно видеть все то, что творится внизу. Я углубился в чтение, чтобы немного забыться, но, отвлекшись на минутку, я увидел, как шесть женщин сидят на стульях в ряд и проделывают одинаковую работу с каким-то материалом. Все происходило в гнетущем молчании, десять пар рук монотонно перебирали, отрезали, оттаскивали и снова повторяли всю процедуру. Несколько минут я с ужасом наблюдал эту картину, все это было похоже на кино, за тем лишь исключением, что это и есть настоящая жизнь. Мне было странно, что никто здесь не сходит с ума, не кричит, не плачет или, наоборот, не замыкается в себе, забившись в самый дальний угол. Это очень хорошо вписалось бы в общую канву атмосферы обреченности, которая царствует здесь и днем и ночью. Мне стало ужасно тяжело наблюдать за этими покорно склоненными головами, руками, повторяющими однообразные движения.
Для людей, которые попали в сети подобных мест, нет выхода. Собственная страна загоняет нас в угол с унизительно маленькими зарплатами, которые дают нам возможность лишь не умереть с голоду, но на нечто большее рассчитывать уже не приходится. Нехотя соглашаясь с системой, мы вынуждены отдавать свою жизнь, энергию и здоровье, а взамен, получать унизительный и тяжелый труд, который не приносит никакого морального удовлетворения, вынуждены сносить хамство и непроходимую тупость руководителей, о несправедливости которых можно говорить бесконечно долго, греясь у железной бочки с горящим в ней огнем, но никаких действий уже, конечно, не предпринимать, всякое инакомыслие имеет здесь весьма плачевные последствия для его выразителей.
Маленькие царьки со времен Грибоедова так и остались на своих местах и чувствуют себя там не менее уверенно, нежели раньше.
10
Железные лодки были вывезены из нашего цеха могучей армией монтировщиков, и теперь почти вся территория была покрыта белым покрывалом из синтепона или схожего с ним материала. Эти белые сугробы – полосы по 20 метров длиной и по 4 метра в ширину – были сшиты как мешки и набиты обычной полиэтиленовой пленкой, которую мы мяли, чтобы создать больший объем внутри этих белых полос.
Замечательно смотрелись наши женщины, когда они в короткие минуты отдыха, развалившись, лежали на этом сплошном белом покрывале. Издали они напоминали морских котиков, лежащих на огромной льдине, мчащейся в неизвестность. Приложенный ими титанический труд при создании этого айсберга был затрачен впустую, потому как вся эта изначальная пышность утратила свое великолепие практически сразу. Изначальная задумка, что плотно скомканная пленка будет сохранять объемную форму, провалилась, как только работа была закончена. Она усела после первой же транспортировки, и восстановить изначальный объем уже не получалось, как мы все ни старались. Несколько раз приходилось вспарывать синтепоновые полосы и «взбивать» пленку, находившуюся в них, но это было уже бесполезно, она тут же превращалась в плоский блин.
Такая практика, когда труд затрачивается впустую, очень часто встречается в нашей работе. Я думаю, что эта проблема всесторонне распространена в наших широтах и процветает всюду, где сталкиваются люди разных возрастов, опыта и образования. Все испытывается буквально на месте, метод проб и ошибок, в основном, ошибок, применяется ежедневно. Насколько бы меньше можно было затратить сил, времени и материалов, если бы люди, отвечающие за выбор той или иной технологии при выполнении заданий, более ответственно подходили к этим вопросам, и переживали бы не только о себе и о том, что они могут лишиться премии, но и о работниках, которые будут выполнять это задание, выполнять и переделывать по несколько раз, потому что выбранный механизм выполнения изначально был провальный. Насколько можно было бы облегчить труд, если бы они умели прислушиваться к более опытным сотрудникам, пусть и занимающим не самые высокие должности, но обладающим колоссальным опытом и знаниями в области материалов и технологий. Но никто не желает никого слушать, каждый тянет в свою сторону и пытается продвинуть свою идею, какой бы нелепой она ни была.
* * *
– Насколько все смешно, настолько и грустно – понимаешь?
– Не совсем, – ответила М. – Мне не ясно, почему нужно переделывать по многу раз одну и ту же работу? Неужели нет четкого представления, как ее можно выполнить с наименьшими потерями?
– В том-то все и дело, что всем плевать на потери и труд, который мы затрачиваем. Все считают это вполне нормальным. Бывают ситуации, когда не совсем понятно, как мы будем выполнять то или иное задание, и кто-нибудь из руководства предлагает определенное решение, которое ему кажется правильным. Нам приходится его выполнять, даже если кто-то из более опытных людей говорит о способе, который проще или легче. Никто никого не слушает. Постоянно мы сталкиваемся с этой проблемой и переделываем многое, а все потому, что каждый считает себя правым, несмотря порой на очевидные факты.
– Да-а, это и вправду дебилизм.
– Конечно, я не могу не согласиться с тем, что мы те самые люди, на которых лежит обязанность все это делать и переделывать, и мы априори имеем предвзятое мнение, но в данном случае мне все это видится именно таким.
– Это понятно, но все же должен же быть какой-то здравый смысл?
– Здравый смысл в театре?! Что может быть абсурднее!
М. натянуто улыбнулась.
Некоторое время мы сидели молча, я медленно пил, и М. тоже не отставала от меня. В пачке оставалось не так много сигарет, но до рассвета, я надеялся, мне хватит. У меня было странное чувство, что с утра должно непременно что-то произойти, когда рассказ будет завершен, и эта часть жизни останется позади, перейдет в воспоминания, и сказанных слов будет уже недостаточно, чтобы опять оживить все это, нужно будет уже нечто большее. Но незачем будет это делать, не стоит ворошить прошлое слишком часто: сделав это однажды, уже не удастся также аккуратно и незаметно разложить его на полках своей памяти. Я вспомнил книгу Ремарка «Ночь в Лиссабоне» и поставил себя на место героя, только вот я никого не убивал и не убегал от преследования, единственным моим преследователем был я сам. От себя я и старался убежать все это время.
Зал был пуст, только у стойки еще продолжалось какое-то движение. Двое молодых людей, парень с девушкой, сидели на близко придвинутых друг к другу стульях. Он спал, уткнувшись носом ей в грудь, а она сидела и, озираясь по сторонам, постоянно курила. Иногда парень просыпался, и, приподняв голову, щурясь, остекленевшими глазами смотрел по сторонам, и, видимо, ничего не понимая, вновь зарывался в декольте своей спутницы. Мне было жаль девушку, которой придется тащить это безжизненное тело на себе.
Записки из дневника:
5 марта 20.. г.
«Девятый сон Веры Павловны».
Сегодня утром было так холодно, что от ветра перехватывало дыхание, и приходилось поворачиваться к нему спиной и пережидать сильные его порывы. Как это часто бывает, я пришел первым. В цеху были только две уборщицы, одна из них прибирается у нас, а вторая ее знакомая, она часто приходит, и они вместе пьют чай. Как обычно переоделся и, имея в запасе минут 30 до начала рабочего дня, лег подремать. Через некоторое время внимание мое привлек их разговор. Поначалу я решил, что мне показалось, и я, присев на диване, стал прислушиваться. Меня им видно не было, и я мог, не опасаясь того, что помешаю, слушать их странную беседу. Речь шла о мертвых и о том, как можно с ними общаться.
– Ведь вот что такое тот свет?! – сказала одна из женщин, очень уверенно и точно представляя, о чем ведет разговор, это было слышно по той интонации, с которой она говорила. – Просто иная реальность, к которой мы, как живые, относимся как к иной, но только лишь потому, что еще живы.
– А те, кто умер, они что же, там и обитают? – спросила вторая, она вообще по большей части слушала.
– Да, там они и находятся. С ними можно разговаривать и даже видеться, но это уже сложнее.
– Как это? – недоумевала собеседница.
– Ну-у-у, вот самое простое, помнишь, ты говорила, что твоя бабушка пекла какие-то замечательные блины, а ты никак не можешь вспомнить их рецепт?
– Да, конечно, помню!
– Ты можешь запросто узнать этот рецепт, просто спросив у нее, у своей бабушки то есть!
– Но как? Как это сделать?
– Перед сном задай ей вопрос или попроси чего хочешь, она в свою очередь попытается сделать то, что в ее силах. Этого уж я не знаю, там у них своя иерархия, но, во всяком случае, передать тебе рецепт блинов во сне она точно сможет.
– Ишь ты! Какие фокусы!
– Да никаких фокусов как раз и нет, все как есть – жизнь!
Тут разговор их переменился на что-то более земное, и я уже не вслушивался. Я продолжал сидеть недоумевая. Почувствовал себя героем пелевинских рассказов, как раз и две женщины-уборщицы имелись, совсем как в «Девятом сне Веры Павловны». Удивительно, как много таят в себе люди, и как много мы не видим в них из-за наших стереотипов и предрассудков.
Я решил для себя присматриваться к этой женщине и прислушиваться внимательнее к тому, что она говорит.
