В голосе его прозвучала насмешка.
- Нам теперь некогда, Владимир Николаевич, - порывисто отвечала она, - долго разговаривать и рассуждать. После поговорим. Теперь я должна вам скорее объяснить, что сейчас сюда приедет мадам Дюшар.
Владимир Николаевич даже вскочил с места.
- Это не должно вас застать врасплох: приготовьтесь и скажите, что мне надо говорить… - продолжала она.
- Мадам Дюшар? У вас? Что все это значит? Я, я здесь при ней, зачем?.. - уставился он на нее.
Она смутилась.
- Я, я… Да что долго говорить… Я так не могу… Я не помню сама, что вчера делала. Надо все исправить.
- Не поздно ли спохватились, Надежда Александровна? - с горечью спросил он.
- Нет, не поздно! Все можно исправить при поддержке мадам Дюшар, и я все исправлю. Не ожидала я, что она ко мне поедет, и это добрый знак. Значит, можно будет надеяться все переменить.
- Да что переменить-то? Оскорбив человека, надругавшись вдоволь над его самолюбием - и справлять. Странно что-то! - горько улыбнулся он.
- Нет, не странно. Вы сами во всем прошлом виноваты, зачем мало делом занимались, за что меня оскорбили? - пылко заметила она.
- Ну, об этом не будем говорить, - перебил он ее. - Почему и зачем? Случилось так, и не я виноват, и теперь не вернешь. Вы позвали меня затем, чтобы упрекать, не так ли? - снова с горечью добавил он.
- Не упрекать я вас позвала, а поправить беду - вспыхнула она.
- Сами же напортили, да поправлять. Не верю я вам. Вы мне главное зло нанесли.
Слезы брызнули у нее из глаз.
- Не, не сердитесь на меня… Я виновата… Простите мне… Вы не знаете, что я вынесла за эти дни. Какую ужасную борьбу сама с собой, измучилась душой. Простите!
Она зарыдала.
Он стоял посреди комнаты, смотрел на нее и молчал.
- Прости меня, - продолжала она, прерывая слова рыданиями, - если бы ты знал, как я тебя любила, если бы ты мог понять, чем ты был для меня… Я точно в угаре ходила… Месть… тоже упоение и опьянение… точно не я все это делала… Не помню ничего. Я больна, нравственно больна… Пожалей хоть меня… Я страшно страдала. Ты, Бог тебя знает, что делал, а я все видела, знала, молчала и одна со своими мыслями обезумела… В душу-то закралось, что не дай Бог тебе испытать.
Она упала ничком на диван, на котором сидела, и зарыдала еще сильнее.
- Прости меня, если я, не помня себя, тебе вредила… Пожалей, пожалей меня…
- Опомнитесь, Надежда Александровна, - заговорил он, наконец, строгим тоном, подойдя к ней, - не делайте еще большего скандала. Сейчас к вам приедет Нина Николаевна, а вы на что похожи…
Она опомнилась.
- Ах да! Я и забыла.
Она вскочила с дивана, хотела подойти к зеркалу, но зашаталась и не подхвати ее Бежецкий - упала бы на пол. Он бережно положил ее снова на диван.
Она была без чувств.
- Надя! Надя! Опомнись! Что с тобой, Надя! Боже мой, никогда с ней этого не бывало!
Он приподнимал ее с дивана, тряс за плечи, но она не приходила в себя.
- Опомнись, милая, поцелуй меня.
Он целовал ее в закрытые губы.
Ах, я проклятый!..
- Прости мне… Забудь… Забудь… - прошептала она, приходя в чувство.
- Я не сержусь на тебя… - поцеловал он ее. - Успокойся только, ради Бога. Я виноват тоже, сам виноват.
Он сел с ней рядом.
Она бросилась к нему на шею и снова зарыдала.
- Я люблю тебя еще больше жизни, больше всего на свете. Не могу жить без тебя…
- Ну, теперь и не расстанемся никогда. О прошлом поминать не будем. Оба мы делали глупости… Ну, успокойся…
Он гладил ее по голове.
Она плакала и смеялась одновременно.
- Ты любишь меня? Скажи, не разлюбил?..
- Я и сам не знаю, Надя! - задумчиво ответил он. - Иногда кажется, что очень люблю, а иногда, Бог знает, что со мною делается. Не хочу тебе лгать. Точно вдруг ненависть какая-то явится, а потом опять кажется, что люблю. Ты знаешь, я никогда не могу сам за себя отвечать. Сам себя иной раз не понимаю. Не могу с собой совладать. Одно только - не лгу никогда, а если увлекаюсь, то увлекаюсь искренне. Вот теперь кажется, что опять сильно, сильно тебя люблю и скажу опять по-прежнему: дорогая, ненаглядная моя…
Очень крепко поцеловал ее.
- Я виновата перед тобою, первый раз в жизни виновата, но это не повторится более, я дала себе слово не стеснять твою свободу. Буду довольствоваться тем, что есть. Не буду требовать того, что ты не можешь дать. Ты уже много до меня жил, а у меня ты первая привязанность. Оттого я тебя и сильней люблю. Счастлива тем, что опять с тобой. Все перенесу, как обещала прежде, помнишь в первый раз, и так же буду счастлива, только нужно все устроить, чтобы ты был опять покоен.
Она восторженно глядела на него.
- Кажется, что это невозможно! - печально проговорил он.
- Нет, возможно! - Невозможного ничего нет, если сумеешь сделать, а я люблю и сумею. Уж я придумала, не мешай только мне. Сейчас приедет Дюшар, я скажу, что ты просил ее сюда приехать.
- Нет!.. Этого нельзя… - быстро возразил он. - Сюда… к тебе… Я просил… Да что ты! Разве ловко мне?
- Да, сюда, ко мне и ловко. К тебе неловко, а ко мне в дом - это приличнее.
- Ну, и что же дальше?
- А то, что она все сделает…
Она улыбнулась.
- Она к тебе неравнодушна, - продолжала она. - Не отпирайся… Я знаю… Мне нельзя сказать, что я, любя тебя, прошу - она тогда ничего не сделает, а ты скажешь, что для приличия только пригласил ее сюда с моего разрешения… Все будет сделано… Я оставлю вас вдвоем, и вы переговорите…
- Какая ты хитрая.
- Будешь хитрая, когда вся жизнь на волоске. Теперь я счастлива, счастлива… опять с тобой…
Она обняла его и поцеловала долгим поцелуем.
- Однако ты поправься, нехорошо, ты растрепана…
Она подошла к зеркалу и быстро привела в порядок свою прическу.
- Вот я и готова, - весело сказала она.
На лице ее не было никакого следа волнения.
- Быстрая перемена! - улыбнулся он.
- Такая же быстрая перемена должна теперь совершиться и с тобой и не для меня, а для тебя самого, для твоего же счастья это необходимо. Делом, делом надо заниматься, дорогой мой! Все от этого зависит. Изменишься, и общество к тебе иначе отнесется. Ты послушай, что я буду говорить тебе…
- Опять меня исправлять, - шутя заметил он.
- Нет, избави меня Бог от этого. Я наверное знаю, что тогда бы ты меня окончательно разлюбил, именно за это и очень скоро. Я буду говорить только о тебе, ради твоего счастья. Ты должен понять одно, что любя, я не могу смотреть хладнокровно на твое нравственное падение. Для тебя хочу, чтобы тебя уважали, и не в силах выдерживать двусмысленных улыбок на твой счет. Я тебя люблю… Люблю со всеми твоими недостатками, пороками, таким, каков ты есть. Но другие должны уважать тебя, если ты хочешь ими управлять. Я хочу, чтобы уважали и преклонялись перед тобой, моим богом, моей слабостью… Если же это божество… эта слабость… оказываются безнравственны и низки… Что же я после этого, я, боготворящая тебя… Я должна тогда забыть честь и совесть и поступать во вред делу… От этого-то у меня такая ненависть и проснулась к тебе вчера. Я хочу любить в тебе мое лучшее "я", высшее существо против меня и окружающих нас людей, а вчера, какое было унижение! Где то обаяние и сила, которые меня преклонили и поработили перед тобой?
- Но пойми, что этой силы нет, - нетерпеливо перебил он ее восторженный бред.
- Неправда, она есть, - вскричала она с еще большим увлечением. - Есть она. Ты только не хочешь отвыкнуть от дурных привычек. Ты такой способный, умный и добрый. Душа у тебя отличная, отзывчивая, я помню, сколько раз при мне ты помогал бедным. Если бы ты захотел только, то мог бы встать во главе какого угодно общества, не только у нас. А ты возишься Бог тебя знает с какой дрянью. Например, Шмель. Вчера ведь уличили его, что он подчищает отчеты. Конечно - так нельзя.
Она подошла к нему и взяла его обеими руками за голову.
