Свет тёплого мартовского солнца проникал сюда, в залу Таврического дворца, преломляясь в пылинках. Какое это было чудесное зрелище! Словно бы покрывало из лучей далёкого светила лежали на этом прежде кипевшем страстями сотен людей месте. А сейчас здесь было пусто. Только…Нет, постойте! Один человек здесь всё же был.

Он раскрыл двери зала заседаний, на мгновение замерев: оглядывал места былых словесных битв. Что это был за человек? С виду (если верить одежде - мундиру Гвардейского флотского экипажа) - морской офицер, причём боевой. Ни медалей, ни орденов не носил. Шевелюра его, короткая, была умело уложена, щёточка усов топорщилась из-под носа. Плечи налились неведомо откуда взявшейся силой, едва офицер взглянул на кресло председателя Дум. Нечто загадочное мелькнуло в глазах его, ввалившихся от усталости и недосыпа. Всем телом подался он было к этому креслу, чуть позади кафедры, устроенному на "капитанском мостике" - полукруглом возвышении, огороженном деревянной стеночкой. Однако же одинокий посетитель замер, так и не решившись занять пустующее место. Вместо этого усатый офицер занял место прямо напротив. Он уютно устроился в кресле первого ряда. О чём он думал? Кого вспоминал? Чему улыбался, многозначительно, с затаённой горечью?

Может быть, он вспоминал заседание Государственной Думы, состоявшееся здесь почти год назад? То самое, знаменитейшее, заседание, на котором было избрано новое правительство и объявлено "думское доверие" регенту, Великому князю Кириллу Владимировичу?

Постойте… Кто-то же ведь сидел на том же месте, где сейчас расположился морской офицер? То ли Некрасов, то ли Мануйлов…А может, сам регент. Да, сколько воды утекло с того дня! Сколько всего случилось! Будто и не история была, а картина модного синематографа: мелькали люди, события, рождались и погибали (к сожалению, в эту войну больше - погибали) люди, рушились союзы, плелись кружева интриг. Целая эпоха спешила кануть в лету, но для этого ей надо было утянуть с собою в реку забвения Великую войну. Но до этого, право, оставались считанные недели-месяцы: вот-вот должна была начаться мирная конференция. И не поверите - договор, последний договор последней войны (на что уповали все народы Земли), подпишут в этом самом зале.

Когда-то, наверное, в прошлой жизни, с этой кафедры-трибуны люди едва ли не кричали о своей готовности умереть в этой войне - вскоре отсюда же произнесут столь нужные сейчас слова мира. И, если честно, это были самые сладкие для ушей миллионов людей слова. Все устали от почти четырёх лет войны… Слишком устали…

Устал и этот странный молчаливый офицер, ещё глубже погрузившийся в тяжкие думы. Он всматривался в недоступную другим даль времён, взвешивая все "за" и "против", но итог всё никак не хотел складываться. Тогда офицер, приложив титаническое усилие, смог оторвать свой взгляд от кафедры - и вгляделся в далёкое-далёкое солнце.

Он часто заморгал: вспоминал.

Вспоминал выстрелы, раздававшиеся у самых стен Таврического дворца, вспоминал обагрённый кровью снег Петроградских улиц, разгромленную Выборгскую сторону, занятую пулемётчиками Водокачку, изломанный взрывами лёд Невы, напалм, горевший в окопах, эскадрильи самолётов, бесконечную канонаду, сводившую с ума. Он вспоминал Львов и Ригу, Луцкую крепость и шапки Карпат, окраины Будапешта и неприступные форты на том берегу Немана…

Сколько же всего было проделано, чтоб это стало реальностью? Сколько стоило исполнение грёз? Сколько сотен тысяч, миллионов погибло, прежде чем люди наконец-то вспомнили, что есть нечто кроме смерти и канонады? А сколько ещё погибнет, прежде чем кончится последняя, самая что ни на есть распоследняя война на Земле?

Офицер не знал этого. Он не знал даже, чем может обернуться эта победа. Он не знал точно, что ещё предстоит сделать. Он не знал, зря старался или не зря. Лишь одно он мог сказать наверняка: мир должен быть подписан. Великой войне пора закончиться.

Только одно смущает: никто на этих переговорах не захочет поступиться своими интересами ради общего блага. Антанта распадётся, едва только запахнет контрибуцией и усилением недавнего союзника. Центральные державы, ещё способные устроить вторые Фермопилы, не отдадутся на милость победителям. Разве только революция…Да-с…Революция, великая и ужасная, с плавным перетеканием войны империалистической в войну гражданскую…Это Четверному союзу могут устроить…А ещё будет, обязательно будет война с гордой и непокорённой армией Кемаля. Будет подковёрная игра за Багдадскую дорогу и нефть Месопотамии, плацдармы Ирана и пороховые бочки Балкан. Да-с. Это будет грандиозная война ради завершения Великой войны. Замечательный каламбур, сойдёт в качестве заголовка для передовицы суворинской газеты.

Офицер оглянулся по сторонам, окинув взглядом ряды пустующих кресел. Глаза его потемнели, губы сжались, а вены на лбу вздулись от напряжения мысли.

Но ведь борьба будет идти не только с "зарубежьем". И внутри России есть те, кто всё ещё жаждет добиться власти. Есть изменники и предатели, решившие воспользоваться Второй Отечественной войной для исполнения собственных планов и потакания слабостям. А есть просто авантюристы, набившие карманы и собирающиеся сделать это ещё раз, и ещё, пока эти самые карманы не порвутся.

Кому же эта ноша окажется по плечу? Кто сможет выдержать борьбу на два фронта? Кого обязательно будут ненавидеть одни и, возможно, уважать другие? А может, всем этот "герой" окажется ненавистен?

Этот офицер мечтал, чтобы кто-нибудь нашёлся, кто-нибудь, готовый всё это взвалить на свои плечи, но…

Мёртвую тишину зала нарушил возглас офицера лейб-гвардии Кирилловского полка: молчаливый "сиделец" не заметил, как тот вошёл в зал.

- Ваше Высокопревосходительство! - ещё громче повторил гвардеец, обращаясь к сидевшему напротив трибуны офицеру.

- Ваше… - голос кирилловца задребезжал, надрываясь.

- Сергей, надеюсь, ты пришёл сказать, что все и всевозможные Высокие стороны, дипломаты, царедворцы, просители и прочие лихоимцы решили оставить в покое наш многострадальный город, всё быстро решили без нас и подарили миру мир?

Офицер с усами щёточкой натянуто улыбнулся, но гвардеец уже привык к подобного рода шуточкам и в высшей степени образному языку "Его Высокопревосходительства".