Тут отвлекла его шумная процессия. Обернулись все и увидели группу пастухов, ведущих связанного пленника. Впрочем, пойманный, казалось, вовсе не жалел о своем пленении: он шел охотно, радостно и заискивающе смотрел в глаза своим стражам. Подвели пастухи к Приаму пленного и бросили его на колени.

   - Вот, государь, - молвили волопасы, - мы тут недалече словили этого перебежчика. Уверяет, будто сбежал он от своих собратьев, спасаясь от смертельной опасности.

   Все стали смеяться над пленником, вид был у недавнего врага испуганный и жалкий. Сын Приама Полит подошел к перебежчику, упер острие копья в его грязную грудь и грозно потребовал:

   - А ну рассказывай всю правду, ахейская собака! Кто ты и как оказался здесь? И, главное, - куда ушли ваши корабли?

   Крупные слезы покатились по заросшей физиономии грека.

   - О могущественный и всемилостивейший царь непобедимого города! - возопил он, вздымая к небесам всклокоченную бороду и грязные руки. - Выслушай несчастного Синона - меня Синоном зовут, ваше царское величие... Защиты прошу! О боги! Как несчастна моя судьба! А все потому, что неоднократно я выступал против осады Трои. Призывал воинов вернуться домой к их женам и детям. За это был я бит принародно. Но я был тверд в своих убеждениях. И тогда, чтобы избавиться от бунтовщика, от меня то есть, проклятый Одиссей - самый вредный из них - решил сгубить меня подлым образом. Поскольку я к тому же сродственник Паламеда, которого он, ваше величество, Одиссей, значит, под смертный приговор подвел... С тех пор Одиссей и до меня добирается, боясь мести с моей стороны. Ну тут, значит, решили наконец домой возвращаться...

   - Погоди, - прервал Синона Полит, - выходит, что осада снята? Твои соплеменники убрались домой?

   - В точности так, - охотно подтвердил Синон, - как есть - все уехали... только вот я вынужден был бежа-а-ать... - вновь заныл он, вытирая хитрые свои глазки грязными кулаками (хлюп носом, шмыг-шмыг). - Перед отплытием Калхас, по наущению Одиссея, объявил, что для счастливого возвращения на родину требуют боги человеческой жертвы, как будто мало и без того мы принесли жертв... Все со страхом ожидали, на кого укажет перст судьбы. Калхас долго притворно колебался, потом сообщил, что боги выбрали меня, бедного Синона... (шмыг-шмыг, хлюп) что и следовало ожидать.

   Ну, связали меня, повели к алтарю. Но я, не будь дураком, веревку перегрыз да и бежал... Долго скрывался в тростниках, пока, наконец, не представился случай сдаться в руки пастухам вашего величества, да будьте вы живы, здоровы и счастливы.

   - Хорошо, - сказал Приам, выслушав пленного, - освободите его.

   Тут вмешался жрец бога Аполлона Лаокоон. Он несколько раз уже обошел Коня, со всех сторон внимательно его осмотрел, теребя бороду и шепча не то заклинания, не то проклятия.

   - Не верю я, чтобы ахейцы покинули Троаду навсегда!!! - горячился Лаокоон. - Не очень это похоже на них. Тут, наверняка, задумана какая-то военная хитрость.

   - В чем же тут хитрость? - спросили его.

   - В том, что в брюхе этого страшилища могут находиться десятка полтора воинов, и мы будем последними дураками, если своими руками поможем им войти в город.

   - Хе-хе... воины, - засомневались некоторые из толпы, - не больно-то много туда и войдет. Это он только с виду большой, а в нутре у него... эта... в нутре-то не шибко много места...

   - Ну, ты, деревенщина! - гневно вскричал Лаокоон. - Будешь учить меня?!

   Жрец схватил копье и метнул его со всей громадной своей силой в подозрительного Коня. Тяжелое копье с хрустом вонзилось в деревянный бок чудовища. Кое-кому почудилось, будто звякнуло и громыхнуло что-то внутри.

   - Слышали! - воскликнул Лаокоон. - Не доспехи ли неприятеля загремели сейчас?

   - Скажи нам, несчастный Синон, - обратился Приам к перебежчику, - что означает сей Конь?

   - О, Великий царь! - оживился грек, словно давно ожидал подобного вопроса. - Нет здесь никакой тайны или военной хитрости. Таково было требование Афины-Паллады. Богиня разгневалась на нас за то, что похитили Одиссей с Диомедом ее священное изображение - палладий, охранявший город. Теперь этот священный конь будет охранять Трою от нападения врагов. Потому и решили мы убираться отсюда, поскольку бесполезно ведь штурмовать город при таком-то защитнике...

   - А вот мы сейчас посмотрим, какие у него внутренности, - вскричал неугомонный Лаокоон. - Дайте мне топор!

   Синон обеспокоено вскочил с места и подбежал к Коню.

   - Успокойся, верный жрец Аполлона! - елейным голоском, льстиво улыбаясь, сказал перебежчик.- Нет надобности в топоре, коли дверь имеется. Внутри ничего нет, кроме алтаря Афины, уверяю тебя... Если бы кто-нибудь поднял меня...

   По знаку Приама два воина сцепили руки замком, Синон встал ногами на их грубые, покрытые шрамами ладони, и его подняли к широкой груди Коня. Оказавшись на уровне двери, створки которой открывались наружу и были весьма искусно пригнаны, что не разглядеть даже щели, Синон потянул створки за небольшие бронзовые скобки, распахнул вход и забрался в чрево Коня. Там он повозился недолго и выдвинул наружу деревянный трап. Сходни коснулись земли, и Синон хозяйским жестом пригласил гостей посетить необычное святилище Афины.

   Первым легко вбежал по пружинящим доскам Полит, держа наизготовку копье. За ним сразу последовал Лаокоон с двумя своими сыновьями. Помогли подняться и самому царю Приаму.

   Внутри было тесно и темно. Острия копий царапали низкий потолок, пахло свежеструганным кедровым деревом. Чтобы ненароком не спалить Коня, факелы не зажигали. Просто стали вдоль вогнутых стен, пропуская в дверь лучи заходящего солнца. Убранства в чудном храме не было никакого, только в задней части Коня стоял алтарь - и все. Он был единственным предметом обстановки. Все тупо смотрели на невиданной конструкции жертвенник. Придраться было не к чему. Намудрили, конечно, греки с алтарм, но мастер, ковавший его, был весьма искусен.

   Пауза затянулась, Синон ощутил сильное беспокойство и, чтобы разрядить обстановку, кашлянул и сказал севшим голосом:

   - Вот на этом-то жертвеннике меня и хотели зарезать... как овцу-у-у (хлюп-хлюп).

   - Я думаю так, - сказал наконец Приам. - Пусть этот Конь будет нашим защитником и хранителем города. Если сама Афина-Паллада потребовала, стало быть, мы должны выполнить ее волю. Нельзя быть неблагодарными к своей покровительнице.

   Высокая комиссия вышла из чрева, и было объявлено народу ее непререкаемое решение: перетащить Коня в город и водрузить его в акрополе. Народ возликовал, все свистели, кричали и подпрыгивали от радости. Странные люди: сказали бы им, что Коня надо спалить, так и сожгли бы, не моргнув глазом, и тоже бы кричали и веселились. Но вот сказали: ввезти Коня в город - и повезут. Кто же творит нашу судьбу - боги или мы сами?

   За дело взялись рьяно. Конь хотя и пустой, но все же был достаточно тяжелым. Пришлось покумекать, как транспортировать этакую громадину. Рычагами подняли передние ноги и подложили временные подпорки, пока колесничих дел мастера прикрепляли к огромным копытам мощные дубовые оси. На оси предполагалось надеть колеса. А дальше дело пойдет, была бы сила. А сил в городе сохранилось еще не мало. Волопасы пригнали быков, срочно готовили специальную усиленную упряжь.

   Оконфузившийся жрец бога Аполлона принципиально не принял участия в этой суете. Он имел свое мнение, основанное на каком-то мрачном предчувствии, и был непоколебим. "Бойтесь данайцев, дары приносящих", произнес он свою знаменитую фразу. Но его не стали слушать, и он в сердцах плюнул, отошел в сторону от знатных особ города. Огорченный, уселся он на камень. На беду жреца под камнем нашла убежище парочка ядовитых змей. Испугал их кругом толпящийся народ. Мирно нежились гады на теплом камне, греясь в последних лучах закатного солнца. Пришлось им срочно искать укрытие. Но пятка Лаокоона взметнула песок и слишком близко опустилась от головы одного из гадов.