— Что вас в этом убедило?

— Сообщили только что из Благовского горотдела Министерства внутренних дел, что им позвонил какой-то человек, назвавшийся прихожанином местной церкви, и сказал, что в подвале особняка архиерея Троицкого по Овражной улице установлена печатная машина без ведома местных властей. Фамилию свою назвать не пожелал и вообще прекратил на этом разговор. Кто, по-вашему мог это сделать?

— Едва ли кто-нибудь из прихожан, — не очень уверенно произносит Татьяна. — Прихожанин, скорее, сообщил бы об этом ректору семинарии или епархиальному архиерею. Выходит, что кто-то заинтересован во вмешательстве милиции?

— А тот, кто на этой машине печатать должен, что за человек?

— Этого я пока не знаю. Собиралась к ним сама съездить. Думала даже сегодня, но раз у вас такое торжество, выеду завтра утром.

— Мы ждем вас к восьми, Татьяна Петровна.

Как только Татьяна приходит домой, мать говорит ей:

— Тебе уже два раза звонил Андрей Десницын. Просил срочно с ним связаться. Сказал, что телефон его ты знаешь.

С Благовом есть автоматическая междугородная связь. Татьяна набирает цифру «восемь» и, дождавшись непрерывного гудка, набирает код города Благова. Не занятым оказывается и номер квартиры Десницыных.

— Слушаю вас, — отзывается ей басовитый голос Дионисия.

— Здравствуйте, Дионисий Дорофеевич! — приветствует его Татьяна. — Только что пришла домой, и мама мне сказала…

— Да, да, Татьяна Петровна! — торопливо перебивает ее Дионисий. — Звонили вам дважды. Очень вы нам нужны. Не могли бы приехать сегодня?

— Что-нибудь новое?

— Да, есть кое-что, однако не по телефону.

— Я утром собиралась, но если надо…

— Думаю, что надо, хотя, может быть, и ничего такого…

— Хорошо, Дионисий Дорофеевич, я приеду.

Она сразу же набирает телефон Лазарева и извиняется, что не сможет быть у него.

— Ну так мы отложим это дело, — говорит Евгений Николаевич. — Юбилеи и те переносят…

— Если это только из-за меня…

— Вообще ни к чему такой пожар. Это супруга моя решила, чтобы тотчас же. А мне очень хочется, чтобы вы у нас были. Тогда уж вам неудобно будет не пригласить нас на вашу свадьбу. Шучу, конечно, знаю, что и без того пригласите, а мне всегда приятно вас видеть. Уговорю вас, может быть, бросить аспирантуру и вернуться на оперативную работу ко мне в отдел.

— Я подумаю, Евгений Николаевич.

— В Благов вы с каким поездом?

— С трехчасовым.

— Тогда встретитесь, наверное, с Крамовым. Он тоже должен выехать туда сегодня. Но уже не от нас, а от министерства. Они тоже заинтересовались подпольной типографией Телушкина.

— Я знаю. Комиссар Ивакин уже расспрашивал меня о моей поездке в Одессу. Боюсь только, как бы благовская милиция не предприняла чего-нибудь раньше времени…

— Они предупреждены и пока только наблюдают. Ну, желаю вам удачи!

В поезде Татьяна так и не встретилась с капитаном Крамовым. Скорее всего, он уехал раньше или не успел на этот поезд, а следующий теперь только через три часа.

На благовском вокзале ее, как и в первый приезд, встречает Андрей Десницын.

— Зачем вы тратите время на это, — укоряет его Татьяна. — Добралась бы и сама.

— Уже вечер, и мало ли что… И потом, дед велел непременно встретить.

— Ну, тогда другое дело, — смеется Татьяна. — Что у вас нового?

— Ничего особенного, если не считать опасений деда, что затевается какая-то провокация.

— С подпольной типографией?

Андрей выкладывает Татьяне соображения деда, которые не кажутся ему теперь такими уж убедительными.

— А Телушкин как же? Причастен он к этой провокации? Нужно же как-то и его роль себе уяснить.

— Дед полагает, что он тут ни при чем.

— Может быть, и его тоже в фанатики зачислите, как Травицкого?

— По мнению деда, фанатизм Травицкого где-то на грани антисоветизма. А Телушкина прельстил, наверное, заработок и надежда прославиться.

— Инициатор провокации, значит, Травицкий?

— Ну, может быть, и не он, а кто-нибудь из зарубежных «защитников» русской православной церкви.

Некоторое время они идут молча. Потом Андрей негромко произносит:

— Моему уму просто непостижима их логика. С их точки зрения, у нас все плохо. Вы, наверное, знаете, что такое секуляризация?

— Насколько мне помнится, это что-то связанное с изъятием из духовного ведения церковных ценностей и передачей их гражданским властям?

— В данном случае я имею в виду освобождение от церковного влияния в общественной деятельности. Так вот, по данным, опубликованным в семьдесят втором году Центральным статистическим управлением церквей при государственном секретариате Ватикана, за шесть последних лет в католических церквах отказались от сана священника тринадцать с половиной тысяч человек. В одной только Европе не имеют священников около тридцати процентов приходов. Та же статистика свидетельствует и о массовом беге из монастырей монахов и монахинь, о большой нужде церквей в семинаристах. Молодежь, значит, не желает посвящать свою жизнь служению богу.

Чувствуя, что Андрей может говорить об этом долго, Татьяна прерывает его вопросом:

— А кто у Телушкина печатать будет его «трактат» о свидетельстве «пришельцев» в пользу всевышнего?

— Некто Фома Фомич, настоящую фамилию которого знает, наверное, только милиция. Темная личность. Пожалуй, даже уголовник. Во всяком случае, с уголовным прошлым. Всю жизнь вертится около духовенства. Распускает слухи, будто был когда-то протодьяконом.

— А в типографском деле он что-нибудь смыслит?

— Уверяет, что до революции работал наборщиком в «Церковных ведомостях» — газете синода русской православной церкви. Несколько лет назад делал что-то в редакции «Журнала Московской патриархии», откуда был изгнан за нечистоплотные делишки.

— Сколько же ему лет?

— Это тоже никому не ведомо. Скорее всего, ровесник моему деду, а может быть, и старше его. Но вот мы и пришли в обитель бывших богословов Десницыных.

Капитан Крамов приезжает в Благов поздно вечером. Заходит сначала в городской отдел Министерства внутренних дел, где его ждали сотрудники, занимающиеся подпольной типографией «отца Феодосия». Оттуда звонит Боярским, у которых должна остановиться Грунина. Настин отец сообщает, что Татьяна Петровна у Десницыных. Крамов набирает их номер.

— Здравствуйте, Андрей Васильевич, — приветствует он Десницына-младшего. — Это Крамов вас беспокоит. У вас еще Грунина?

— Да, да, Аскольд Ильич, у нас Татьяна Петровна. Можете с нею поговорить, а еще лучше — приезжайте прямо к нам. Вы же знаете, где мы живем.

Капитан приходит спустя четверть часа.

— Пожалуйста к столу, Аскольд Ильич! — приглашает его Дионисий. — Как раз самовар поспел. Мы тут никаких электрических и прочих чайников не признаем, только самовар. В этом отношении неисправимые консерваторы, или, как богословы говорят, традиционалисты, — посмеивается Десницын-старший.

— От чая не откажусь, хотя время позднее и вам, наверное, спать пора, но раз самовар поспел…

— Вот именно. Не пропадать же кипятку. Есть, однако, не только кипяченая вода, но и аква витэ.

— Нет, Дионисий Петрович, спасибо. «Живую воду» в другой раз.

За чаем говорят о всякой всячине, а как только Крамов начинает благодарить за гостеприимство, Дионисий встает из-за стола и кивает Андрею:

— Пойдем, внук, не будем мешать.

— Мне именно с вами-то и нужно поговорить, Дионисий Дорофеевич! — останавливает его Крамов. — Посоветовались мы в Москве и с местными властями и решили, что вы сами должны пресечь незаконную деятельность Телушкина. Сможет это сделать ректор семинарии?

— В каком смысле?

— Застать Телушкина и его сообщников на месте преступления и сообщить о них следственным органам в соответствии с существующим законом. Нужно ведь не только Телушкина покарать, но и выяснить многое другое.

— Понимаю, Аскольд Ильич, — кивает Десницын. — Только сам ректор на это не решится. Побоится последствий.