— Известно ли вам, Анастасия Ивановна, — продолжает магистр, — что Куравлев не совсем здоров и находится на учете у психиатра?

— Какое имеет значение, известно или не известно мне это? — настороженно спрашивает Настя. — А вот как вы-то можете полагаться на такого человека?

— Его болезнь не связана с утратой или понижением интеллекта, — поспешно отвечает магистр. — Не контролируются лишь его симпатии и антипатии. Антипатия его к профессору Кречетову, например, переросла в ненависть…

— К чему, однако, вы говорите мне все это? — снова спрашивает Настя.

— К тому, что вы ученица профессора Кречетова и Куравлеву это известно. Мало того — ему ведь кажется, что по заданию Кречетова вы настраиваете против него местных богословов. Мой совет вам в связи с этим: оставьте вы в покое Десницыных, особенно Андрея, не калечьте его духовной карьеры.

— А если я этого не сделаю? — с вызовом спрашивает Настя, резко повернувшись в его сторону.

— Для вас это плохо кончится! — уже с нескрываемой угрозой произносит магистр и исчезает в темноте.

Настя имела уже некоторое представление о Травицком, однако такой явной угрозы от него не ожидала. Но она еще не успевает осмыслить того, что произошло, как из дома Десницыных выходит Андрей и торопливо идет к ней навстречу.

— Что он говорил тебе? — возбужденно спрашивает он. — Я видел из окна, как он к тебе подошел и сказал что-то…

«Что ему ответить? — лихорадочно думает Настя. — Не стоит, пожалуй, тревожить… Может быть, Травицкий только припугнул меня, а у Андрея и без того могут быть неприятности из-за меня…»

— Ничего особенного, — стараясь придать своему голосу беспечный тон, произносит Настя.

— Он сказал тебе что-то неприятное?

«Лучше, пожалуй, рассказать ему все», — решает вдруг Настя.

— Надеюсь, ты не испугалась его угроз? — с тревогой спрашивает Андрей, выслушав ее рассказ.

— Нет, испугалась…

— А что он может тебе сделать? — спрашивает Андрей.

— Думаю, что ничего, — взяв наконец себя в руки, спокойно произносит Настя. — Припугнуть хотел, наверное, но я ведь не из пугливых. Сама не понимаю, чего вдруг оробела? — Посмеиваясь, добавляет: — Да и чего мне бояться, когда у меня такая защита, как ты с Дионисием Дорофеевичем! Ну, а теперь мне пора домой… Да, чуть не забыла… Я завтра в Москву собираюсь, так что несколько дней меня не будет.

Попрощавшись с Настей, Андрей возвращается домой. Раздевшись, заглядывает в комнату деда:

— Можно к вам?

— Заходи, заходи, — отзывается Дионисий. — Ты куда это уходил, ничего мне не сказав?

— Да так, пройтись немного… А вы о чем тут с Травицким беседовали?

— Интересовался он, куда мы машину Куравлева поместим.

— Куда же?

— В домик покойного Мирославского. С тех пор как скончался проректор, дом его пустует ведь.

— И все?

— Нет, не все. Травицкий сообщил мне кое-что о вычислительной машине Куравлева. Говорит, что ее и машиной-то нельзя называть.

— Почему?

— По той причине, что машина готова к выполнению своих функций сразу же после ее постройки, а устройства, перерабатывающие информацию, нуждаются в обучении. Такое обучение электронное устройство Куравлева будто бы уже прошло.

— Может, он считает, что оно способно мыслить?

— Почти не сомневается в этом. Современные электронно-вычислительные устройства способны ведь моделировать даже человеческие эмоции: грустить, улыбаться, испытывать страх, гнев, агрессию. За границей уже построили несколько машин, которые называются «личностями». «Личность Олдос», например, созданная Лоуэллином. Есть нечто подобное и у нас.

— И с этими «личностями» можно вести беседу?

— С «личностью Олдос», как я понимаю, едва ли. Она еще довольно примитивна. А с той, которую создал Куравлев, пожалуй. Травицкий сказал мне, что она у него называется «личность Всевышнего».

— И он надеется, что эта электронная «личность» ответит на его вопросы за всевышнего?

— Как будто бы. Но не словами, а цифрами, которые один только Куравлев и сможет истолковать.

— Или как захочет их истолковать?

— Уж это само собой. Во всяком случае, он убедил Травицкого, что ему удалось математически смоделировать идею всевышнего. Эта модель запрограммирована в его электронном устройстве эвристическим методом. Методом догадок, стало быть.

— Замысловато это для меня, — вздыхает Андрей. — А может, и вообще безумно? Вы бы сообщили главе епархии, что Куравлев не совсем здоров, что он наводится на учете у психиатра.

— Откуда тебе это известно?

— Сообщила только что Настя Боярская.

Дионисий отправляется к епархиальному архиерею. Сообщение Десницына его тревожит.

— Не знаю, право, как теперь и быть… Я ведь поведал синоду об этом эксперименте. Негоже было таить такое. Неужто прекращать теперь затеянное? Как там посмотрят на это? Обвинят, пожалуй, в несерьезности. А что касается современных ученых, то ведь у них чем безумнее идея, тем выше ей цена.

— Тут, однако, не то безумие, — невесело усмехается Дионисий.

— Не будем все же прерывать замышленного, ибо я не представляю себе, чем Куравлев может быть нам опасен. Вы, однако ж, присматривайте за ним.

Леонид Александрович уже не сомневается более, что это именно Куравлев хотел в него выстрелить. А раз так, то он может учинить расправу и еще над кем-нибудь. Над Настей, например, если она вздумает помешать его замыслам. Даже если ему такое лишь покажется.

И не только Настя — могут и другие пострадать от его безумной идеи. Кто знает, что затевает он там, за стенами духовной семинарии? Только ли математический эксперимент? Пока не известно ведь, почему взорвалась его вычислительная машина.

И он снова звонит Проклову:

— Вы уж извините, Юра, я опять по тому же вопросу. Вы сообщили мне, что Куравлев сконструировал какую-то вычислительную машину. Но он не специалист в области электроники, как же ему это удалось?

— Мы и сами удивляемся, Леонид Александрович.

— А нельзя узнать, не помогал ли ему кто-нибудь?…

Кречетов ждет ответного звонка весь день. А в начале седьмого Юрий приходит к нему сам.

— Все выполнено, Леонид Александрович. Оказывается, Куравлеву помогал конструировать электронно-вычислительное устройство сотрудник нашего института инженер-электроник Бурдянский.

— Я так и полагал, что без посторонней помощи ему не обойтись. Вы разговаривали с этим Бурдянским?

— Да, разговаривал.

— Ну, и что же вам Бурдянский рассказал?

— Говорит, что Куравлев предложил чертовски оригинальную идею и она буквально захватила Бурдянского. На основе эвристического программирования они создали нечто вроде «кибернетической личности».

— Но для этого им понадобился бы психолог.

— Бурдянский опытный кибернетик, он хорошо знаком с работами академика Анохина. Работал даже некоторое время в его институте. К тому же Бурдянский уверяет, что им удалось сконструировать устройство, не копирующее переработку информации человека, а основанное на других принципах искусственного мышления.

— Допустим, что все это именно так, — задумчиво произносит Кречетов. — Во всяком случае, я могу как-то представить себе такое устройство. Непонятно мне другое: неужели Бурдянский разделяет бредовые религиозные идеи Куравлева? Не знает он разве, с какой целью создается это электронное устройство?

— Спрашивал я его, а он говорит: «Мне важны куравлевские идеи эвристического программирования, его математическая интуиция и познания в области физики, а не то, с кем он собирается общаться». Ведь с помощью такого устройства, Леонид Александрович, если только они его создадут, можно будет общаться с любой инопланетной цивилизацией, в том числе и с самим господом богом, если только таковой обнаружится…

— В какой стадии их работа?

— Бурдянский считает, что они на полпути.

— Ну, а почему у Куравлева произошел взрыв? Что там у него могло взорваться?