А если он полюбил не великовозрастную дурочку и зануду, коей ее считают лондонские родственники, а задорную, озорную, а где-то и хулиганку Джейн. А что, если как раз и сыграть это волшебное превращение — из комической старухи в героиню.

Только разобралась со своей героиней, как ее ждал новый удар.

Той ночью ей приснился странный сон: маленький Володя бежал навстречу и протягивал свою любимую игрушку — яркого попугая. Сон был красивым, добрым и светлым. Но, проснувшись, она не могла понять, откуда на сердце такая тоска. Вспомнилась картинка из детства — сон повторил ее в точности. Вот она приходит домой из больницы, где долго пролежала после перитонита, вот она открывает дверь комнаты… И первое, что видит: к ней топает маленький братик и протягивает своего любимого попугая: «Ня!» Он тогда был еще в том возрасте, когда не мог сказать, как он ее любит и как скучал без нее.

«Я просто устала, — пыталась она прогнать от себя грустные мысли. — Мне надо отдохнуть. Вот сыграю Джейн, уеду на несколько дней на дачу».

— Нет, — прошептала она в телефонную трубку. — Нет!

Выходя из храма, где отпевали брата, она услышит: «Ну и надменная же эта Шмыга!»

Бог судья человеку, произнесшему подобное.

«Вот и дожила ты, Татьяна Ивановна! От тебя даже у гроба ждут канкан». В промелькнувшей мысли не было ни грусти, ни сожаления. Лишь констатация. В душе — пустота. Она выжжена. Хрупкая березовая веточка, повисшая на тоненькой шкурке, чуть тронь — и она оторвется. И сердце рвется на тысячи мелких осколков. От боли и невозможности хоть что-то исправить — не уберегла брата. Ведь сколько бы лет ему ни было, все равно он младше на целых десять. Она — старшая сестра.

Если бы у нее был другой характер, она бы обязательно высказала тому человеку, у которого даже в храме с языка капал яд, все, что она про него думает. Не в этот день, конечно, но сказала бы непременно. Но у нее иной характер и она никогда не опустится до выяснения отношений.

После похорон брата она долго не могла начать работать. «Господи, ну зачем я во все это ввязалась?» У нее не было ни сил, ни желания работать над столь странным спектаклем. Встряхнул ее муж.

— Танюля, я же все вижу и понимаю. Давай прекратим! — сказал он ей однажды.

— Нет.

Изо дня в день, порой отчаявшись, все равно приходила на репетиции и работала над ролью Джейн. И плыла, плыла порой из последних сил в ту сторону, где, по ее убеждению, была истина и смысл этой работы. Сколько дней в театре и бессонных ночей дома провела она в отчаянии, в одиночку пробираясь к своему замыслу.

Незадолго до премьеры сменилась вся постановочная группа — режиссер уехал, балетмейстер ушел, дирижер серьезно заболел, а Кремеру пришлось не только встать самому за пульт, но и стать художественным руководителем всей постановки. Он мог бы повернуться и уйти, но тогда не было бы спектакля. А спектакль надо выпускать — он уже заявлен в планах театра, иначе будет скандал.

Если бы она верила в потусторонние силы, то могла бы подумать, что их всех кто-то сглазил. Ну не может же такого быть. Просто заколдованный спектакль какой-то…

Когда пришли новый режиссер, балетмейстер и художник, то актеры, занятые в постановке, уже не хотели ничего. Настолько они устали от всего. Толком не было репетиций ни с режиссером, ни с оркестром, ни с балетмейстером. Единственное, что делали актеры за это время, — разучивали с концертмейстерами свои партии.

Что на нее тогда нашло, она до сих пор понять не может. Она никогда не вмешивалась в работу своего мужа. И даже когда он, написав, просил послушать и оценить, она всегда отшучивалась:

— Это не моя профессия. Вот когда начну учить партию, тогда, может быть, и скажу, как она мне.

А в тот раз она нарушила свое неписаное правило. Разучивая партию Джейн, ей в какой-то момент показалось, что одну из арий своей героини просто не вытянет или сорвет на ней голос — слишком высока тесситура, в которой она написана.

— Давайте попробуем на тон ниже, — предложила концертмейстер.

Она почему-то согласилась. И вот в один из дней дверь класса открылась, и на пороге появился ее муж.

— А мы тут работаем, Анатолий Львович, — несколько испуганно говорит концертмейстер.

Он заглянул ей через плечо и увидел в нотах, стоящих на пюпитре, поправки.

— Что за филькина грамота? — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, поинтересовался композитор.

— Татьяне Ивановне в этом месте будет неудобно петь, — оправдывается концертмейстер.

Она сама молчит. В театре работать с вокалистами — прерогатива дирижера, тем более что дирижер еще и автор музыки. Потом все-таки не выдержала и сказала:

— Здесь слишком высокая тесситура.

— Девочки! А вам не приходило в голову, что человек, который пишет музыку, владеет своей профессией и понимает, что именно он делает.

Он прав — кто, как не он, знает возможности ее голоса.

— Даю вам две недели, разучите, пожалуйста, партию такой, какой она написана. А еще я вас могу обрадовать — я главный дирижер и художественный руководитель всей постановки.

— Мы все знаем, — дружно ответили они с концертмейстером. В отличие от мужа она всегда читала вывешенные на доске приказы.

Через две недели она спела партию так, как это и было написано композитором.

— Ну как? — хором спросили они с концертмейстером.

— Все нормально, все звучит. Теперь убедились в моей правоте?

— Толя, зачем ты так? — спросит она его уже дома.

— Затем, что каждый должен знать свое место, — был ей ответ.

Что же, проигрывать в искусстве тоже надо уметь. И если уж ей суждено будет проиграть, то она сделает это с честью.

Спектакль закончился. Поклоны, занавес и… тишина в зрительном зале. Десять секунд показались ей вечностью. Время в жизни и время на сцене — разные вещи. «Это провал!» — единственное, что пронеслось у нее в голове. И вдруг — шквал оваций.

Стоящий за дирижерским пультом Кремер от неожиданности даже повернулся к зрительному залу.

Они победили! А вот какой ценой далась победа, зрителю знать необязательно.

Это была, пожалуй, одна из самых трудных работ в жизни. Но… Зрители приняли ее Джейн, а это дороже всего.

А все остальное…

Уже потом она услышит, что автору либретто не удалось сделать из новеллы Моэма полноценную пьесу, и что в спектакле нет драматургии, и что музыка эта всего лишь повторение «Джулии» и «Катрин», и что в театре этот спектакль иначе как «Угадай мелодию» и не называют.

Она прекрасно знала, откуда ветер дует. История старая, и ворошить ее она не собирается.

— Вон отсюда! — Глаза сверкнули под стеклами очков. Подобного она не позволяла себе никогда в жизни. Но настал предел. — И чтобы больше я вас никогда в жизни здесь не видела!

Человек, с чьей подачи и пошли гулять по театру подобные сплетни, растерянно стоял в дверях ее квартиры. Кремеру на миг показалось, что еще чуть-чуть — и его жена спустит с лестницы этого незваного гостя.

— Чтобы судить о творчестве композитора, — за своего мужа она готова была перегрызть горло, — для начала надо хотя бы разбираться в музыке. Будьте здоровы! — И она, развернувшись на каблуках, ушла вглубь квартиры.

— Таня, Танечка! — Он обнял жену, ее била дрожь. — Бимочка, успокойся. Ну зачем ты так? Зачем тратишь свои нервы. Ты же все прекрасно знаешь.

— И именно поэтому я указала на дверь. Это гадко и мерзко, тем более что к спектаклю это не имеет никакого отношения.

— Танюль, да я и сам считаю, что самая лучшая из моих работ — «Джулия». Хотя и «Катрин» мне нравится, не скажу, что недоволен. А вот «Джейн»…

— Да? — Слезы моментально высохли. — А мне нравится. А тебе не нравится, потому что твое дело писать музыку, а не заниматься организационными вопросами. Тебе напомнить, как мы выпускали «Джейн»?