А она как не умела медленно ходить, так и езду предпочитала быструю. Иногда нервы любимого мужа не выдерживали, и он пересаживался на заднее сиденье. А еще частенько подтрунивал над ней: «У нас две машины: одна для битья, другая для езды».

Первое ее «профессиональное» падение случилось летом 1956 года на летней эстраде ЦПКО им. Горького. После премьеры «Белой акации» наряду с песней об Одессе хитом, как бы сейчас сказали, стал номер Тони и влюбленных в нее Саши и Леши. «Ты помнишь, как хотели 4 апреля в Театр оперетты мы пойти? В театр мы не попали, билетов не достали». И ответ ее Тоськи «Ах, Лёша, ах, Саша, я признаюсь вам, что тоже изнываю от любви». Их трио пользовалось невероятной популярностью, и через какое— то время уже ни один концерт не обходился без него.

В тот день, едва она с актерами вышла на эстраду, как пошел дождь. Но зрители и не собирались никуда расходиться. Ее мальчишки спели: «Ты помнишь, как хотели», она спела свое: «Ах, Лёша! Ах, Саша!», и они втроем начали танцевать. И вдруг она, поскользнувшись на уже намокшей от дождя дощатой площадке летней эстрады, мало того что упала прямо в лужу, так еще и проехалась на животе вдоль всей сцены. Больше ни на одном из концертов этот номер столь оглушительного успеха не имел.

Однажды она не просто упала, а провалилась, причем в буквальном смысле этого слова. Это случилось на гастролях в Югославии, в Титограде (теперь это столица Черногории Подгорица), где на площади соорудили помост. Публика держалась настороженно-враждебно, и это понятно — ведь отношения СССР и Югославии были разорваны на много лет, а теперь с таким большим трудом восстанавливались. Она и ее партнер Николай Каширский исполняли номер из спектакля «Марица» — и вдруг во время танца под ней сломалось несколько досок. На глазах зрителей московская артистка провалилась в яму и застряла в ней.

«Ну, думаю, калека на всю жизнь, — хохотала она, вспоминая этот эпизод. — А Коля Каширский не сразу заметил, что со мной случилось. Он продолжал танцевать. И вот повернулся, увидел меня в провале — и на секунду остолбенел. Потом сказал зрителям: «Пардон!» Вытащил меня за руку, отряхнул — и мы дотанцевали номер под гром оваций. Концерт был спасен».

Умение относиться к определенным ситуациям, даже если они не всегда приятные, с юмором — это характер.

Уж чего-чего, а падений и на сцене, и за кулисами ей хватало.

И чаще всего это почему-то случалось на «Катрин». Однажды упала в самом начале спектакля. Первый выход Катрин. По мизансцене она по лестнице спускается на сцену и начинает арию:

Спектакль идет уже много лет и, что вполне естественно, по лестнице она спускается, глядя не под ноги — она уже каждую ступеньку знает наизусть, — а на своих партнеров, стоящих на сцене, и на зрителей.

Что случилось в тот день, она так и не поняла: то ли осветитель не вовремя свет направил и ослепил ее, то ли каблук зацепился за ступеньку, а может, просто уже настроилась на арию — она всегда боялась, когда спектакль начинался с выходной арии, — и не заметила, что лестница еще не закончилась. В общем, она сделала шаг и не рассчитала. Думала, что уже сцена, а, как выяснилось, внизу была последняя ступенька. Оступившись, упала и подвернула ногу. Острая боль пронзила все тело. А ведь впереди ария, танец… Да и на сцене ей еще долго предстоит быть. Но, видимо, так уж устроен актерский организм, что в тяжелые моменты мобилизует все свои силы. Да и сами актеры — не вполне нормальные люди: думают в первую очередь не о собственном здоровье, а о том, как они будут дальше играть, ведь зрители купили билеты и пришли на них посмотреть. Свои сцены она доиграла, и к моменту ухода за кулисы ей уже показалось, что боль утихла. Очутившись в гримерной, увидела, что колено в крови. И первое, о чем подумала, — разбитое в кровь колено могли увидеть зрители, ведь на ней белые чулки. Вызванный врач сделал «заморозку» и… предложил отменить спектакль. Но она не согласилась. Хотя с трудом понимала, как она с такой болью будет танцевать фрикасе, — танец сложен по технике исполнения и со здоровой ногой, а с больной…

И вот финал первого действия.

— Мне страшно, — говорит Лефевр. — Я боюсь за тебя, Катрин!

— Побеспокойся лучше об императоре!

Развернувшись, она тихо произнесла: «Господи, пронеси!» — и походкой вразвалочку — прачка же! — пошла к лестнице. «Господи! Только бы подняться!»

А за кулисами едва сознание не потеряла от боли. Антракт задержали, дали ей возможность чуть дольше отлежаться в гримерной.

Как она доиграла спектакль — помнит с трудом. Единственное, что осталось в памяти: как только выходила со сцены за кулисы, врач тут же начинал колдовать над ногой. И конечно же партнеры — ее замечательные партнеры — поддерживали как могли. Иногда в прямом смысле слова.

А Слава Богачев — он играл Наполеона — в одной из общих сцен, почувствовав, что она упала духом, шепнул ей: «Таня-Ваня! Ну ты даешь! Это ж надо, тринадцать лет играть спектакль и не запомнить, что ступенек двенадцать!» И увидел улыбку на ее лице. Сцена продолжалась:

— Что, я должна спокойно слушать, как сестры вашего величества оскорбляют армию? — возмущалась Шмыга— Катрин.

— Армию?

— Да-а! В моем лице!

Как-то в антракте побежала встречать своих друзей, которые должны были зайти к ней, и не заметила помост, который рабочие сцены еще не успели убрать. Ударилась она тогда очень сильно. Хорошо, что не разбилась, а ведь могло быть и такое. В тот момент она тоже в первую очередь подумала о том, что антракт скоро закончится и как же она будет играть второй акт. А вот о том, что у нее может быть повреждено лицо, сломана нога или рука, выбит зуб, — она подумала уже потом…

И еще одна мысль промелькнула в ее голове: «Пора бы тебе, Татьяна Ивановна, уже остепениться и перестать носиться как угорелая. Не девочка уже, а народная артистка СССР». А через секунду она уже и забыла об этом. Ну не может она иначе. После спектакля не входит, а буквально влетает в квартиру. Сумка летит в одну сторону, туфли — в другую, цветы — в третью. Кремер только успевает дойти по коридору до своего кабинета, а у нее уже стол накрыт к ужину, цветы расставлены по вазам. Привыкла все делать быстро. Ходить, готовить, убирать квартиру. «Опять на свое помело уселась!» — подшучивал над ней муж. И еще была у нее одна особенность: каждые два часа она наносила на ногти свежий лак — это дома, а в театре — перед началом спектакля и в каждом антракте. Все быстро и четко. Однажды молодая актриса увидела, как она в антракте, стоя возле гримерной и разговаривая с кем-то, наносит лак: в левой руке флакончик, в правой — кисточка.

— Татьяна Ивановна! — ахнула она. — Как вы так, «на весу», можете ногти красить?

В ответ лишь плечами пожала — привычка.

Она частенько удивляла молодежь. Почему-то вспомнилось, как однажды пришла в театр в короткой юбке. Мода переменчива. Было модно носить мини — с удовольствием носила, мода прошла — перестала. А когда вновь вернулась мода на короткое, почему-то решила, что уже не по возрасту. Одно дело на сцене — оперетта такой жанр, и совсем другое — в повседневной жизни.

И вдруг подруга как-то передала ей свой разговор с мужем. Тот спросил: «А почему Таня все время ноги закрывает? Они у нее некрасивые?»

Тогда, пригласив их в гости, она надела короткую юбку. Восторгу гостей не было предела.

А на следующий день пришла в театр.

— Татьяна Ивановна! — увидев ее, теперь уже ахнули молодые актеры и актрисы. — Почему вы так никогда не ходите? У вас такие красивые ноги!

Она лишь плечами пожала:

— Ну, ребята, мне как-то это в голову не приходило.

Ей повезло. Долгие годы с ней была Риза Осиповна Вейсенберг — потрясающий художник по костюмам. Каждый раз удивлялась, как малыми средствами ей удавалось достигнуть необходимого эффекта. Это сейчас богатый выбор всевозможных тканей: покупают и по три, и по четыре тысячи долларов. А раньше? Простая марля, дешевый шелк, который непременно мялся, иногда крепдешин. Недорогой материал так крахмалили, что казалось — платье сшито из органди. Из мехов был только кролик. Но этот самый обычный кролик в руках художника превращался в шикарный мех.