Поглазеть на них собралась вся деревня – и солдаты, и местные. Солдаты потягивали пиво «33», хмонги попивали через соломинку свою ужасную рисовую бражку, рнум. По-тропически быстро стемнело – как будто выключили свет, и лейтенант Усатый прервал состязания, объявив победителем Мардера; Скелли стал требовать, чтобы все продолжилось при факелах, но лейтенант заплетающимся языком возразил, что так они очень кстати подсветят все население базы для вьетконговцев, которые и без того уже стекаются на шум стрельбы, надо думать. Другие сержанты хохотали как сумасшедшие, но Скелли им пришлось сгрести в охапку и утащить прочь. Вьетконговцы и в самом деле подтянулись, и по базе некоторое время лупили ракетами, затем состоялась славная небольшая перестрелка, но так обычно и проходили вечера в Лунной Речке.

Мардер думал, что теперь он в полном дерьме и Скелли насядет на него по-настоящему, но ошибся. Если уж на то пошло, сержант вел себя почти дружелюбно, никаких больше воплей и подколок, ну или в разы меньше. Так или иначе, но подготовка завершилась. Теперь рядовым ВВС пришлось отрабатывать свою надбавку за опасные условия, выбираясь на вертолетах в различные области Лаоса и Вьетнама и закапывая в землю ретрансляторы, чтобы в итоге покрыть всю широкую дельту маршрутов снабжения, из которых и состояла Тропа. Длинные антенны ретрансляторов маскировались под лианы при помощи тканевых чехлов, которые солдаты прозвали «свитерами», и без затей развешивались на ближайших деревьях. После этого они заложили несколько «мопсов» непосредственно на Тропе, чтобы оценить, как работает система.

Разобравшись с этим и вернувшись в деревню, техники удостоверились, что их машины функционируют и передают данные и что с «мопсов» поступает сигнал. И действительно, «мопсы» связывались с ретрансляторами, а ретрансляторы – с самолетами в небе. Теперь оставалось только разместить все эти маленькие шары плотной сетью вдоль Тропы Хо Ши Мина по всей ее протяженности – или хотя бы той части, которая приходилась на их район. Это была самая сложная часть задания, и никто из техников не задумывался о ней в период подготовки, но теперь настало время. Мардер был искренне впечатлен сноровкой Скелли и его товарищей-спецназовцев, мастерством вертолетчиков из 21-й спецэскадрильи и огромными усилиями, прилагаемыми для успеха их миссии. ВВС устраивали отвлекающие налеты; в небе постоянно дежурили тяжеловооруженные «спектры»; каждая вылазка сопровождалась шквалом огня, взрывами и треском «миниганов» – таким образом вокруг их рабочих зон создавалась зона отчуждения.

Несколько раз их обстреливали с земли – или так запомнилось Мардеру. У него в памяти сохранился образ пылающих зеленых шаров, взмывавших над темными джунглями и проплывавших мимо, и лязг металла по алюминиевой обшивке вертолетов. Страха он не помнил, но это могло быть и спасительным забвением.

А вот что он помнил с поразительной ясностью, так это разговор, что состоялся у них со Скелли вечером перед первым вылетом на задание. Сержант заглянул в дом, в котором квартировали рядовые ВВС. У Мардера не сохранилось в памяти, где в тот вечер пропадали Хейден и Ласкалья, но осталось впечатление, что он и сержант были одни. Скелли бросил на пол вещмешок.

– Твоя форма на завтра. Вроде бы у тебя большой размер.

Мардер вытряхнул содержимое мешка на койку. Светло-зеленая рубашка и нейлоновые брюки того же цвета, мягкая шляпа с полями, пара сандалий из каучука и «разгрузка»[20] непривычного фасона.

– Что это? – спросил Мардер, взяв рубашку.

– Это форма южнокорейских мусорщиков.

– А разве нам можно носить такое?

– Ну, по правилам нам запрещено одеваться в гражданское и в форму противника, а это ни то и ни другое. В ней прохладно, и она не бросается в глаза, особенно если запачкать. Обувь вьетнамская, чарли носят такую же – если вдруг кому захочется пойти по следам. У нас ребята разгуливали в этом под самым носом у патрулей. Даже если те что-то заподозрят, то мы выиграем пару секунд, а иногда большего и не надо.

Мардер подождал, пока Скелли уйдет, но тот уходить и не думал.

Вместо этого он плюхнулся на койку Ласкальи и закурил. Странное зрелище: с самого прибытия Мардер ни разу, насколько мог припомнить, не видел сержанта иначе как на ногах, и обычно тот куда-нибудь спешил.

– Ну что, Мардер, где ты так выучился стрелять из пистолета? Не в сраных же ВВС.

– Нет. Я стреляю с семи или восьми лет. У моего папы был «кольт-вудсмен» двадцать второго калибра, и еще он привез с Тихого океана сорок пятый. Обычно мы практиковались с «кольтом» в подвале ветеранского центра неподалеку от дома. Наверное, это было ужас как незаконно, но в те времена никто особо не возражал. Еще отец знал одного мужика на Кони-Айленде, хозяина старой такой спортивной арены, где проводились мотогонки и бои. Так вот, прямо за ней он оборудовал настоящее стрельбище, и пару раз в неделю мы ездили туда на метро, чтобы пострелять из сорок пятого. У хозяина было что-то около тонны списанных патронов, и он разрешал нам палить сколько душе угодно; взамен папа печатал для него афиши и прочую лабуду – то есть для арены его. Пять лет назад он умер, так что мы перестали тренироваться.

– Отец твой умер?

– Да нет, мужик этот. Хозяин. Его звали О’Фаррелл. Так что потом я уже просто стрелял из «кольта».

Повисла тишина. Скелли молча смотрел на дым от сигареты.

– А ты где научился стрелять? – спросил Мардер, чтобы поддержать беседу. – Тоже с отцом стрелял?

– Нет, единственное, чему меня научил отец, – это врать. Похоже, он предвидел эту войну. И если бы в его присутствии мне попала в руки пушка, то я б его застрелил, скорее всего.

– Не ладили, да?

– Можно сказать и так. А чем занимается твой отец?

Мардер все ему выложил, с удовольствием и легкостью рассказывая об отце, а потом, вдохновленный интересом Скелли – как будто бы искренним, – заговорил о матери, о прочих родных и о своем районе. И лишь позже понял, что сержант интересовался им не из банальной вежливости: интерес был почти антропологического свойства.

Нормальная жизнь в городской американской семье, привычная Мардеру, казалась Скелли такой же чуждой, как обычаи хмонгов, среди которых они находились сейчас, – а то и более чуждой, потому что Скелли, как выяснилось, знал о хмонгах довольно много.

Спустя какое-то время Мардеру стало немного не по себе, словно он попал в комнатушку для допросов, в руки опытного следователя, и скромные обстоятельства его жизни представляют на самом деле огромную ценность. Так что он полюбопытствовал насчет биографии самого Скелли, но тот ответил вопросом:

– А ты читал когда-нибудь книжку «Над пропастью во ржи»?

– Ну вообще-то да. Купил на Четвертой авеню. Мы с мамой там часто бывали. В начале авеню много букинистических магазинчиков, так что мы ехали на метро из самого Бруклина. С тех пор как мне стукнуло шесть и до тех, когда… наверно, когда я уже стал слишком большим, чтобы ездить с мамой за покупками. Эту книжку я купил из-за названия и красной обложки.

– Ну и как тебе?

– Не знаю. Я так и не понял, чего маялся этот парень. Он ведь в частную школу ходил – значит, был при деньгах, ну или его родители были. Так на что тут жаловаться-то? Но он всю книгу ноет, какие все вокруг притворщики и как все на свете не устраивает замечательного, как его там, Кэнфилда…

– Колфилда. Холдена Колфилда.

– Точно. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что я Холден Колфилд, только выросший. – Расхохотавшись, он покачал головой. – Знаешь, Мардер, не исключено, что мы единственные люди в северном Лаосе, способные обсуждать «Над пропастью во ржи». Пожалуй, не дам тебе убиться.

– Спасибо, сержант. Так тебя выперли из частной школы?

– Ага. Я думал, все они притворщики. А тебе никогда не казалось, что твои родители – дерьмо?

– Нет, я всегда считал их порядочными и честными людьми. Я же сказал, отец у меня печатник и член профсоюза. Он гордится своей работой; верит, что стоит на защите печатного слова, а это хребет цивилизации. И всегда называет печатников аристократами рабочего движения, авангардом. А мама… через дорогу жил один нищий старикан, и часто бывало, что вот я возвращаюсь из школы, а она кормит его супом. В продуктовом, да и в других местах ко мне подходили женщины и говорили: «Мама у тебя святая». А у меня-то и в мыслях такого не было. И еще она любит книги; сколько себя помню, всегда читала для меня и не давала монашкам заморочить мне голову. Когда мы втроем шли по нашему району, я всегда улыбался, так мне хорошо было с ними. Так что нет. Может, армия – дерьмо, мир – дерьмо, только не Мардеры. А за что тебя выперли?