Бойд не мог понять, как можно так хорошо пахнуть после двух дней, проведенных в седле, и после того, как она побывала в ловушке в горящем здании. Это, должно быть, была секретная женская магия, чтобы сводить мужчин с ума.

Его тело было напряжено, как натянутый лук Макгрегора, пока он быстро осматривал темноту. Хотя он ничего особенного не увидел, инстинкт подсказывал ему, что что-то не так, а инстинкт спасал его слишком часто, чтобы он мог игнорировать его.

Мальчишка!

– Где Роджер?

Хотя было темно, он заметил, как ее глаза сверкнули, прежде чем указать на примыкающий чердак.

– Спит.

Робби направился к двери, но она остановила его, легко положив ладонь на его руку.

Господи! Его кровь бушевала. Она была слишком близко. Дотрагивалась до него.

– Пожалуйста, не будите его. Мальчик устал и нуждается в отдыхе.

Их взгляды встретились. Что-то произошло между ними. Что-то такое, отчего прервалось его дыхание, остановилось сердце и пол начал уплывать из-под ног. Бойд словно стоял на краю пропасти, разгоряченный, напряженный, старающийся изо всех сил удержаться. Главное – не дотронуться до нее. Это была битва, которую он был обречен проиграть.

Его сердце бешено стучало. От попытки сдержаться мускулы напряглись. Бремя неизбежности навалилось на него, слишком тяжелое, чтобы даже он мог сопротивляться. Он хотел ее так страстно, что чувствовал вкус ее губ на своем языке.

Розалин посмотрела на его губы, приоткрыла свои и ближе наклонилась к нему. Это приглашение было слишком соблазнительным, чтобы можно было ему противостоять. Битва была проиграна.

С глубоким стоном он прижался губами к ее губам. Какое-то мгновение все было так же, как тогда, когда он поцеловал ее в первый раз. Он почувствовал, как хороша она на вкус, какие мягкие у нее губы. Невинная дрожь ее губ заставила его тогда мучительно возжелать быть тем, кто научит ее страсти.

Потом все изменилось, потому что на этот раз он не отступил, а уступил страстному желанию продлить поцелуй. На этот раз он обхватил ее талию, притянул ее ближе, позволил себе утонуть в медовой мягкости ее рта и полностью вкусить ее сладость. На этот раз Робби обхватил ее дрожащие губы своими и показал, как открыться для поцелуя, принять его язык и позволить ему ласкать ее.

И он ласкал ее. Долгими, медленными движениями языка, пока она не начала ласкать его в ответ. Первое движение ее языка заставило его застонать. У него едва не подогнулись колени.

Это было невероятно.

Кости плавились.

Кровь кипела.

Мозг отключился.

Это было самое лучшее, что Бойд когда-либо испытывал. И с каждым движением языка это становилось все лучше. Жарче. Невероятнее.

До сих пор Робби избегал роли учителя, предпочитая опытных женщин в своей постели, но вдруг обнаружил, что упивается этим, наслаждается ее тихими стонами пробуждения, как будто они были его собственными.

Ему нравилось знать, что для нее все это внове, что она никогда до этого не позволяла мужчине так целовать ее, что он будет первым, кто разбудит в ней страсть.

Он почувствовал неожиданный прилив нежности, который дал ему силы, – хотя все члены его тела сопротивлялись этому, действовать медленно.

Просто поцелуй, – сказал он себе. Ничего такого, чего бы он ни делал бесконечное число раз прежде. Но он боролся с новыми для него ощущениями – ее поцелуй был… другой.

Дело было не только в том, что Розалин невероятна на вкус, что ее губы самые мягкие из всех, какие он до этого пробовал, что неуверенное поглаживание ее языка заставило его возбудиться, словно она лизнула его член, что он чувствовал себя горящем в огне и тонущем одновременно. Дело было в том, что на него снизошло ощущение умиротворения. Впервые за долгое время – черт, он вообще не мог вспомнить, когда это было в последний раз – беспокойство внутри него ослабло. В этот момент он знал точно, что находится там, где должен быть.

Робби испытывал наслаждение настолько всепоглощающее, что оно заглушило все остальное. Единственное, о чем он мог думать, это о том, какая мягкая у нее щека, лежащая на его ладони, как она пахнет розовой водой, как приятно чувствовать ее прижатой к себе, как он хочет целовать ее так всю жизнь.

Если бы только он не был таким разгоряченным. Если бы только его кровь не бушевала и сердце не колотилось бешено в груди. Если бы только эти тихие, нежные стоны удовольствия не заставили его плоть мучительно напрячься. Если бы ее руки не лежали на его плечах, а ногти не впивались в кожу, инстинктивно выдавая ее собственное удовольствие. Если бы ее грудь не прижималась к его груди и его естество не пульсировало, прижавшись к ее животу, а ее бедра не перестали двигаться.

Особенно это. Неуверенное, медленное, круговое движение ее бедер, прижавшихся к той части его тела, которую он хотел бы проигнорировать, заставило вырваться на свободу что-то сидевшее глубоко внутри. Слабый голос, звучавший в его голове и говоривший, что он хочет сделать ее своей, превратился в оглушительный рев. Осознание того, что она хочет его так же, как и он ее, лишило его остатков контроля.

Розалин не ожидала, что это произойдет. Но когда случилось это, казалось бы, неизбежное, предначертанное, она удивилась: как долго они шли к этому.

Волшебство, изумление, ошеломление, которые она испытала в тот первый раз, когда его губы коснулись ее губ, не могли сравниться с целыми мириадами ощущений, которые она испытывала сейчас, когда он целовал ее, по-настоящему целовал.

Тепло разливалось по ее телу, она чувствовала себя утонувшей в пьянящем запахе виски и охваченной эмоциями, которые она еще до конца не понимала, – пламенными эмоциями, пронзительными эмоциями, неодолимыми эмоциями, которые заставляли ее дыхание прерываться, сердце замирать, а тело плавиться в огне.

С того первого раза ее целовали мужчины, но никогда – так. Никогда так страстно, что у нее перехватывало дыхание. Никогда с такой одержимостью, таким искусным соблазнением и такой нежностью.

Это было самым большим изумлением. Как такой жестокий воин, который наводил ужас и грабил всю округу, мог целовать женщину так нежно?! Оказывается, ласковые поглаживания его губ и языка могут умолять, а не приказывать. Она никогда не поверила бы в это. Но теперь Розалин, прижатая к его груди, чувствовала себя самой большой драгоценностью на земле.

Его рука держала ее за подбородок, большие мозолистые пальцы, которые не выпускали рукояти меча в смертельной схватке, ласкали ее щеку нежными прикосновениями – так прикасается мать к новорожденному ребенку, – когда он уговаривал ее рот приоткрыться для долгого поцелуя.

Искусное и медленное, и такое ласковое, движение его языка вызывало слабость у нее в коленях. Шок, который она испытала при этом интимном вторжении, притупился от ощущения абсолютной правильности происходящего. Не было ничего более естественного и совершенного, чем теплое скольжение его языка по ее языку.

Каждое поглаживание, казалось, было рассчитано на то, чтобы еще больше возбудить ее. Заставить ее дрожать и стонать – хотеть большего. Она не могла этого вынести. Но Робби явно не торопился, давая понять, что полностью контролирует ситуацию и готов целовать ее часами.

Внутри Розалин зарождалось что-то, чего она еще не понимала, – горячее, мощное, волнующее. Что-то, что при каждом провоцирующем движении его языка становилось все более необходимым.

Ее стоны стали настойчивее, неуверенное сначала движение языка – более дерзким и требовательным. Она приникла к нему, прижимаясь к теплой, твердой, как камень, груди.

Господи, какая это была внушительная грудь! Розалин чувствовала каждую мышцу, каждую твердую как скала выпуклость. Она всегда восхищалась его телом, но была огромная разница между восхищением издалека и соприкосновением со всей этой мощью.

Робби был огромным и мускулистым, и то, что эти стальные мускулы сомкнулись вокруг нее, заставляло ее чувствовать себя горячей, тяжелой и жаждущей еще большей близости. Особенно с той мощной и твердой частью его тела, которая прижималась к ее животу.