— Я очень горжусь «Дюком», — говорит Стар. — О нем еще почти никто ничего не знает.

Швейцар в мундире приветствует их у входа. Здесь тоже мало места — дюжина или около того столов, расставленных по комнате, и барная стойка с одной стороны. В центре зала поет высокая рыжеволосая женщина, ей аккомпанируют ударник и пианист. Большинство столиков заняты, но официант проводит их к свободному, втиснутому в угол. Джонатан беспокойно оглядывается по сторонам. Все, кого он видит в «Le Grand Due», — певица, музыканты, персонал и посетители, — все темнокожие.

— Хм… Стар, — беспокойно шепчет он, — но ведь это, судя по всему, место для негров?

— Оксфордские мальчики — такие наблюдательные. Алло, Рыжик! Брик, дорогая!

Она машет рукой певице, и та отправляет ей воздушный поцелуй.

— Я хотел сказать, а что мы-то тут делаем?

— Празднуем, Джонни. И не смотри на меня так.

Они заказывают шампанское. Джонатан пытается побороть нарастающее дурное предчувствие. Певица затягивает грустную песню:

У нее американский акцент. Вокруг их столика растянутые гласные американского английского смешиваются с французским. Откуда родом все эти люди? Джонатан чувствует себя так, будто Африка уже тянется к нему, а он не успел еще увериться в прочности своих позиций в Европе.

Женщина за ближним столиком поглядывает на Стар и говорит что-то своему другу. Джонатан вопросительно смотрит на них, но Стар как будто не замечает ничего. Она зачарованно слушает музыку.

— Разве от этой песни у тебя внутри ничего не звенит? Сразу понимаешь, как они страдали.

— Кто?

— Негры, дурачок. Они не такие, как мы с тобой. Ведь худшее, с чем нам когда-либо приходилось мириться, — это если поутру нам не нагрели воды для ванны.

Что она сказала? «Пирожок с вареньем»? В его памяти вспыхивает вечер в эллинге, возня в темноте и бормочущая что-то Стар. Как давно она сюда ходит? В этот момент в зал входит компания хорошо одетых белых людей. Бриктоп сразу же переключается на легкий популярный мотивчик, пианист подхватывает. Джонатан наблюдает за белыми. Они очевидно хвастаются «Le Grand Due» перед друзьями. Бриктоп стоит возле их стола и поет исключительно для них.

— В них что-то есть, правда? Что-то, что мы утратили.

Стар, похоже, полна решимости говорить о неграх. Джонатан стискивает кольцо в кармане. Сейчас или никогда.

— Стар, дорогая моя. Я хочу задать тебе вопрос.

— Да, Джонни?

— Понимаешь, Стар, мы уже давно знаем друг друга, и ты знаешь, как я…

— Эй, милочка! И как я догадался, что найду свою крошку в «Дюке»?

Одним движением, по-кошачьи гибким, на стул рядом со Стар устраивается какой-то мужчина. Он обнимает ее за талию, притягивает к себе и крепко целует в губы. У Джонатана останавливается сердце. Этот человек. Целует. Ее. Целует Стар. И он (нет, это совершенно исключено, этого не может быть) — он черный. Черный, как деготь, как уголь, как смола и лакрица. Кожа его лоснится при свете свечей, будто сделана из полированного дерева. Пальцы его черных ладоней, по контрасту, — розовые, а толстые губы прижаты к ее губам. Они целуют ее, целуют Стар. Черный мужчина. Он целует Стар.

— Стар? — спрашивает Джонатан.

— Свитс! — задыхается Стар. — Что ты здесь делаешь?

— Детка, — укоризненно говорит Свитс, — я пришел, чтобы повидаться с тобой. Зачем бы еще я бродил по этому городу в темноте?

У Джонатана начинает болеть челюсть. Он осознает, что не закрыл рот. Свитс оборачивается и протягивает ему розовую ладонь. Он смеется. Громкий, насыщенный смех, полный юмора и самоуверенности.

— Элвин Ти Бэйкер, к вашим услугам. Но все зовут меня Свитс. А вы — друг моей звездочки Стар?

Джонатан сидит так, будто прирос к стулу. Он не касается протянутой ладони. Хорошее настроение Свитса начинает испаряться.

— Свитс, — возбужденно говорит Стар, — я, кажется, просила тебя не появляться здесь, пока мой отец в городе.

— Это твой отец? Выглядит слишком молодо.

— Не дури. Это Джонатан. Он мой… друг. — У нее помертвевшее лицо.

— Стар, — говорит Джонатан, — кто этот человек?

— О-о-о! — вмешивается Свитс, повышая голос. — Вы хотите знать, кто этот человек? Это ее человек, вот это кто.

— Свитс! — Стар почти кричит.

Мир остановился. Джонатан впитывает детали: сузившиеся глаза Свитса, бриллиантовые запонки, покрой его восхитительно сшитого пиджака. И другие подробности: головы, поворачивающиеся на шум, чтобы полюбоваться спором, рыжеволосая певичка, делающая знаки швейцару.

— Джонни, — говорит Стар, — послушай…

Но Джонатан уже поднимается со стула:

— Что ты делаешь? Что ты делаешь с этим… с этим…

— Мальчик, если ты скажешь слово на букву «н», я тебя убью, — холодно говорит Свитс. — Ты не на английском чаепитии.

— Свитс! — кричит Стар. Потом кричит: — Джонни!

Джонатан направляется к двери, Стар — за ним:

— Джонни, подожди!

Он оборачивается.

— Я собиралась сказать тебе, Джонни. Я правда хотела. Я не знала, что он придет сюда.

— Что ты имеешь в виду — не знала? Он… он же черный, господи прости. Что ты с ним делаешь? Ты же не можешь… О боже… ты? И как… как давно?

— Порядочно.

— Не могу в это поверить. И… что скажет твой отец?

Стар вскидывает голову:

— Послушай, мне все равно, что скажет мой отец. И, честно говоря, если ты себя так будешь держать, мне будет все равно, что скажешь ты. Ах, Джонни, ты мне нравишься, ты же знаешь! Просто… ну, Свитс — он другой. Просто другой. Я не встречала никого похожего.

— Другой? По сравнению с кем? Со мной?

Стар с жалостью смотрит на него:

— Да, Джонни, с тобой. Ну пойми. Я знаю тебя. Знаю все. Глостершир, Чопхэм-Холл, Оксфорд… Ты очень мил, но ты в точности такой же, как все остальные. Делаешь то же, что и все, и говоришь то же, что и все. Если я останусь с тобой, мы в конце концов поженимся и будем жить в деревне, разведем лошадей, посадим розовый сад и будем бездельничать, вонять собачьей шерстью и выставлять себя на посмешище на приходском совете.

— Но разве это не то, что ты, англичанка, хочешь?

— Это то, чего хочешь ты. Ты — самый обычный человек из всех, кого я знаю, Джонни. И это прекрасно. Но не для меня. Тебе нравится соблюдать правила, быть типичным англичанином. Нравится, когда все в полном порядке. Я же хочу от этого избавиться. Меня душит необходимость делать то, для чего ты был рожден, — от рождения через свадьбу и до самой смерти, будто тебя поставили на рельсы. Я хочу настоящей страсти. Настоящей… Не понимаешь? Свитс, он… Джонатан, послушай, он вырос на улице. Он немало повидал в жизни. Он даже кого-то когда-то застрелил. И у него была ужасно, ужасно бедная семья. Все, что обычно бывает с неграми. Может быть, поэтому у них сохранилась душа.

— Но у меня тоже есть душа, — запинаясь, говорит Джонатан.

— Это другое, Джонни. У нас, англичан, душа — то, что заставляет ходить в церковь по воскресеньям. А души у нас нет. Свитс объяснил мне все. Про страдания. Как бы то ни было, у тебя этого не было и нет, а у Свитса есть.

— Черт побери, у меня это есть, — говорит Свитс, который встал рядом со Стар. Он кладет руку на ее обнаженное плечо. Джонатан, не отрываясь, смотрит на это: черная кожа касается белой, почти обжигает ее.