Астролог безропотно кивнул. Затем посмотрел на часы, открыл футляр, вытащил перо и бумагу и сел за работу.

Карта получалась странной и страшной. Звезды искажали сами себя, принимая пугающие формы. Рисунок влияний, лишенный равновесия, был перекошен в сторону страстей и перемен. Такое распределение аспектов казалось астрологу невозможным. Силы действовали во всех направлениях, пагубные качества Луны и Сатурна предрекали всевозможные катаклизмы. Это была карта смены форм. Карта, полная лжи. Он то и дело сверял результаты с каталогом, покрывая расчетами лист бумаги в коричневых пятнах.

Будущее мальчика было туманным. Астролог не мог предсказать ничего из обычных вещей — продолжительность жизни, брачные перспективы, богатство. Рисунки рождались только для того, чтобы померкнуть, когда он начинал размышлять над следующим значением конъюнкций. Планеты словно летели сквозь дома, колеблясь между благоприятными и вредоносными положениями. Грозди возможностей возникали и распадались. Никогда прежде чтение карты не заводило его в такой тупик.

Возможно (хотя он не рискнул бы поклясться), через хаос вел какой-то путь. Если так, то это был, несомненно, причудливый путь. Как могут столько иллюзий вести к обратному, к рассеянию иллюзий? Он поднял глаза к освещенному квадрату окна над головой. Этого ребенка ждут страдания и потери. Сможет ли он сказать об этом отцу? Отцу, который в эту минуту оплакивает жену. Вокруг лампы на столе высилась горка из обугленных мотыльков. Астролог подумал о мертвой женщине и содрогнулся.

Когда служанка вернулась, она застала его над новой, аккуратной картой, рисующей новорожденному утешительное будущее — долгую жизнь, множество сыновей и удачу в делах. Разорванные куски первого гороскопа астролог убрал с глаз долой, в футляр.

Когда астролог принес ему карту новорожденного сына, пандит Раздан был удовлетворен, хотя всем известно, что астрологи говорят то, что от них хотят услышать. Но Анджали было не обмануть. Как только она увидела белокожего младенца, она поняла, что звезды над ним — дурные.

Дитя пищало и пускало пузыри, рассыльный мчался за жрецом, а повитухи сжигали кровавые простыни в саду. Казалось, никто не уделил покойной должного внимания и не испытывал ничего, кроме желания побыстрее избавиться от ее тела. Эта девушка была аномалией, раздражителем для хорошо отлаженного домашнего уклада. Теперь, по негласному уговору, с ней обходились как с видением, временным феноменом, который попросту улетучился.

Анджали тоже думала, что смерть Амриты — к лучшему. Удивительно еще, что она продержалась так долго. Казалось, семейство вне себя от радости по поводу рождения сына. Такой большой! Такой здоровый! Но Анджали, глядя на него, не могла удержаться от мысли о том бледном мужчине с фотографии. И все было бы терпимо, если бы ребенок не вырос в такого монстра.

Это стало очевидно, еще когда Пран Натх был совсем маленьким. Он впадал в неописуемую ярость, стоило кому-то попробовать его наказать. Хорошую одежду он изорвал в лохмотья, целую комнату игрушек вдребезги расколотил. Родным подарки заменяли общение с ребенком, отец редко говорил с ним — и то лишь в форме кратких наставлений, подобных отрывкам из книги по ведению домашнего хозяйства. Держи волосы в чистоте. Заучи различные способы начать письмо.

Когда Прану исполнилось шесть лет, к нему был нанят учитель, согласившийся применить тройственную программу морального, интеллектуального и физического обучения, описанную Амаром Натхом Разданом в статье «На пути к процветанию индусской педагогики». Учитель уехал через неделю, оберегая лодыжку, сломанную при невыясненных обстоятельствах. Следом пришел отставной сержант, впавший в депрессию, когда обнаружил, что бережно хранимые им в тайнике любовные письма сожжены дотла; за ним последовал бенгалец с косоглазием и алкоголик из Синдха — большой поклонник Китса, два или три запуганных университетских студента и даже англичанин, который сбежал после первого же урока.

Анджали объясняла эти неудачи дурной кровью и была готова грудью отстаивать свою точку зрения, хотя поначалу у Прана Натха были и защитники. Но со временем всех их отталкивали его высокомерие или непривлекательные розыгрыши. Были и те, кто утверждал: мальчик совсем не глуп. Но они видели, что ум его направлен в основном на разрушение. А если на поиск чего-то нового, то еще более отвратительного, чем прежде. Талант к мимикрии — еще одно потенциально положительное качество — служил ему для жестоких пародий на хромоту чоукидара[24] или на то, как сын дарзи[25], мальчик с заячьей губой, ест дал. Люди пытались вразумить его, но проще было бы накормить обезьяну солью. Один за другим они соглашались с кухаркой: мальчик — настоящее проклятие.

И тем не менее он был единственным сыном. Все, что он говорил или делал, по определению было совершенным. Кроме того, поскольку отец его постоянно запирался в своем кабинете и не было ни матери, ни брата, мальчик всегда был предоставлен сам себе. Домашние предпочитали жить прикусив язык. Да и Пран Натх не обращал внимания на их неодобрение и был абсолютно убежден, что занимает центральное положение в этом мире. Этому способствовало восхищение всей его обширной семьи. Но спустя несколько лет даже они начали отворачиваться от него. Одна за другой тетки умирали или переставали наносить визиты. Дядю по отцовской линии хватил удар; поговаривали, что виной тому Пран Натх, взвывший однажды ночью голосом дикого животного под дядиным окном.

Так что, когда Пран протягивает руку к дочери Анджали, он не подозревает, что мир его гораздо более хрупок, чем он думает. Великие силы напряжены и готовы вступить в действие. В воздухе, пропитанном запахом сырого лука.

К концу Великой войны выдающийся судебный адвокат — пандит Амар Натх Раздан — гордится авторством 276 статей, которые появлялись в печатных изданиях начиная с памфлетов Общества кашмирской молодежи и заканчивая национальными газетами. Его интересы широки и многообразны. В политическом аспекте он — сторонник осторожного национализма и выступает в защиту разграничения идентификаций всех сообществ. В вопросах религии он придерживается взглядов консервативного крыла Сообщества кашмирских пандитов, уравнивая социальный и моральный статус и резко порицая любое ослабление кастовых ограничений. Что касается важнейшего вопроса индивидуального здоровья, он — стойкий и плодовитый поборник строгой гигиены, которая, на его взгляд, должна быть подкреплена местными распоряжениями властей, а то и оплачиваемым штатом контролеров, жалованье которым начислялось бы из казны Департамента здоровья. В области этикета он оплакивает упадок формальных канонов традиционной вежливости. В области языка он — яростный противник сниженной лексики или неверного словоупотребления, непристойностей, сквернословия и сленга. В сфере литературы он предпочитает современным писателям древних. В живописи и пластических искусствах — аналогично. Еда, считает он, должна быть простой и питательной, в приготовлении ее следует избегать прихотливости, инноваций или чрезмерной жирности соуса. В вопросах одежды его девиз — индивидуальная скромность и недопущение слишком дерзких комбинаций из узоров, особенно безрассудного сочетания клеток и полосок.

В целом мнения пандита Раздана воспринимаются слушателями вежливо и внимательно. Если же порой на судебном заседании соперники-адвокаты или люди из публики клюют носом или закрывают глаза во время его замечательно подробной заключительной речи, это приписывается жаркой погоде, тяжелой пище или каким-то другим столь же понятным причинам.

Зоркий наблюдатель, тот, например, кто следил за публикациями пандита Раздана на протяжении нескольких лет, мог бы заметить некий лейтмотив, пронизывающий все его статьи. Этот же лейтмотив, пожалуй, более очевиден тем, кто стирает его одежду, подметает его полы и готовит его пищу — питательную и без лишних соусов. Пандит панически боится грязи. Грязь — его главный враг, неприятель, с которым он сражается ежедневно в каждом аспекте своей жизни. Поддержание непроницаемых границ между собой и мирской грязью постепенно оттянуло на себя большую часть его энергии, времени и любви.