Бобби находит преподобного Макфарлэйна возле дверей церкви: он стоит, глядя на группу юнцов, слоняющихся без дела по другой стороне улицы.

— Ну же! — прикрикивает он на них по-английски. — Уходите! Безбожный сброд.

— Преподобный, — в отчаянии кричит Бобби, — миссис Макфарлэйн арестовали!

— Да, я видел. Идите же! Проваливайте, пока я не отходил вас плеткой!

— Что мы будем делать?

— Что делать? Ничего, мальчик. Она пожинает то, что посеяла, приняв сторону большевиков и сатанистов. Где ты был? Я весь день ждал, чтобы ты помог мне провести один эксперимент.

Один из парней бросает камень и попадает в церковную дверь. «Империалист! — кричит он. — Лакей капитализма!»

Преподобный Макфарлэйн шагает через улицу, и юнцы бросаются врассыпную, выкрикивая коммунистические слоганы на бегу. Преподобный возвращается, покраснев и запыхавшись, и выжимает из Бобби обещание помочь ему утром с работой. Как только ему это удается, Бобби придумывает какой-то предлог и поднимается в свою комнату.

Коллаж из картинок смотрит на него, сотни журнальных лиц, звезды в небе. Они заставляют его чувствовать себя приземленным, насекомоподобным.

Он беспокоится о миссис Макфарлэйн. Она стара. Она любит его. И все же, когда она вернется, он станет бездомным, так что, может быть, и к лучшему, что ее арестовали. Плохо так думать? Он ощущает крах, как будто под ним рушатся строительные леса. Подобное случалось с ним и раньше, но тогда оно было внезапным и непредвиденным. Теперь он чувствует, что дал течь; все, из чего состоит Красавчик Бобби, сочится наружу, не оставляя за собой ничего, кроме пустого сосуда. Оболочка. Когда он засыпает, водоноши уже бредут по улицам, доставляя самые ранние заказы.

На следующий день Бомбей зашторен. Только европейские магазины в Форте остаются открытыми, а их хозяева ставят людей у входа, чтобы оградиться от неприятностей. Профсоюзы объявили однодневную забастовку, направленную в основном на прекращение работы хлопкопрядильных фабрик. Улицы полны сердитых рабочих. Миссис Макфарлэйн и ее друзей арестовали, чтобы не дать им возможность выйти на улицу и произносить речи, но, несмотря на волну задержаний, город застыл. Бобби проводит утро, измеряя кости голени вместе с преподобным Макфарлэйном, отвлеченно слушая, как тот набрасывает план — как количественно оценить относительные степени моральных устоев в североиндийских расовых подгруппах путем взвешивания (посмертно) сегментов лобной доли мозга. Через открытое окно доносится звук моторов — это войсковой транспорт, ревя, проезжает мимо, чтобы разместить отряды английских томми на стратегических позициях вокруг Бомбея.

Ко времени обеда Фолкленд-роуд превращается в фабрику слухов, центром которой становится ларек с паном. Сплевывающие красным болтуны говорят, что некоторые забастовщики попытались провести митинг на площади, но их разогнали полицейские. Говорят, анархисты пытались поджечь одну из фабрик Мешка, но их перестреляли. Или они были коммунистами и сумели сбежать. Мотилал Неру[138] будет выступать с речью. Какая-то женщина попала под военный автомобиль. Губернатор покинул город. Англичане подключат к делу аэропланы. В пригородных трущобах фанатики индуизма атакуют мусульман.

Люди напряжены, лихорадочны. Когда Бобби выходит на улицу, он замечает атмосферу враждебности. Это странное чувство едва ощутимо, но люди, которые обычно здоровались с ним, отводят глаза. Дурное предчувствие усиливается в течение дня, когда он замечает коммунистов, накануне вечером бросавшихся камнями, возле миссии — они околачиваются поодаль и смотрят на закрытое окно преподобного Макфарлэйна.

В сумерках отчетливо виден столб дыма, поднимающийся из трущоб возле фабрик Тата. Фолкленд-роуд непривычно многолюдна, и что-то в человеческом приливе и отливе кажется Бобби странным. Не похоже, чтобы эти люди забавлялись или искали удовольствий. Они готовы, они ждут чего-то. Примерно через час после заката мимо проходит демонстрация оборванцев, увешанные гирляндами сторонники сатьяграхи[139] дырявят воздух кулаками под бой барабанов и завывания рожков. За ними остается беспокойная кильватерная струя из мужчин и мальчишек, ждущих действия, фокуса, чего-то такого, что приведет день забастовки к кульминации.

На улице разводят костер на куче мусора, и люди стоят вокруг него в оранжевом сиянии. Из своего окна Бобби видит, как легковой автомобиль огибает угол, за рулем различимо белое лицо. Машина останавливается, водитель размышляет, затем разворачивается и уезжает тем же путем. Постепенно все больше людей собирается у костра. Бобби замечает людей с палками в руках, у одного — длинный изогнутый нож. Затем по улице грохочет грузовик с полицейскими, и толпа расходится, оставляя огонь догорать. Констебли несколько минут слоняются вокруг костра, попинывая угли и вглядываясь в высокие и шаткие деревянные строения. Затем они уезжают.

После этого все стихает. Может быть, ночь пройдет мирно. Бобби наскучило сидеть у окна. Ему нужен воздух, пространство, чтобы подумать, так что он натягивает льняной пиджак, завязывает галстук вокруг шеи и выходит на прогулку. Сделав первый же шаг наружу, он чувствует разницу. Люди глазеют на него и пару раз даже пытаются преградить ему путь, пока Бобби не заговаривает с ними или кто-то другой не оттаскивает обидчиков, объясняя, кто он такой. Этой ночью в Бомбее лучше не выглядеть англичанином.

Дорога приводит Бобби в Форт. Здесь все улицы в его распоряжении. Окна контор затемнены, трамвайные линии безмолвны. Если не считать нескольких попрошаек и редких торопливых велосипедистов, он может вообразить, что наступил миг сразу после конца света и Красавчик Бобби бродит по пустой сцене, покинутой всеми остальными игроками. Смеха ради он занимает пространство надлежаще-барственным образом — шагает посреди дороги, вытянув руки в стороны, чтобы стать как можно шире. Красавчик Бобби, Владыка Апокалиптического Бомбея.

Двигаясь гигантскими шагами через покинутый город, он добирается до фонтана Флоры. Частокол газовых фонарей освещает этот маловпечатляющий кусок декораций, замызганную статую, выступающую над ровной щебенкой. Подойдя ближе, он обнаруживает, что, кроме него, остались и другие игроки. Под фонарями, все еще горящими на полную катушку, стоят двое — английский парень и корова.

— Господи всемогущий! — мычит юноша. — Что нужно сделать для того, чтобы с тобой цивилизованно обошлись в этой дыре? Хамство, вот что это такое, чертово хамство.

Похоже, что он обращается к животному. Бобби осторожно приближается, пока не достигает края светового пятна. Молодой человек, пошатываясь, копается в карманах. Он находит фляжку, отпивает из нее и будто бы принимает решение.

— Правильно, корова. Если ты не будешь играть по-честному, перчатки прочь. Это я тебе говорю… один выстрел в кишки, понимаешь? — соус с хреном и йоркширский пудинг.

Корова бесстрастно взирает на него. Юноша злится.

— Бифштекс ты идиотский! Мясо вяленое! Похлебка! Я не шучу. Мне пофигу твои чертовы общества по защите коров или всякие там хиндустанские фан-клубы. Я тебя, черт побери, просто съем, свинья ты коровья.

Он будто намеревается стукнуть животное по носу, но замечает Бобби.

— Аллилуйя! — кричит он. — Хоть кто-то с голосовыми связками. Я Бриджмен. А эта скотина — срам сплошной. Слушай, а ты не знаешь, часом, где тут можно купить телку?

Бобби осторожно кивает. Лицо Бриджмена просветляется.

— Ха! — выкрикивает он, будто человек, только что сделавший особенно удачный ход в игре, и удовлетворенно шлепает корову по крупу. — Отведи меня туда, прямо сейчас, старина. Как, ты сказал, тебя зовут?

Бобби ничего пока не сказал и все еще не уверен, что собирается кого-либо куда-либо вести. Этот Бриджмен в плачевном состоянии. Несмотря на то что ему вряд ли больше двадцати, его грубая кожа после суточного пьянства приобрела синюшный оттенок, а одежды хранят воспоминания более чем об одной трапезе стоя. Даже будь он трезвым, его лицо не внушило бы никому особого доверия. В нем есть что-то тестообразное, полупропеченное, маленькие глазки и тупой нос всплывают в нем, как клецки в жирном супе. В пьяном виде вся его голова с оборкой жидких бурых волос кажется неприятно подвижной. Желеобразной. Нестабильной.