Со временем Элспет познакомилась с другими страждущими, людьми, которые, как и она, верили в чудо, в мистический синтез всего на свете. Она посещала лекции, где сидела так же увлеченно, как и, столько лет назад, в зале кирки, — с той лишь разницей, что теперь она слушала истории о Великом Белом Братстве Гималайских мастеров, о Владыке мира[116], о Будде, о Маха Чохане[117], Ману, Майтрейе[118]. Уже сами имена ошеломляли. Иларион Грек[119]. Прекрасный Серапис[120] и голубоглазый Кутхуми[121]. Бёме[122] и Соломон. Конфуций и сирийский Иисус. Казалось, что на протяжении всей истории человечества мужчины и женщины боролись за более глубокое понимание мира, за мимолетное владение головокружительными тайнами значений и иерархий, скрытых под поверхностью жизни. В современную эпоху Восток и Запад сходились в научной духовности, которая жаждала истинной мудрости.
Элспет не примкнула к ним, еще нет. Все это было слишком далеко от нее, от всего, что она знала до сих пор. Простые беленые стены — и затейливая резьба. Умеренность во всем — и радостное изобилие. Она пряталась от Эндрю точно так же, как он прятался от нее, и, пока они хранили это статическое равновесие, не в силах окончательно сбежать друг от друга, миссия увядала. Неофиты постепенно возвращались к старым привычкам или были поглощены более динамичными трущобными церквями — баптистами или американским лютеранским пастором, который обосновался на Грант-роуд. Затем началась война, и пришло известие о том, что Кеннет и Дункан отправились добровольцами на фронт.
Какое-то время они с Эндрю молились вместе; спали они давно уже порознь. Элспет проводила вечера в кругах теософов и других страждущих, медитируя на войска, пытаясь построить психический щит над теми, кого любила. Она узнавала о войне ужасные вещи: что немцы — слуги Владык Темного Лица, непримиримые противники истины; что мертвый милитарист Бисмарк закопал магнетические талисманы на своих границах.
Две телеграммы пришли почти одновременно. Кеннет убит под Ипром, Дункан — под Лоосом. Ее поддерживала только мысль о реинкарнации. Кто-то указал ей на «Жизни Алкиона» мистера Ледбитера[123], с его списком воплощений — известные жизни, переплетенные по всему космосу, за сорок тысяч лет до Рождества Христова и до нынешних дней. Сидя в гостиной за столом, на котором лежали две телеграммы, она поняла, что больше ничего не боится, и рассказала Эндрю, во что верит.
Эндрю пришел в ужас. Он заявил, что ее соблазнил Сатана. Они больше не муж и жена. Тем же вечером он привез во двор лотки с кирпичами, закатал рукава рубашки и начал строить стену.
Задача стены была удержать его внутри, при этом удерживая ее снаружи. Никто этого не мог понять. Шлепая кирпич на кирпич, он чувствовал себя последним человеком на Земле. Волна скверны поглотила даже его жену. Даже Элспет.
О, Боже.
Это кара за все его падения. Все прежние стены. Ни одна из них не понадобилась бы, если бы он не падал так низко и так часто. Что видела в нем остальная часть мира, он не знал и не интересовался этим. Значение имело только то, что видел в нем Бог, и он знал, каким должен казаться этому огромному голубому глазу. Прохудившееся ведро. Дырявый кожаный мешок.
Какое-то время он думал о том, чтобы уложить кирпичи по квадрату. Сделать гробницу. Закрыть в ней себя. До этого не дошло. Отчаяние запрещено Господом. Поэтому он построил стену до уровня глаз, перенес остатки своих вещей на чердак над церковью и начал наблюдать, как Элспет постепенно опускается до уровня этих обезьян.
На стороне Элспет приходили и уходили люди. Эндрю тайком наблюдал за ними — из окна верхнего этажа или встав на цыпочки за стеной. Они всегда приходили компаниями, эти теософы. Казалось, что им непременно нужно сбиться в стаю. Несмотря на то что раз за разом появлялись одни и те же лица, они делали это под разными знаменами. Дочери Индии, орден Восходящего Солнца, Подготовительная лига целителей, Лига молельщиков, Братство искусств. Столько надувательства. Столько неразберихи. Мужчины и женщины, индийцы и европейцы, перемешанные без разбора. Он не понимал, как Элспет все это терпит.
В нем никогда не было места для неопределенности. Гордиться тут было нечем. Он считал это признаком собственной слабости и недостаточной веры. Имена Сомнения были ему хорошо известны. Слишком хорошо. Они наверняка были делом рук дьявола. Они звались так: отсутствие меры. Кровосмешение. Были и другие имена Сомнения.
И когда он упал, то рухнул с большой высоты.
Вот картина: свет мерцает в хижине на склоне ассамского холма. Масляно-желтые лучины выскальзывают из неплотно скрепленных бамбуковых светцов. Молодой Эндрю ходит взад-вперед по комнате, и отпечаток его обнаженного тела остывает в грязном поту на простынях походной кровати. Он пьет воду из кувшина, стоящего на столе. Он преклоняет колени для молитвы. Его руки отирают тело, обгрызенные ногти скребут по искусанной москитами груди. Каждое прикосновение обжигает кожу. Тропический климат делает свое недоброе дело, растворяя все европейское в жаре и влаге, превращая божьего человека в сладострастную вещь, истекающее потом обнаженное тело, впереди которого торчит напряженно-покачивающийся член. Эндрю катается по полу, стонет. Ему двадцать четыре года. В другие такие же ночи он сдавался и виновато работал руками, пока все не заканчивалось. Сегодня за дверью слышен какой-то шум, и он понимает, что за ним наблюдают. Он хватает старую рубашку, заворачивается в нее и открывает дверь, оказываясь лицом к лицу с Сарой, девушкой из миссии. Крошечная женщина-ребенок с кошачьим лицом обеими руками зажимает себе рот, чтобы не хихикать. Она сняла с себя платье из набивного ситца — одежду, которую они с Гейвиным так трудолюбиво на них надевали. Она сидит на корточках, талию ее оплетает тростниковая юбка, и тяжелые медные кольца пронизывают растянутые мочки ее ушей. В остальном она нага. Его глаза устремляются к маленьким почкам ее грудей, к вульве, обрамленной камышом. Это уже слишком. Он берет ее за руку и ведет в хижину.
Это случилось раз, два раза, три раза. Не больше. К третьему разу он уже испытывал отвращение к самому себе. Все кончилось. Он мог в этом поклясться. Но спустя несколько месяцев маленькая Сара ходила по территории миссии утиной походкой, поглаживая поблекший ситец в розочках, обтягивающий живот. Он избегал ее. Гейвины знали, что она не замужем, но списывали все это на какой-то мелкий грешок, еще одно событие в жизни племени, которое выходило за пределы европейского понимания. Может быть, у нее все-таки есть муж, предположил однажды мистер Гейвин. Кто-то, кто не входит в число обращенных. Он не замечал, как другие девушки из миссии смотрят на молодого Макфарлэйна. Он не подозревал о том, что слышал его ассистент, когда лежал по ночам без сна, шепча молитвы во влажную темноту. В его дверь кто-то скребся, как скребутся маленькие животные. Сара — и не только Сара. Все, желающие благосклонности. Все, желающие стать женщиной молодого белого священника.
У Сары родилась девочка. Однажды Сара протянула ее Эндрю, когда тот проходил мимо. Девочка была светлокожей. Он подумал, что Гейвины не могут не заметить. Они ничего не сказали.
Эндрю много раз видел деревни вблизи больших чайных плантаций, где целые семьи из детей-полукровок выстраивались в ряд, чтобы посмотреть, как мимо едут миссионеры. Мальчики и девочки всех возрастов стояли, взявшись за руки, перед хижинами, и у каждого был приметный крючковатый нос или оттопыренные уши управляющего плантацией, или инженера, или начальника районной медицинской службы. Шокирующий разговор с каким-то мужчиной в заплесневелой курительной комнате сельского клуба. Помогает скоротать долгие вечера, не так ли? Черт возьми, а что еще остается делать.
