Это оружие запрещено для частного использования и находится на вооружении спецслужб, но Роков помахивал тростью с его символикой. Ну, допустим, он творил самоуправство и хотел меня помучить… Последнее точно бред! Биомодераторы можно запрограммировать так, что мало не покажется. Расстрел из Иглы Тракля больше напоминает заметание следов, чем квалифицированную казнь. Но зачем тогда вообще обставлять это как расстрел? Один выстрел наемного убийцы – и нет проблемы. Не говоря уже о том, что это из пушки по воробьям.

А самое странное, что мне не надели допросное кольцо. Устройство связи отобрали – я посмотрел на средний палец без перстня – это понятно, хоть и ужасно, что я выпал из единого информационного поля, словно оглох и ослеп, и мир схлопнулся до размеров камеры. А на руках блокировочные браслеты молочно-белого цвета, которые не дадут выйти в Сеть, даже если я украду устройство связи. Но чтобы человека казнили, не просканировав личность, – где это видано?

Да и с чего императору интересоваться моей скромной персоной? Болтовня с друзьями за чаркой водки? Бред! Страдин – очень уравновешенный человек, надо отдать ему должное. При всем моем сдержанном к нему отношении он не Иван Грозный, чтобы убить на пиру за опрометчивое слово. Хотя, говорят, мстителен и злопамятен…

Третьи сутки я совершенно один, нет даже тюремщика, приносящего еду. Она появляется три раза в день в прозрачном ящике на стене, мгновенная доставка. Есть можно, я привык к скромному рациону.

Попытка расстрела вышибла из головы все мысли о тессианском товаре. Но здесь они вернулись. К чему относилось многозначительное подмигивание Инъиго: к его товару или к общности моей судьбы и судьбы Анри Вальдо?

Я не сомневаюсь, что за мной наблюдают. Встал посредине камеры и сказал, обращаясь к потолку:

– Мне необходимо встретиться с Антоном Петровичем Роковым, у меня для него важная информация.

В течение дня реакции не последовало. Тогда я повторил еще.

– Мне необходимо встретиться с посланником, пусть проверят тессианский груз.

Я сел на кровать, весьма приличную, застеленную чистым бельем. В экспедиции приходилось спать в гораздо худших условиях. Взгляд упал на противоположную стену. Прямо над столом, на стене, странные следы, словно пластик расплавлен чем-то толщиной порядка сантиметра, три такие полосы. Я вспомнил, что пластик огнеупорный и суперстойкий, и мне стало не по себе.

К посланнику вызвали утром четвертого дня.

Дверь камеры тяжело отъехала в сторону, мне сомкнули руки за спиной.

Коридор линкора скупо освещен желтоватым светом, за иллюминаторами – незнакомый рисунок созвездий. Мне пришло в голову, что здесь господин Роков вполне может довести дело до конца: в шлюз для легких кораблей и за борт без скафандра. Император будет доволен: тихо и эффективно.

Посланник сидит в кресле в кают-компании. Я, как подозреваемый в государственном преступлении, естественно, перед ним стою. Он в придворном камзоле с золотым шитьем, я в одной рубашке (мой камзол так и остался валяться на складе под портретом Анри Вальдо). Волосы у меня распущены, не из любви к моде поэтов и бунтовщиков, просто меня разбудили и, не дав прийти в себя, потащили сюда, так что я не успел заплести косу. Копия упомянутого портрета, только сменить цвет волос и нахлобучить берет с известной надписью.

– У меня для вас хорошая новость, – говорит Роков. – Император отложил исполнение приговора, – он усмехнулся. – Поздравляю!

– И что?

– Вас приказано доставить на Кратос и подвергнуть дело детальному разбирательству.

– Я ни в чем не виноват.

Он развел руками.

– Это не в моей компетенции. Я не следователь и не суд. Мое дело вас довезти.

– Вы проверили тессианский груз?

– Конечно, еще при погрузке. Что вы об этом знаете?

Я пожал плечами.

– Ничего. Сердце неспокойно.

– В вашем положении трудно сохранять спокойствие, – заметил посланник.

Я не стал в очередной раз упоминать о своей невиновности. Какое мне дело, в конце концов? Даже если там наркотики, мне-то что – пусть экипаж развлекается.

Я начал терять ощущение времени. Даже нечем сделать зарубку на стене!

Хоть бы оставили доступ к новостям и открытым библиотекам, сволочи!

Мне снилась девушка в полупрозрачном покрывале на сияющих волосах, прекрасная, как сон. Ее окутывало белое свечение.

– Пойдем со мной, – сказала она.

Голос, как пение скрипки.

Покрывало всколыхнулось под ветром, но под узкой стопой не примялась трава.

Я шагнул за ней.

Мы на вершине горы, внизу – лес и озера, шпили и купола храмов и город вдали.

Земля зашаталась, меня бросило на траву, и я проснулся.

Корабль дрожит, ложка дергается в стакане, он ползет к краю стола. Вибрации нарастают. Что за болтанка? Линкор тряхнуло, с полки посыпались упаковки с едой. Я вскочил, бросился к двери. Движение скорее инстинктивное. Даже если будет эвакуация, обо мне вряд ли вспомнят. Да и куда эвакуация? Я понятия не имею, где мы находимся. Что если в сотне парсеков от ближайшей населенной звездной системы?

Ладони в отчаянии поползли вниз, оставляя на двери неглубокие оплавленные следы, возле кончиков пальцев – синеватое свечение, и за каждым тянется дымящаяся бороздка. Я отпрянул, минуту смотрел на изуродованный пластик. Раздался скрежет, волосы тронул ветер, рванул вверх. Сила тяжести исчезла, и я поплыл по воздуху рядом с колбасой и нарезанным кусочками сыром, стаканом, ложкой, мылом и зубной пастой, вылетевшей из-за перегородки. Погас свет. Я с трудом смог сгруппироваться, повернуться и посмотреть на потолок. Надо мной раскрывается звездное небо, и все заливает серебряное сияние, словно корабль повернулся и в пробоину ворвался свет близкой синей звезды. И этот свет вливается в меня, проникая сквозь кожу. Как во время казни.

Я смог дотянуться до дверцы шкафа, схватился за нее и бросил себя к двери. Серебряное сияние потекло из пальцев, я провел по правому краю бронированного покрытия, где-то здесь должен быть замок. Металл под рукой потек и закипел, с запястий закапал расплавленный пластик блокировочных браслетов.

Дверь открылась почти бесшумно, отъехала в сторону, и я вылетел в коридор. Попытался запереть за собой, но она и так приварилась к стене. Рядом повисли капли расплавленного металла. Трещина и здесь, бежит и ветвится по потолку. Значит, переборки не помогут. Линкору осталось жить от силы минут десять.

Бросился по коридору к отсеку челноков, императорские линкоры имеют похожую планировку, я летал на таком. Воздуха становится все меньше, сила тяжести исчезла совсем, лечу, отталкиваясь от стен. Впереди закрытая переборка. Не дверь камеры, не открыть. Наверное, это конец. Передо мной разгорается серебряное пламя.

Провал в памяти. Выпало минут пять, хотя откуда я знаю? Переборки позади, я рядом с дверью отсека шлюпов, она открыта – бросаюсь внутрь.

Меня мутит, я задыхаюсь. Мимо проплывает труп с изуродованным декомпрессией лицом и вылезшими из орбит глазами, перед ним висит облако капелек крови. Я не понимаю, почему еще жив.

Снова толчок, меня бросает к стене, слышен скрежет. Значит, еще есть воздух, если проходит звуковая волна. Корабль раскалывается пополам. Я этого не вижу и не чувствую – я знаю.

Передо мной шкаф с распахнутыми дверцами. Рядом кружатся и уплывают по коридору несколько скафандров. Удается поймать один, последним усилием, уже в полузабытьи я влезаю в него и надеваю шлем. Кислород есть – наконец-то вдыхаю полной грудью.

Осталось спуститься к челнокам. Я отталкиваюсь руками от перил железной лестницы запасного выхода.

Вот они! Точнее он. Остался один челнок, остальные серебристыми игрушками падают вниз в чудовищный разлом в брюхе линкора. А над разломом вертится человек в скафандре, и его утягивает за кораблями. Мне легче, здесь уже почти нет воздуха, а значит, нет и того чудовищного вихря, что утащил в космос десантные корабли и того несчастного.