Внимание Агаты привлек шестифутовый короб с сиденьем внутри, окруженным множеством ярких электрических ламп.

– Тоже пакость? – поинтересовалась она.

– Это, дорогуша, лампы направленного света. Очень помогает при артрите. А теперь займемся вами. Кроме спины, на что-нибудь еще жалуемся?

– Нет.

Миссис Брейтуэйт смерила Агате пульс и давление, подала ей какую-то белую хламиду и велела пойти в смежную комнату переодеться, после чего ей было ведено лечь на кушетку. По команде врача она подымала то руку, то ногу, а миссис Брейтуэйт прощупывала каждый сустав, каждую мышцу и каждый нерв.

– А теперь свесили голову с кушетки, миссис Нил, вот так! Умничка! Теперь встали. Руки в стороны. Хорошо! А теперь медленно опускаем их на голову. Правильно.

А теперь чуть быстрее! Покрутили кистями – вот так! Где-нибудь больно?

Агата кивнула:

– В поясницу отдает.

– А теперь наклонились и достали до пола.

Агата сморщилась от боли.

– А теперь сядьте-ка на стул и руками обхватите спинку. Нет-нет, верхом, задом наперед. И – обхватили спинку стула, вот так. – Миссис Брейтуэйт медленно прощупывала ее позвоночник, снизу вверх. – В поясничном отделе ничего не нахожу. Какая вы зажатая, миссис Нил!

Мышечные волокна у вас прямо в жгуты скручены. Но ничего серьезного не вижу. Что вам нужно, так это турецкая баня и хороший массаж. Пойдемте. Надевайте шлепанцы и пошли за мной.

Пройдя по коридору мимо других пациенток в таких же белых хламидах, они вошли в просторное, разделенное на секции помещение турецких бань, украшенное мавританскими арками и пестрым кафелем. В конце его был бассейн, в котором плескались несколько женщин. На краю его миссис Брейтуэйт остановилась, чтобы вытащить из воды престарелую леди, – та явно не умела плавать и уже успела натерпеться страха. В другом конце помещения была парная, где дамы исходили потом, лежа на мраморных плитах.

– Как рыбы на столе, – заметила Агата.

– Вареные рыбы, миссис Нил. И вы тоже поваритесь – десять минут.

После парной миссис Брейтуэйт велела пациентке принять душ, а затем принялась массировать ее.

– Мама моя говаривала: «Руки у тебя, Джессика, что надо. И откуда у тебя в них такая силища?» – Мисс Кроули сказала мне, что гальванические ванны очень укрепляют мышцы. И что от них вроде бы худеют.

– Это правда, но худеть вам незачем.

– Я-то выбралась в Харрогет, чтобы все тут перепробовать. Когда я смогу принять гальваническую ванну?

Физиотерапевт замялась.

– Видите ли, обычно мы назначаем их только при серьезных поражениях мышечной системы. Они небезопасны. – Она стерла остатки массажного крема с Агатиной спины. – А теперь перевернитесь-ка, миссис Нил.

По пути на обед Агата заглянула в библиотеку и, взяв новинки последнего месяца – два детектива: «Поезд-призрак» и «Двойной палец», – поспешила в кафе.

Эвелин, видя, как Агата уплетает креветки, заметила:

– Ага! Ты обожаешь по крайней мере две вещи – креветки и детективы!

– Прошу прощения?

– Я пытаюсь понять, кто ты есть на самом деле. – Эвелин замолчала. – Это, конечно, некоторая наглость с моей стороны… Наверное, все оттого, что ты мне очень понравилась…

Ты тут лучше всех, с тобой можно обо всем поговорить.

– Обжора я страшная, это точно.

– А что ты еще любишь?

– Погоди. Значит, так: дорогие машины, красивые платья, мебель из папье-маше. Собак. Обожаю собак.

И музыку, особенно романсы – сама собиралась стать певицей, но таланта не хватило. А ты что любишь, Эвелин?

– Проще сказать, чего я не люблю.

– Хорошо. Чего же ты не любишь?

– Хризантемы.

Агата улыбнулась.

– А еще?

– Нашего премьер-министра. Он у нас, судя по газетам, такой цельный, такой здоровый – «как запах яблок в гнилостной атмосфере послевоенного декаданса».

– Вижу, ты девушка современная!

– Что ты! «Декаданса» я тоже не люблю. Всех этих лондонских девиц с их убийственными сигаретами с верблюдом на пачке. Подозреваю, не такие они лихие на самом деле, хотя, правду сказать, я ни с одной лично не встречалась. Но думаю, что прокатиться на этом самом верблюде они бы побоялись!

– Наверняка! – с чувством произнесла Агата, и обе расхохотались. – Между прочим, я один раз проехалась на верблюде – вот был ужас!

– Я так тебе завидую!

– Так поезжай в Египет!

– Боюсь, не получится!

– Почему?

– Я же простая секретарша, Тереза! Представь себе: секретарша директора бредфордской сукновальни путешествует по Египту – оригинально, правда?

Агата отчаянно смутилась:

– Прости, пожалуйста, я сказала глупость!

– Может, мой чайный старичок купит мне туда билетик, – рассмеялась Эвелин. – Беда в том, что мне не хватает духу принимать подарки от мужчин!

– Но ведь и не полагается!

– Не полагается незамужним. От мужа-то можно!

– Разумеется.

– Ничего не разумеется. Будь я замужем, я бы все равно сама себя содержала.

– Но брак – это особая вещь, Эвелин…

– Для тебя – наверное. Ты такая необычная – твой муж, наверное, очень счастлив.

Глаза Агаты наполнились слезами:

– Мой муж умер.

– Прости, милая. – Эвелин протянула ей руку. – Мне очень жаль.

– Может, пойдем?

Они вышли из ресторанчика, спустились по Кресчент-Гарденс и снова поднялись на холм, где возвышался их отель. Было еще рано, но солнце уже село, и все вокруг погрузилось в чернильную темень.

– Ты не поможешь мне, Эвелин, – набралась духу Агата, – Я ищу своих родственников. Думаю поместить объявление в «Таймс», примерно вот такое: «Просьба откликнуться родственникам и знакомым миссис Терезы Нил, недавно прибывшей из Южной Африки». Дальше номер почтового ящика. Как по-твоему, пойдет?

– По-моему, вполне. Но разве нельзя обратиться к твоим родственникам… напрямую, что ли?

– Понимаешь, я так давно не была в Англии. Большая часть моей родни когда-то жила в Рикмензуорте, это графство Хартфордшир. Но с тех пор они могли куда-нибудь переехать.

– Все может быть, – отозвалась Эвелин.

Чрезвычайное волнение приятельницы было ей совершенно непонятно. Ей, личности независимой, были неведомы слепые родственные чувства. Разумеется, она любила своих родных, но несколько свысока – ее раздражала их услужливость и, как она выражалась, рабская психология.

Она редко навещала родителей, перебравшихся на старости лет в деревню. Их жизненные запросы казались ей полнейшим убожеством. Только бабушка, у которой она жила в Бредфорде, смотрела на мир трезво, критично, язвительно и не без артистизма, и именно бабушкиному примеру Эвелин намерена была следовать в жизни.

В фойе отеля хлопотали две горничные, развешивая веточки сосны, ели и остролиста.

– На Рождество все постояльцы, наверное, разъезжаются?

– Большинство, – ответила Эвелин. – Кроме самых нетранспортабельных.

Это едкое замечание отнюдь не развеселило ее спутницу – у той снова выступили слезы на глазах. Эвелин взяла ее под руку.

– Не давала бы ты пока что своего объявления. Все равно теперь это быстро не получится. Лучше давай-ка проведем Рождество вместе – поедем к моей бабусе. Она, конечно, совсем не твоего круга, Тереза, у нее дикий йоркширский выговор, но мне кажется, с ней тебе будет веселее.

– Это было бы чудесно, – сразу оживилась Агата, – если только у вас нет других планов.

Когда подруги подходили уже к стойке администратора, другой постоялец, довольно полный сорокалетний мужчина, отложил газету и воззрился на Агату с нескрываемым интересом. Эвелин заметила и его взгляд, и реакцию ее новой приятельницы: как та подняла воротник, словно не желая быть узнанной.

Прибыв в Рикмензуорт, Уолли поставил машину у аккуратного заборчика, тянувшегося вдоль длинного, разделенного на отдельные секции дома. На ближайшей к нему калиточке было выведено «Вилла „Реола“. Он вошел и постучал в дверь. Открыла немолодая дама.