– Во дворце предатель, – сказал сёгун выразительно. – Я хочу этого негодяя обмануть – для того, словно базарный лицедей, расписывал наши якобы стратегические планы перед всеми. Когда шпион донесёт Оде, тот ослабит заслон Нагоя с северного направления и кинет резервы на западную границу. Конечно, в ближайшие месяцы никаких военных походов мы не предпримем, будем оттягивать выступление под любыми предлогами хоть до Нового года, когда замёрзнет река. Дадим Оде время переместить войска и обжиться на ложных позициях. Но это, в общем, дело не твоё, кампаку. Ты мне перевёртыша найди.

Такэда выставляет претензии императорскому дому за Кофу, ведь крепость разорили из-за козней тётушки Саюке! Кстати, а где пребывают некоторые члены императорской фамилии сию минуту? В частности, Саюке-химэ и её юная компаньонка по додзё Кендзо-сама, моя ненаглядная Суа-тянь? И нет известий от старого Сендэя – как в воду канул! И ещё, мэцукэ доносят, будто обидчик Мицухидэ – как его там, Кагаси Тэнгу, что ли, – объявился в Эдо, в квартале наслаждений. Сцапай-ка мне этого тоже!

Нервное напряжение, словно тигр пожирало Мотохайдуса с той самой фразы Хадзиме о здравии Мицухидэ, обращённой именно к нему, Мотохайдусу. С чем приехал сёгун? Что он знает и о чём успел догадаться? Даже нехилые боевые навыки ямабуси тут не помогут! Хатамото, живущие вокруг – схватят и скрутят его, государственного преступника, оторвут конечности… Мало ли чем Ёсисада отмстит за фаворита! Глядя на эмблему сёгуна, он чувствовал себя оленем.

– Я очень люблю Белого Тигра, больше него люблю только императора! – будто в глубокой печали Мотохайдус преклонил голову перед сёгуном.

Ёсисада помолчал минуту, наблюдая – подмечая малейшие признаки истинности или притворства в мимике советника. Потом, нисколько не рисуясь, возложил руку на его плечо, успокоил:

– Я не покину мир рано. Пусть хранитель врат Ракуэна ждёт. Поскольку дел у нас много. И тебе, верный соратник, я приказываю не торопиться с уходом!

Погожий день. Не жаркий, но и не прохладный. После короткого тёплого дождика – трава свежая, покрытая капельками воды. Небо – чистое, нежно-синее. Жаворонки журчали подобно небесному ручейку, голуби неустанно гулили, скрытые среди пышной листвы криптомерий. Покрылись росой беловатые и серые камни на тропе, повлажнел жёлто-зелёный мох на пнях, напитанные живительной влагой кусты кизила и карагача обозначались с чрезвычайной ясностью в прозрачном золотистом свете восхода.

Выйдя на прямую дорогу в квартал увеселений, посланец вынул из-за пазухи клочок рисовой бумаги – изображённый тушью портрет рыжеволосого одноглазого лохматого человека. Переодетые крестьянами, несколько лучших оммицу из его учеников ронинов двигались за ним на расстоянии. Настроение у местных обитателей было, как всегда, праздничное. Звенели разнотонные бубенцы на узких грязноватых улицах, украшенных красно-сине-зелёными бумажными фонариками, тарахтели трещотки, во многих лавках товар могли отдать чуть ли не задаром, или обменять на менее ценные вещи. Люди, переодетые в демонов, в невиданных зверей, скакали по дорогам, пугая и предлагая помериться силами. Одного такого надоедливого «скакуна» Чонг-Ву выкинул с дороги в свежий лошадиный помёт.

Жители готовились к Празднику рубки бамбука. Избранники-силачи: одни, выбранные народом, а другие – высокопоставленными лицами, надели суйкан, подвязали на рукавах тесёмки, обули соломенные сандалии на кожаных шнурках, обмотали голову матерчатыми лоскутьями, сшитыми красной нитью. Избранники народа шли в бамбуковый лес, к храму, и, вытащив катаны, начали соревнование: кто больше навалит зелёных стволов и какой техникой рубки.

Кряжистого сложения человек в длинной накидке с гладковыбритой головой прошёл в игральную комнату одной из городских хижин минка и с достоинством сел на грубый суковатый пол. Тряхнув седеющей бородкой, он приподнял верхнюю губу с торчащими щёткой усами, лихо покосился на человека в татээбоги. Его мясистая ладонь накрыла чёрный стакан, игральные кости звонко защёлкали о бамбуковые стенки. На стол проворно вылетели два кубика. Напёрсточник, скорее всего, жульничал, поскольку игроки недоверчиво переглядывались и ворчали, а когда увидели, что в который раз удача отвернулась от них, как по команде, зароптали. Спрятав жилистые загорелые руки в больших карманах пыльного одеяния, человек, сидящий на полу, закрыл глаза и опустил голову. Охрана с мечами в ножнах, спустившаяся по лестнице, с подозрением покосилась на гостя. Редко в игральном доме появляются такие. Прошлый раз самурай помоложе отказался разговаривать, и его, конечно, пришлось выставить вон из почтенного заведения.

Наконец, открыв глаза, гость резко мотнул головой. Подносчица, девчушка лет одиннадцати-двенадцати, принесла чашку горячего густого супа из овощей и риса. На столе дымились кусочки отварного окуня. От душистого запаха приправ у гостя разыгрался аппетит – он облизал губы, отпил суп из чаши. Похвалил девчушку, она обрадовалась – любила, когда хвалили. Показал ей клочок бумаги, она быстро-быстро закивала, показала характерным жестом «то самое» заведение, и, улыбнувшись, обнажила неровный ряд мелких зубов.

Охрана насторожилась, торопливо подошла и потребовала назвать имя. Гость не назвал имя, а на ухо сказал одному их охранников, что его ждёт, если ослушается приказа и не доложит начальнику, чтобы тот окружил район в радиусе не меньше квартала. Гость устал от бесплодных скитаний по грязному городу, и, в конце концов, хотел решить поставленную задачу, этот гость был старшим братом Шуинсая.

– Сэнсэй Лао, – обратился охранник, лениво переводя взгляд на дверь, – девочка слабоумная и вряд ли видела указанного человека. В Мито народ законопослушный и не станет прятать преступника, тем более столь опасного.

Выражение лица Лао сделалось волчьим, губы надулись, брови тяжело нависли над ресницами и сощуренными глазами. Он выплеснул суп в лицо охраннику и пинком выгнал из игрального дома.

Через несколько минут охрана квартала оцепила территорию вокруг публичного дома. Лао вошёл через центральный вход, где за вертикальной бамбуковой решёткой демонстрировали себя босоногие томные красавицы.

Кагасиро, раскидав огненно-рыжие кудри по розовой подушке, блаженно улыбался, предвкушая страстные прикосновения рук жрицы любви к его телу. Он глядел, широко раскрыв глаз – не желал пропустить ни момента из дикой своеобразной прелюдии, которую начала ойран, девушка с красивой снежно-белой грудью. В комнате стоял полумрак, на тумбочке горела восковая свеча в глубокой чашке, приятно пахло кедровым маслом. Вдруг возбуждение сменилось тревогой, Кагасиро поёжился, проворчал – отдых испорчен. Ойран, заметив перемену настроения клиента, заторопилась приблизиться.

– Отодвинь занавеску, женщина, отойди, – сухо сказал он, быстрым движением руки схватил ремешок в изголовье подушки. Затянув волосы в конский хвост, встал с футона, надел серые широкие штаны, обрезанные на голени, отягощённые поясом и ножнами с мечом, с кинжалами и мешочком с вознаграждением, полученным накануне из рук лорда Коридвена. Набросил на тело старую накидку со стёршимся рисунком змеи, от которой остался лишь чешуйчатый хвост. Стрельнул глазом в окно: на глиняной оббитой до тростниковой щепы стене соседнего дома появились растянутые тени – на крыше синоби? По душе – точно коршуны прохаживались! Вот и расслабился… Зря он не прислушался к словам осторожной Саюке, не взял с комодзинского корабля ни дымные, ни взрывные шары! Недаром же собратья прозвали Кагасиро Рыжим Змеем – всегда-то он, пропахший серой и дымом, выбирался из любой передряги. Сейчас разбойник почувствовал своим затрепетавшим существом, что придётся трудно, как никогда.

Кагасиро схватил пискнувшую ойран, высунулся из комнаты и глянул вниз. Человек, не торопясь поднимавшийся по ступенькам наверх, поднял блеснувшую глянцем лысую голову и холодно произнёс: