Оду ненавидели. Даймё провинции Мину Сайто Хидеаки, у которого Ода отхватил значительную родовую территорию, искал союзника против южного соседа, и, помимо своего северного недоброжелателя Такэды, одним из первых поспешил заключить союз с новоявленным императором Нинтоку Тода и его опытным военачальником Ёсисадой Хадзиме, покорителем айнов Хоккайдо. Примкнули к этому союзу, освящённому Луной, Солнцем и Землёй, и другие влиятельные роды, которым надоели и Ода, и Асикага, и безвольный Гонара, император Киото, и святотатственные христиане-иезуиты. Восстановление единства страны мыслилось большинством даймё как следствие реставрации Первоначал Ямато, процветавшей, когда столицей была древняя Нара.
Над крепостью Кофу, почтовым узлом Хондо и главным перевалочным пунктом объединённой армии «Трёх тигров» в провинции Кии, родовых владениях клана Такэда, стояла вечерняя влажная дымка. Со дня на день сюда, поднявшись с равнины Канто, в обход горам Яманаси, войдёт пятитысячная армия «Белого тигра» Ёсисады и двинется на север, чтобы слиться с армиями «Горного тигра» Такэды и «Северного тигра» Уэсуги, и ударить на город Нагоя, резиденцию проклятого Оды Бадафусы, того самого «Большого дурака из…»
Вторая, главная часть тридцатитысячной армии Ёсисады Хадзиме, вдоль океанского побережья пройдёт по бывшим владениям Имагавы, родича киотского сёгуна, и вступит в сражение с вассалом Оды – Токугавой Иэясу, нынешним господином этих земель, чтобы связать его силы и по возможности пройти к Нагоя с восточного направления. Кроме того, гайдзинские вако с южных островов под предводительством корабля комодзинов, оснащённого палубными мортирами и с вооружённой мушкетонами командой, должны прорваться через рейд в залив Исе и атаковать Нагоя с юга. Одновременно, если Ода Бадафуса решит бежать морем, флотилия должна перехватить его судно. Капитан галеона комодзинов звался лордом Энтони Коридвеном, он был рад стычке с южными варварами – на далёкой заморской родине, в Европе, их народы враждовали.
Генерал Кено Мицухидэ, правая рука Хадзиме, один из самых верных его вассалов, по договорённости с Такэдой временно держал оборону Кофу – враг не дремал, зная, что захватив город, запрёт Белого Тигра в котловине между хребтами, и тем самым перехватит стратегическую инициативу. Солдат в крепости оставалось немного, их большая часть ушла вылавливать недавно объявившуюся в окрестностях банду Кагасиро Тэнгу. Их увёл Ямамото – один из вассалов Такэды, наиболее искусный в борьбе со всякого рода «химицу сосики».
Утомлённый тяжёлым весенним походом на варваров Хоккайдо, Мицухидэ подолгу беспричинно раздражался, нервничал, не мог отдохнуть. Вот и теперь он отчего-то был тревожен, не спал трое суток. Со дня на день резидент сообщит о позиции врага. Задерживался, будь он проклят!
– Прибудет шпион – сообщить, – хмуро проговорил комендант. – Не тревожить меня пока…
Мицухидэ не слишком волновался за возможные нападения: надо быть глупцом, чтобы атаковать крепость, думалось ему. Во-первых, она, совершенно не по обычаю Такэды обнесённая глубоким рвом, имела высокие каменные башни, откуда специальные установки, разработанные изобретателями Ямато на манер китайских многозарядных арбалетов, могли на большом расстоянии при необходимости окатить градом стрел. Во-вторых, до крепости, стоящей в самом центре горной котловины на плато, не подобраться незамеченными – звуками барабанов тайко монахи-воины храма Минобусан – секты нитирэн, обученные искуснейшими мастерами, – могли оповестить гарнизон задолго до того, как замеченная ими вражеская армия подступит к стенам. В-третьих, Мицухидэ нежился в деревянной кадке, наполненной горячей водой, и не желал думать об опасности. Суета и тревога изрядно потрепали его, и полноценный отдых перед надвигающимися событиями, конечно бы, не помешал.
Лето в Японии – период частых тайфунов. Из-за долгой жары и затяжных дождей воздух отсырел настолько, что позолота на маленьких статуях Будды и рисунки лаковой тушью на раздвижных перегородках казались подёрнутыми росою. Теперь из-за белого пара, призраком витавшего по комнате, не разглядеть ни статуи, ни изображения на фусума. И пусть, ведь Мицухидэ заслужил долгожданную паузу. После недавней отчаянной разбойничьей атаки в горах, обрушившейся на соляной обоз, посланный старому врагу Такэде благородным Уэсугой, Мицухидэ хотел запереться и не выходить из комнаты никуда. Соль ценилась в этих землях на вес золота, благо самое золото добывалось в окрестностях Кофу в огромных количествах, и отчеканенные здесь «золото Каи» – косюкин, монеты, славятся по всей Японии едва ли не больше местных скакунов. Проклятый Кагасиро – утопил обоз в Фудзи-гава! Хотя бы коней отпустил, ведь лошади не только слишком дорогое имущество, доступное лишь очень состоятельным даймё, но – верные, добрые, сильные, грациозные живые твари. Да неужели буддист может совершить подобное! Коней Мицухидэ жалел куда больше убитых людей, даже больше соли – плыви она к океану!.. из-за коней-то эти трое суток и переживал…
Окинув ленивым взглядом просторное помещение комнаты и двух очаровательных служанок, которые по мановению веера исполняли любой каприз повелителя, Мицухидэ закрыл глаза, уложил влажную голову на подушку на крае фуро, и, расслабив тело, блаженно улыбался. Кашель, подхваченный им ещё на Хоккайдо, здесь, на термальных водах, проходил; с каждым днём Мицухидэ радостно чувствовал, что давнишняя болезнь отступает. Обильные трапезы, необычно вкусное виноградное саке из местных лоз, священные воды гейзеров Сэкисуйдзи, Мисава, и женские ласки нежных ойран, вывезенных из Эдо, исцеляли лучше всякого лекаря.
– Нектара мне, – нетерпеливо велел разнеженный в тёплой кадке Мицухидэ.
Полуобнажённая юна торопливо подала поднос с прохладным вином в кувшине. Отпив, он шлёпнул симпатичную девушку по ягодице и попытался ущипнуть, но соскользнули пальцы.
Надев юката, ощущая себя освобождённым и просветлённым, Мицухидэ отправил служанок восвояси. В блаженстве, лёг на циновку, застланную белым покрывалом, томно сложил губы – благодать! Накрывшись тонким полотном, военачальник отходил ко сну.
Колокол замковой часовни возвестил полночь. Окно с видом на далёкую Фудзияму открыто, освежающе овевает прохлада со снежных шапок окрестных гор; Мицухидэ услышал шум подъёмных цепей и приветственные голоса охранников. Мост опустился, глухо стукнувшись оземь. Лениво шевельнулась мысль: «Ямамото вернулся». Мицухидэ почесался, перекатился на другой бок и решил не вставать для встречи – сладко обволакивал сон.
Всё произошедшее дальше было внезапно – весёлые голоса сменились дикими воплями и горестными стенаниями, раздался взрыв, затем второй. Мицухидэ подскочил, бросился к окну; пелена сна вмиг спала с глаз, когда он увидел бойню во дворе.
В открытые ворота непрестанно вбегали бандиты, похожие на тех, ограбивших давешний соляной обоз. Немногочисленные стражники у ворот были вмиг переколоты, но тревога вынесла из казарменных помещений новую волну обороняющихся, которую вели проверенные в боях самураи. Схватка закипела по всему двору.
У одной повозки взгляд Мицухидэ выхватил высокую фигуру в необычном синем доспехе, в свете луны переливающемся ультрамариновым огнём. Он, скорее она – на маске, скрывавшей лицо, горели индиговым пламенем два крупных камня-глаза. В отличие от обычного женского оружия, нагинаты, Онна бугэйся держала перед собой тати – длинный изогнутый меч, не похожий на обычный катану. Лезвие продолговатого клинка – бледно-голубое, словно предрассветное небо. Онна помахивала им играючи, извиваясь, точно змея. Один за другим охранники падали, уязвлённые молниеносным жалом, не имея возможности приблизиться. Застывая на месте в боевой позиции, воины валились, парализованные, захлёбываясь кровью, храпя нутром. Агония нещадно била их на земле. У иных доспехи от удара тати почему-то воспламенялись и горели ослепительным бело-синим пламенем, и тогда воины в ужасе кричали, носились, бешено катались по земле. Нападая, опытные самураи пропускали, казалось, случайный блеск луны и падали замертво – настолько ювелирно женщина-воин орудовала мечом, смертельно поражала единственным ударом.
